Артемий Ульянов - Новые записки санитара морга
«Аня, я ее знаю, судя по всему, и она хоронит маму. Хоронит маму!!!» Эта неожиданная мысль настолько резко обожгла меня, что я невольно притормозил у самых дверей. Они отделяли меня от похорон, которые отчасти стали и моими тоже. Вдруг понял, что не готов встретиться с этой Аней у гроба матери, которую вскрывал буквально вчера. Она оплакивает ее, а я. Я держал в руках ее головной мозг, извлеченный из распиленной черепной коробки. Мне стало не по себе. Циничный профессионализм, день за днем защищавший нас от отравления чужим горем, на этот раз спасовал, оставшись где-то за спиной.
«Что же я ей скажу? Что?» — колотилось мое сознание. — Может, сделать вид, что не узнал ее? Вдруг и она меня не узнает?» — малодушно подумал я. И сразу же признался себе, что не способен на такое. Торопливые шаги моих напарников по выносу Старостина и агента Лешки неотвратимо приближались. И открытая дверь траурного зала казалась мне в те долгие мучительные секунды мистическим Рубиконом, что вот-вот превратит рутинный рабочий эпизод в нежданное испытание. Глубоко вдохнув, я на мгновение закрыл глаза, выдохнул и сделал решительный шаг вперед.
Странно, но я сразу узнал Аню среди многочисленной родни, стоявшей у гроба. И большие черные очки в пол-лица, под которыми она прятала заплаканные глаза, не смогли помешать памяти. Мы познакомились очень давно, в начале девяностых, когда я только начинал свой похоронный путь в морге четвертой клиники. Она работала медсестрой в отделении реанимации и была веселой, яркой и жизнерадостной девушкой, как и многие ее коллеги. Мы общались скорее по случаю, чаще всего печальному, когда приходилось забирать тех, кого уже не могли спасти отчаянные усилия реаниматологов. А потому фамилии я ее никогда и не знал. Когда она уволилась из клиники, мы, естественно, потерялись на несколько лет, чтобы потом неожиданно встретиться на школьном дворе в Останкине, где мы с пацанами частенько попивали пиво погожими летними вечерами. И снова упустили друг друга из вида, теперь уже на долгие годы. И вот — новая встреча, спустя без малого пятнадцать лет.
Я понял, что и она узнала меня, лишь глянув на заходящих в зал санитаров. Аня двинулась мне навстречу, а я пошел к ней.
— Анечка, здравствуй, — неловко сказал я.
— Привет, Темка, привет, — ответила она слегка осипшим от нервов голосом. — Вот, мама от нас ушла, — сказала Аня. Было понятно, что она боится произнести «умерла», чтобы не расплакаться. И правильно. Ведь ушедший человек — не мертвец. Для родных он жив какой-то другой жизнью, отражаясь в опустевших днях эхом воспоминаний.
— Ты держись, Анечка, держись. Семья, друзья — все с тобой. Они тебе помогут, а ты им помогай, — искренне пытался успокоить я ее, не подбирая слов. Мы неуклюже обнялись, на секунду замерев под удивленными взглядами всех, кто был в зале. Она сдавленно прерывисто вздохнула, и я почти физически ощутил вибрации горя, от которых предательски отяжелели веки, наполняя глаза сочувственной влагой.
— Ладно, я постараюсь, — прошептала она, когда мы оторвались друг от друга. Две полновесные слезинки выскочили из-под солнцезащитных очков, резво пробежав по ее щекам и сорвавшись вниз. — Жаль, что вот так встретились.
— Будь умничкой, Аня, будь умничкой, — только и смог сказать я, сам с трудом сдерживая слезы.
— Ну, давайте выносить, — как можно тверже сказала она, стараясь взять себя в руки. — А то уже время, до кладбища далеко.
Когда я взял в руки крышку гроба, заметил, что и напарники мои тоже изменились в лице. Обычное деловито-сосредоточенное выражение уступило тихому сочувствию. Как-то особенно медленно и аккуратно закрыв гроб крышкой, мы встали по сторонам от него, подхватили на руки и двинулись к распахнутым дверям траурного зала, напротив которых ждал катафалк.
Потом я понял, что гроб был тяжелым. Но в тот момент, когда держал на руках Анину маму, совсем не почувствовал этого. Как не чувствуют вкус поминальной водки, какой бы жгучей и грубой она ни была.
Тихонько заворчав ожившим дизелем, микроавтобус тронулся и пропал за воротами, унося в последний путь Анину маму. А вместе с ней и крохотную незримую частичку меня, что я отдал ее дочери. Такая невесомая, она сольется с потоками сочувствия Аниных близких. И тогда, даст Бог, немного поможет ей. А значит, я должен был появиться именно в этот момент Аниной жизни.
Тогда я не мог знать, что эта неожиданная история станет лишь отдаленным прологом затаившегося горя, которое совсем скоро схватит меня за горло, обрушив на опытного Харона собственные похороны. Они разом превратят его в безутешного близкого, санитара, могильщика и священника, навсегда оставив в душе глубокий багряный рубец. Скоро, совсем скоро каждодневная рутина чужих смертей, такая смирная и ручная, рывком повернется к нему, хищно оскалившись невыносимой личной потерей. И будет взахлеб жрать санитара Антонова, заставляя лить слезы, не пролитые над теми, кто отправился в последний путь из его татуированных натруженных рук.
Скоро. Совсем скоро.
Вскрытия. Наука рядом
Прикончив сладостное скоротечное воскресенье, неумолимый календарь тяжело грянул понедельником, распахнув новую рабочую неделю. Не успел я толком переодеться, сменив цивильные шмотки на свободный крой хирургической пижамы, линялой от частых стирок, как в раздевалку заглянул Вовка Старостин.
— Как выходные? — неожиданно серьезно поинтересовался напарник. По его собранному выражению лица было понятно, что это не дежурный вопрос.
— Выходной, — поправил я его. — Он у нас один. Очень понравился, только мало.
— Ну, ничего, скоро еще один будет, — хлопнул он меня по плечу. — Бухлом не баловался?
— Не, только пару пива выпил за обедом. Думал за ужином добавить, да что-то сил не хватило.
— Это хорошо, силы беречь надо. Тебе они сегодня очень пригодятся.
— Неужели завоз? — риторически спросил я. Ответ был очевиден. Осталось только узнать, насколько серьезный.
— И еще какой, Темыч, — кивнул Вовка. — Сегодня выдача — не твой вопрос. Мы с Бумажкиным сами управимся. А у тебя — большой мясной день. Дуй-ка ты сразу в секцию, вот чего.
— Большой завоз, судя по всему. Не томи, Вова. Сколько?
— Двенадцать домашних. А к ним — три наших, родных.
— Трое из клиники? — зачем-то переспросил я, хотя картина секционного дня уже отчетливо проступила, обещая ноющую спину и гудящие ноги.
— Ага, трое. И все сегодня под утро прибыли. Я ночника видел, Костю. Очень уставший был. Говорит, со всеми бригадами перевозки за сутки успел повидаться. И самое главное — у пятерых домашних никаких документов. Придется вскрывать. Так что. быть тебе сегодня безжалостным берсерком, — улыбнулся он и ободряюще хлопнул меня по плечу.
