Артемий Ульянов - Новые записки санитара морга
— Чего делать-то? — озабоченно почесывал голову Володя, глядя на сопроводительную записку, лежащую на подкате рядом с гробом. — Получается вот так — Фраер, заказчик. Прям так и сказать, что ли?
— А что, есть варианты? Заказчик Фраер — это уж совсем ни в какие ворота. Может, просто сказать «следующий», а? — предложил я.
— Да там толпа народу, пять семейств. Откуда они знают, кто следующий? Не, надо фамилию назвать. И агента нет как назло. Ладно, Фраер так Фраер. Куда деваться-то? — вздохнул Старостин.
— Ничего страшного, они с этой фамилией всю жизнь живут, поколениями. Помнишь, летом мужика отдавали, его Беспредел звали. Бумажкин тогда выходил, а они где-то у машин были, за забором. Он, стоя на крыльце траурного зала, раз пять этот «беспредел» произнес. Да с каждым разом все громче и громче. Остальной народ во дворе уж не знал что и думать. И ничего.
— И то правда, и не такое бывало, — согласился Вова и отправился к заказчикам.
Действительно, несколько лет назад на Вовкином профессиональном пути оказалась, пожалуй, самая экзотическая фамилия. Тогда, появившись в зале для родственников, он пригласил для оформления документов Робинзонкрузо. Именно так, в одно слово. Если честно, я готов признать эту фамилию венцом коллекции санитаров четвертой клиники.
Итак, пока я с вами трепался, Вова закончил гримировать покойницу, и гражданка Ведрянка готова покинуть рабочую зону отделения, чтобы в последний раз встретиться со своими родными, прежде чем гроб накроет двухметровый слой сырой осенней земли. В дверях служебного входа появляется Ахром, чтобы посмотреть на тело таким, каким его увидит заказчик. Но в тот раз, только переступив порог, он сразу направился ко мне, лишь мельком взглянув в сторону гроба.
— Слушай, а ты знаешь заказчиков, что ли? — удивленно спросил он.
— Каких заказчиков?? — удивился я куда больше.
— Моих, вот этих, — кивнул он на гроб.
— Ведрянка? Нет. С чего ты взял?
— Странно. Просто она тебя, видать, знает. Спросила, работаешь ты сегодня или нет.
— Действительно, странно. Если б знал, я бы помнил, с такой-то фамилией. Может, она статью про меня в газете видела? Но там не сказано, в каком именно морге я работаю. Да и на хрена ей в день похорон сдался какой-то там начинающий писатель! — пытался понять я, рассуждая вслух.
— Нет, книжки твои тут ни при чем. Она ж не про писателя Ульянова спрашивала. Таки сказала: «А Тёма работает сегодня?» Я ответил, что не знаю, сейчас выясню. Ну, на всякий случай, мало ли чего.
— Это уже становится интересно, — протянул я, озадаченно почесав в затылке. — А зовут-то ее как?
— Анна, — ответил Ахром. И еще раз уточнил: — То есть. ты Анну Ведрянка не знаешь, правильно я тебя понял?
— Человек я, конечно, творческий, но пока вроде не спятил, как мне кажется. Анну Ведрянка я не знаю. Честно, Ахром.
— Чудеса какие-то. — развел Леха руками. — Получается, у вас с ней одностороннее знакомство. Она тебя знает, а ты ее нет.
— Да, как-то неудобно получается, — признался я. — Возможно, я ее и знаю, но не знаю, что она Ведрянка. Аня, сам понимаешь, имя нередкое.
— И чего мне ей сказать-то? — решил поставить точку в этом вопросе Ахром.
— Правду, мне скрываться не от кого. Скажи, что работаю, на месте. Я к залу выйду, там с ней и увидимся.
— Заодно и познакомишься, — хохотнул Леха. И отправился к заказчикам, среди которых была знакомая незнакомка.
«Одностороннее знакомство, — звучал у меня в мозгу его голос. — Странно, у меня такое впервые», — подумал я. И вдруг понял, как же я ошибаюсь.
«Нет, Темыч, совсем не впервые. У тебя ведь тысячи таких знакомств. Ровно столько, сколько продано твоих книг. Те, кто прочитал их, купленные или скаченные на халяву в Интернете, по сути, очень неплохо тебя знают. Куда лучше, чем многие приятели, не читавшие твоей писанины».
И это крайне необычное знакомство нарушает все правила межчеловеческих отношений. Посудите сами. Во-первых, в подавляющем большинстве случаев я совсем ничего о них не знаю, полный ноль информации. Да и они, с точки зрения общепринятого представления о знакомстве, знают обо мне совсем не много. Имя, но не фамилию, ведь Ульянов — это мой псевдоним. И внешность, ведь на задней обложке есть моя фотка. Правда, мелкая, а потому при встрече они вряд ли поймут, что перед ними автор. Что еще? Возможно, самую общую информацию об Ульянове, но только как о писателе. И если особо интересовались — о моей профессии похоронного санитара, помимо писательского труда.
Но! Есть в этих странных отношениях и третий, важнейший аспект. Минуя разные поверхностные моменты, читатели знакомы с такими фундаментальными чертами моей личности, которые открываются очень близким людям. И то не сразу, а спустя годы взаимного душевного проникновения. За пухлой стопкой страниц, втиснутых в твердый переплет, перед ними возникает много такого, что относится к тонким материям души. И это неизмеримо важнее, чем бытовые пристрастия и факты биографии. Отдавая роману истинного себя, автор обнажает все то, что каждый из нас носит глубоко в душе. Все то, что делает меня таким, какой я есть на самом деле.
Не то чтобы я не понимал этого раньше. Штука, в общем-то, очевидная. Но тогда, сидя на пустом подкате в зоне выдач, вдруг как-то глубоко прочувствовал этот факт. И даже представил себе случайную встречу кого-нибудь из моих старинных останкинских дружков, пока не добравшегося до «Останкино. Зона проклятых», и незнакомого мне читателя, недавно перелистнувшего финальную страницу этого романа. Если вдруг речь случайно зайдет о книге, друг обязательно скажет что-нибудь вроде: «Да я этого Ульянова с самого детства знаю». Он, мол, живет на Аргуновке, с женой Олей, а матушка его — в двух дворах, на той же улице, бульдог у него, Маруська. И много еще чего. «И это все? — удивится читатель. — Надо же, а я вот знаю про него гораздо больше».
Через какое-то время Ахром выглянул из приоткрытой двери траурного зала, тем самым подав сигнал, что прощание закончено и нам пора выносить гроб. Выбравшись из задумчивой пелены размышлений, я гаркнул в глубину отделения: «Парни, вынос!» И направился в зал, до которого были считанные метры.
«Аня, я ее знаю, судя по всему, и она хоронит маму. Хоронит маму!!!» Эта неожиданная мысль настолько резко обожгла меня, что я невольно притормозил у самых дверей. Они отделяли меня от похорон, которые отчасти стали и моими тоже. Вдруг понял, что не готов встретиться с этой Аней у гроба матери, которую вскрывал буквально вчера. Она оплакивает ее, а я. Я держал в руках ее головной мозг, извлеченный из распиленной черепной коробки. Мне стало не по себе. Циничный профессионализм, день за днем защищавший нас от отравления чужим горем, на этот раз спасовал, оставшись где-то за спиной.
