Эдуард Тополь - Кремлевская жена
– Одевайся! – приказал Гроза Саше и швырнул ему в лицо его безрукавку.
Саша усмехнулся, вывернул эту безрукавку буквами наружу и натянул на себя. Власов, Горячева, Котов и все остальные уставились в белую надпись: «СВОБОДУ АРЕСТОВАННЫМ ДЕМОКРАТАМ!»
– Ладно, двигай, пижон! – Гроза заломил Саше руки за спину и опять защелкнул наручники.
– Дура! – сказала мне Лариса и пошла прочь из номера. Я поняла, что она имела в виду. Из-за нескольких минут удовольствия, или, как говорится, из-за одного пистона, я потеряла все: Москву, карьеру и даже милицейские погоны.
И, черт возьми, она была права!
Бес, бес меня попутал с этим мальчиком, которого опер уже вел из номера, – он, Саша, ушел под конвоем, высоко подняв голову, улыбаясь и – даже не взглянув на меня! Вот так! Он добился своего – его арестовали, его посадят вместе с его любимыми демократами! А я? Куда деваться мне? Ведь они меня даже не арестовали!..
Следом за Сашей, Горячевой и Власовым вышли из номера и все остальные. Капитан Белоконь, выходя последним, тонко улыбнулся.
И вдруг я поняла, что сейчас случилось. Они убрали меня от Ларисы – убрали ее же, Ларисиными, руками!
Дура я! Идиотка! Так прокололась!..
Пару минут спустя дежурный администратор заглянула в открытую дверь номера и сказала:
– Освободите номер. Вас выписали из гостиницы.
Тут я увидела на тумбочке маленький черный гостиничный радиорепродуктор, которого раньше не было. Вот куда они сунули микрофон, подумала я бесстрастно. И, выходя из номера, включила этот репродуктор на полную громкость. Радиостанция «Юность» передавала марш советских танкистов. Что ж, пусть слушают!
22
17.45
Расстояние от гостиницы «Пекин» до Киевского вокзала невелико – на метро всего три остановки. Но почему так ошеломительно и жутко стало мне хряпнуться с высот кремлевских дач, правительственных лимузинов и министерских кабинетов на этот пыльный, серый, кафельно-каменный пол Киевского вокзала?! Кажется, на том высоком уровне я была не так уж и долго – всего-то сутки! И не жила в кремлевской даче на Ленинских горах, и не владела лимузином «ЗиЛ-111». И все-таки я прикоснулась к верховной власти, я прожила рядом с ней сквозные окрыляющие минуты – разве крылья власти уже не несли меня над серыми буднями заурядной жизни? Самолет Горячева, ковровые дорожки, гэбэшная «Волга» с форсированным двигателем, меховые шубы Ларисы, кабинеты Власова, Куркова, сервелат в буфете «Пекина» и даже мой хозяйски-вольный проезд по Москве в «неотложке»… Падать из этого обратно в дерюжно-посконную жизнь, падать в плебейство, в очереди за мылом, мохером и «Антимолью» и снова жить по талонам на жратву, с лимитированной водой из бачка и в соседстве с самогонщиком Гринько и его голожопой невесткой – Господи-и-и!..
Чертова Лариса! И правильно, что их прикончат через несколько дней, и пусть! Сдохни ты со своим Горячевым! Все равно от всей вашей перестройки нет никакого толку!..
Но даже здесь, в зашарпанном зале ожидания Киевского вокзала, для меня не было места! Все скамейки, лавки, подоконники, проходы и даже мраморный постамент «щирой» украинки-колхозницы с бронзовым снопом пшеницы в руках – все было занято бритыми наголо призывниками. Сентябрь, вспомнила я, время призыва в армию! Все, кому стукнуло 18, – «прощай, девчонка, пройдут дожди, солдат вернется – ты только жди!». Впрочем, эту бодрую песню крутят только по радио, а здесь, на вокзале, бритоголовые парни пели сейчас под гитары совсем другое:
Зацелую допьяна, изомну, как цвет, —
Пьяному от радости пересуду нет…
Есенин. Его всегда поют, когда душа болит или перед дорогой. А у этих парней дорога неблизкая – ведь до вывода наших войск из Афганистана еще полгода, вполне могут загреметь под пули душманов…
По тому, как эти призывники забили весь вокзал своими узлами, гитарами и фибровыми чемоданами, как они ели и спали тут на полу и на лавках в обнимку со своими девчонками, как, матерясь, резались в карты и забивали «козла» – было ясно, что они здесь давно, и, значит, билетов на поезда нет на несколько дней вперед. Но почему? Очередная железнодорожная катастрофа? Или наш всеобщий бардак уже захватил и железную дорогу?..
Среди этих бритых голов орлами ходили пьяные сержанты и прапорщики армейского сопровождения и орлицами – полупьяные вокзальные шлюхи. Орлицы, куражась, выбирали призывников побогаче, выдергивали их из рядов, как редьку из грядки, и уводили куда-то. А над рядами звучала песня Розенбаума:
Как жаль, что Ромка этого уже не видит…
Поскольку Власов с мясом вырвал погоны с моего кителя, мне еще в гостинице пришлось сунуть этот китель в чемоданчик, и теперь меня тут тоже принимали за шлюху, дергали за полы Ларисиного плаща и предлагали:
– Маруся, за трюльник сойдемся?
– Присядь-ка с нами, из бутылки хлебни…
А в зале билетных касс вообще не протиснуться. Оказывается, призывники, оккупировав центральный зал ожидания, просто выселили сюда всех остальных пассажиров, и теперь в билетном зале скопилась сплошная, как при стихийном бедствии, толпа: дети сидят на чемоданах или спят прямо на полу, дерюжные мешки топорщатся изнутри кирпичами хлеба, консервными банками и ящиками с еще какими-то продуктами, за которыми сейчас вся европейская часть России приезжает в Москву, поскольку здесь еще нет талонов на мясо, сахар и прочий дефицит. И над гомоном, криками и копошением этой людской массы у закрытых билетных касс радио гремело гулко и без остановки:
– Внимание! На сегодня и завтра на все направления билеты проданы! На 13 сентября билеты имеются только на поезда, следующие по направлениям: «Москва – Гомель» и «Москва – Бахмач», на Киев билетов нет до 17-го…
Широкие распахнутые двери вели из билетного зала на перрон, к рельсам, которые уходили вдаль, в холодные, сиротливые пространства неуюта, собачности, полуголода, безалаберности и жестяных голосов радиорепродукторов. Почему-то именно отсюда, с вокзала, через дверь на перрон я вдруг как бы одним взглядом увидела всю нашу бедную страну – раздрызганную, разворованную и разоренную…
– Внимание! – бубнило радио под высоким и голубым, с золотой лепниной потолком, символизирующим наш социальный оптимизм. – К удобству пассажиров! Касса номер 6 обслуживает пассажиров с детьми, инвалидов и воинов-интернационалистов. В помещении вокзала работают кооперативная парикмахерская и ресторан…
Тут ко мне приблизился небритый мужик в форме носильщика и с большой бляхой на груди, зашептал на ухо:
