Александр Гроссман - Образ жизни
В мой первый год работы с Петром мы всем отделом отмечали День металлурга на Воложке. Подрядили теплоход и поплыли после работы с детьми и жёнами. На берегу расселись коллективами, разложили привезенную снедь, поставили припасённые бутылочки. Прежде, чем смешаться в общем веселье, причащались в своём кругу. Виктор Григорьевич не поехал, поручил Петру присматривать за порядком. Накануне Геннадий сказал: — Тёща моя хоть и стерва, но окрошку лучше неё никто не готовит. Угостим завтра. Оцените. — Мы сидели и лежали кружком, смотрели, как жена Геннадия заправляет окрошку, и слушали:
— Колбасой окрошку портить мать не велела. Отварили телятину. Квас домашний. Овощи свои, с огорода. Сметана из магазина. — Она опрокинула пол-литровую банку.
— Куда столько? — ахнула Мишина жена.
— Разве ж это сметана! Подставляйте миски.
Разлили и выпили под присмотром жён, поели, похвалили, вслух позавидовали Геннадию, словно его каждый день окрошкой балуют, допили остатки и двинулись к музыке и аттракционам.
Я потёрся возле Зинули, почувствовал себя лишним, поискал глазами Петра и нашёл его на берегу, немного в стороне от общего веселья. Только я собрался присоединиться и уже двинулся в его сторону, как Виктория опередила меня. Вошла в воду, брызнула на Петра ногой, пошатнулась и села рядом. Так рядышком они просидели весь вечер. Поднялись, когда музыка смолкла и гулянка закончилась. На обратном пути они сидели порознь. Пётр с нами на верхней палубе, Виктория — в салоне.
Строчка из письма Ирины о страничках дневника Виктории не давала мне покоя. Мечтая добраться до них, я предпринял ряд предварительных шагов. Следующим же вечером попросил её прочитать рукопись, сказал, что готов принять любую оценку, и, вообще, неплохо бы поговорить за жизнь. Следующим шагом был мой визит к Косте.
Про студентов говорят «вечный», а как назвать человека, который уже лет двадцать пишет диссертацию? Однажды нам с Петром представился случай заглянуть за дымовую завесу учёности и отдать должное его истинному призванию. На очередных полевых работах, после трапезы, мы коротали оставшиеся от обеденного перерыва полчаса, лёжа в траве и глядя в небо. Артистам нужны поклонники, таланты жаждут признания. Костя возник неслышно, опустился на колени, отвинтил колпачок и молча протянул Петру плоскую фляжку. — Свой? — спросил Пётр. Костя скорчил обиженную гримасу. Пётр отпил глоток и передал фляжку мне. Эта жидкость, помимо градусов и прочих достоинств, обладала ещё одним чудесным свойством — её не надо было глотать, она сама находила свой путь, омывала и согревала. Костя замер в ожидании оваций. Очевидно, Пётр нашёл нужные слова, и мой восторг читался на лице открытым текстом, ибо Костя растаял, сказал:
— Загляните как-нибудь. Посмотрите. — И растянулся рядом.
Химичил Костя не один, с приятелем — мастером стеклянных дел. Соединив науку с мастерством, они создали совершенный процесс и прибор, иначе его не назовёшь, для противозаконной подпольной деятельности — самогоноварения. Правда, они подстраховались: назвали прибор опытным образцом, подготовили заявку на изобретение и припрятали её в сейф на крайний случай. Прибор легко разбирался на безобидные с виду трубки, фильтры, сосуды и прочие необходимые устройства, хранился по частям в разных местах и комнатах, легко и просто собирался в вытяжном шкафу. Мы попали в клуб немногих избранных, свято берегли тайну, справедливо подозревая, что храним секрет полишинеля. Приятная мужская забава с налётом опасности и не без удовольствия. В новые времена прибор обрёл постоянную прописку вне институтских стен. Друзья приторговывали помаленьку — только своим.
Я думал, что готов, когда Виктория сказала: — Прочитала. — Дальше мы ехали молча. Я ждал продолжения. Остановились на красный свет.
— Почему она о тебе пеклась, когда у неё самой ни кола, ни двора не было? Один телефон на полу. Почему Пётр при первой возможности нашёл способ деньжат подкинуть? А почему я на старости лет в буржуи подалась? Ирочка так и написала: «Зина будет тебе хорошей помощницей, а сами они это дело не поднимут.» Посиди, подумай, полистай годы. Надумаешь, приходи с бутылкой. Есть, что вспомнить.
Она сама знала ответы на свои вопросы, и листать ничего не надо было. Я уже достаточно покопался в себе, теперь меня интересовала её роль в нашей жизни. Я сам хотел задавать вопросы.
— Нет, милый, не такие мы близкие люди, чтобы душу перед тобой наизнанку выворачивать. — Она открыла шкаф, и я увидел стопку хорошо знакомых детских книг в новеньких суперобложках. Эти же книги покупала и по сей день хранила моя мама. Виктория выложила на стол две папки, полные печатных листов, накрыла их рукой. — Полное собрание комплексов. Спасибо Ирочке — разговорила. Помогла переступить через себя. — Она поставила на стол рюмки, баллон газированной воды, нарезала хлеб и колбасу. Я с вожделением смотрел на папки, она не торопилась развязать тесёмки. Недоверчиво пригубила, лицо её подобрело. — От Костика? — Я кивнул.
— Давай договоримся. Завтра ты отвезёшь меня в лес, и мы зажгём погребальный костёр. Вино перебродило, давно пора вылить уксус.
Я слушал образную речь открывшегося мне человека. Что мы о ней знали? Сквозь грубоватую личину ничего, кроме привязанности к кошкам, не проглядывало. Были ещё книги и её короткие безапелляционные оценки: «Вещь!» или «Му-у-ра». К ним стоило прислушаться, и мы это знали.
Я задавал вопросы, она находила нужные страницы и откладывала их в сторону. Я прочитал и вернул страницы, написанные от третьего лица. Безликая «Она» жила среди нас, в тех же обстоятельствах места, времени и образа действия. Завязался длинный разговор, и я взглянул на многое под другим углом. Был момент, когда я хотел присоединить свою рукопись к её костру и начать всё с начала. Желание это ушло вместе с винными парами, и я оставил всё, как есть.
— Может, повременишь с костром? Как-нибудь ещё посидим.
— Мура всё это. Убежище одинокой бабы. Давно пора сжечь и пепел развеять, как прах прожитых лет. В определениях и эпитетах она явно переигрывала меня. «Зинуля твоя — стойкий оловянный солдатик.»
— Раньше как-то не получалось, — сказал я, прощаясь.
— Раньше тебе не до меня было. Заглядывай.
В дверях я остановился и неожиданно для себя порывисто обнял её. Она не отстранилась. Похлопала меня по спине. — Какие нежности при нашей бедности.
Содержимое папок догорало. Виктория ходила вокруг костра, подбрасывала ветки, смотрела, как вспыхивает сухая хвоя. Отправить в огонь пустые папки она доверила мне. На развороте одной из них я прочитал: «Смысл жизни прост и недосягаем — любить и быть любимым.» Я захлопнул папку и осторожно положил её в костёр.
Не всё из прочитанного в тот вечер я отобрал для пересказа. Выдержки из писем привожу дословно.
… Вошла в воду, брызнула на Петра ногой, пошатнулась и села рядом.
— Всё случая не было поговорить. Подожди. За пивом схожу. — Она принесла две бутылки, положила их в воду, села рядом. — Варвару Кирилловну помнишь? Нас четыре года отучила, потом вас взяла. Схоронили недавно. Здесь у дочери жила. Чего молчишь?
— Дайте в себя прийти. Я ездил в Бодью. Ни людей, ни домов тех не нашёл. Что ж вы раньше молчали? Мне так хотелось с ней повидаться.
— Кончай выкать. Я тебя ещё сопливого знала. Только никак вспомнить не могла. Файка Повышева помогла. На похоронах встретились, назад вместе ехали, она и спросила про тебя. Видела нас на демонстрации. Насилу разобрались о ком речь. Подумали — от алиментов скрываешься. Потом я у девчонок в отделе кадров уточнилась. Анкету дали посмотреть. Прямо, как в шпионском романе. — Она достала из воды бутылки, оглянулась, нашла пенёк, откупорила о край и протянула одну Петру.
Он отпил глоток, поставил бутылку. — Тёплое. Могилу запомнила?
Она выпила пиво, бросила бутылку на песок у воды.
— Найду. Про отца ничего не узнал? Один прочерк в анкете.
— Ты к чему ведёшь?
Виктория выпрямилась, смотрела прямо в глаза. — У папаши твоего хорошо получилось. Не хочешь повторить? Последние мои годы выходят.
Пётр опустил голову, молчал, сдвинув брови. — Не мне плодить сирот. Совесть замучает.
Она чутко уловила слабое место в его доводах. Сказала насмешливо:
— Только это тебя останавливает? А то бы хоть сейчас? — Протянула руку. Пётр подал ей свою. Виктория вырвала руку. Рассмеялась. — Какие нежности при нашей бедности! Бутылку дай. — Отпила немного. — Значит, не будет у меня Петровича?
— Перебрала ты малость, — он взял у неё бутылку, отнёс и выбросил в корзину. — Пойдём. Народ на причал потянулся.
— Иди. Сама дойду. С Файкой не хочешь повидаться? Помнит она тебя.
— Встретимся где-нибудь.
Могильный холмик осел, венки пожелтели, ленты выцвели. Пётр прочертил веткой контур ограды. Измерил и записал.
