Джоан Барк - Хризантема
— Я японка, — твердо сказала она, — и не стыжусь ходить в общую баню…
— Но я совсем другое имела в виду, — запротестовала Сатико.
— Кроме того, — продолжала Мисако, — мне не нравятся иностранные бары, я не умею петь про дроздов и не хочу орать во весь голос «С Новым годом!». А больше всего я не хочу целоваться с пьяными американцами!
— Да что с тобой? — Пораженная непривычным тоном подруги, Сатико принялась оправдываться. — Немного новых впечатлений, только и всего. Мне это все тоже не слишком нравится, и я не собиралась оставаться долго, хотела просто поговорить кое с кем о делах, а потом пойти с тобой в храм Мэйдзи.
— Тогда почему ты мне не сказала? — Мисако опустила голову, по щекам побежали слезы.
Сатико, помрачнев, опустилась на белый ковер, сев на колени по-японски. Прикрыв лицо рукой, она долго молчала, потом заговорила:
— Прости меня, Тиби-тян… Я слишком долго жила одна и отвыкла делиться своими планами. Мне всего лишь хотелось, чтобы этот Новый год тебе запомнился.
Мисако села на колени напротив нее и поклонилась.
— И ты меня прости.
— Ладно, теперь уж ничего не поделаешь, — вздохнула Сатико, слегка пожав плечами на французский манер.
— Ничего не поделаешь, — эхом отозвалась Мисако.
Так закончилась их первая после детства размолвка. Перед тем как пожелать друг другу спокойной ночи, они поклонились одна другой и произнесли традиционное «Акемасите омедетоо годзаимас». «Новый год начался, поздравляю!» Потом, обменявшись улыбками, разошлись по спальням, радостно предвкушая праздничный новогодний завтрак. Сатико уже позаботилась обо всем, угощение обещали доставить к десяти утра.
Едва Мисако закрыла за собой дверь спальни, улыбка сошла с ее лица. Она достала из комода фотографию Хидео и, глядя на нее, расплакалась. Худший Новый год в ее жизни! Мысль о муже, встречающем его с другой женщиной, была невыносима. Мисако уронила фотографию в ящик и с силой захлопнула его, словно запирая преступника в темной тесной камере.
Сатико, в свою очередь, все еще немного дулась на подругу. Ладно, в конце концов, что с нее взять, как была деревенщиной, так и осталась. Зато у Мисако определенно имеются деловые способности, и почерк безупречный. На письма и приглашения клиентам, написанные ее рукой, любо-дорого поглядеть — настоящий формальный стиль. В целом все идет хорошо. Их случайная встреча в универмаге «Вако» — просто подарок судьбы. Женщина без семьи обязательно должна иметь хотя бы друга, на которого можно положиться, иначе она пропадет, как самурай без верного слуги… Конечно, жить с Мисако под одной крышей не слишком-то удобно, но ведь это лишь временно, рано или поздно можно будет подыскать ей что-нибудь простенькое и уютное. Пожалуй, стоит даже заплатить за нее залог, как тетушка Тегути в свое время заплатила за новые зубы для самой Сатико… Есть и еще один «подарок судьбы», усмехнулась она, — тот красавчик, бывший, то есть почти уже бывший муж Мисако. Конечно, душа у него крысиная, но уж больно хороша крыска — лучшая дичь для истинной охотницы.
21
Январь 1966 года
Благодаря неустанным заботам Кэйко женская клиника и дом доктора Итимуры встречали Новый год в идеальном порядке. Нигде ни пылинки, все счета оплачены, традиционные новогодние угощения дзюдзуме приготовлены. Сладкие соевые бобы, рыбное печенье, глазированные сардины, орехи гинкго на сосновых иглах, маринованные корни лотоса, шпинат с кунжутом и многое, многое другое, что ели японцы на Новый год с незапамятных времен, было разложено по расписным лаковым коробочкам, которые располагались аккуратными рядами, образуя настоящую художественную композицию. Жареная рыба и мясо, бесчисленные сорта овощей, острые закуски, сладости — каждый вид пищи занял строго определенное место в согласии с правилами, которым Кэйко обучалась еще у свекрови. Не многие современные хозяйки были способны соблюсти вековые традиции столь досконально.
Организаторские способности Кэйко сочетались с настоящей страстью к порядку и цифрам. Еще в детстве любимой ее игрушкой стали счеты, и с помощью этого нехитрого приспособления из проволочек с нанизанными костяшками она научилась производить арифметические действия с невиданной скоростью, к удивлению всех окружающих.
Вскоре после свадьбы Кэйко с доктором Итимурой свекровь обратила внимание на ее талант и попросила помочь наладить больничный учет. Кэйко охотно согласилась и, добросовестно изучив пухлые конторские книги, исписанные своими предшественниками, обнаружила там кучу несуразностей и даже ошибок. Она заказала новую книгу и, встряхнув любимые счеты, принялась за работу, просиживая в конторе день за днем среди моря цифр. С тех пор бухгалтерия стала заповедной сферой, которой никто, кроме Кэйко, не касался.
Доктор Итимура, завершив утренний обход, вышел к новогоднему завтраку в любимых шлепанцах. Младший его сын Таро, студент университета, приехал домой на каникулы, старший оставался в далеком Буффало в штате Нью-Йорк, где проходил интернатуру. Увидев супругу в широком белом фартуке поверх кимоно, доктор улыбнулся, вспомнив свою мать. В ее времена женщины носили кимоно постоянно, и она всегда настаивала, чтобы невестка надевала традиционную одежду хотя бы на Новый год. Чтобы сделать приятное родным, Кэйко не возражала, хотя чувствовала себя гораздо удобнее в домашних брюках и свитере.
«Если мы забудем о старых праздниках, — любила повторять свекровь, — то скоро потеряем и все наши древние традиции».
Ровно в девять тридцать Кэйко сняла фартук и присоединилась к семье, уже сидевшей за столом. Доктор Итимура взял расписной кувшин и разлил по чашечкам отосо сладкое сакэ. Начались взаимные поздравления. Кэйко сияла улыбкой, хотя на душе скребли кошки. Почему Мисако не приехала домой, как обещала? С кем она сидит сейчас за праздничным завтраком, с Сатико?
Мысли о дочери временно вытеснили из головы Кэйко даже привычное беспокойство за дела в храме. Однако уже к полудню до нее дошли неприятные новости. Позвонила медсестра из клиники.
— Я слышала, что Тэйсин-сан нездоров, — сказала она, — и ему трудно принимать прихожан, которые приходят с поздравлениями.
— Нездоров? Что с ним?
Медсестра подробностей не знала, и Кэйко стала набирать номер храма. Ждать пришлось долго. Наконец трубку взял Конэн.
— Да, Тэйсин-сан сильно простужен, — подтвердил он. — Гости стараются поменьше его утомлять. Женщины из приходского совета хотели, чтобы он лег в постель, но Тэйсин-сан настаивает, что должен принять всех посетителей.
Сильно встревоженная, Кэйко тут же стала собираться.
Тэйсин сидел в приемной, скорчившись над крошечной жаровней хибати с горячими углями, и глухо кашлял. Над марлевой маской видны были лишь красные слезящиеся глаза.
— Вы выглядите ужасно! — воскликнула Кэйко. — Почему вы не в постели?
— Я должен встретить всех, кто придет с поздравлениями, — упрямо прохрипел монах.
— Глупости! Все понимают, что вы больны. Вы хотя бы завтракали?
Тэйсин отрицательно покачал головой. Видно было, что даже это движение дается ему с трудом. В глазах его застыло беспомощное выражение.
Вздохнув, Кэйко засучила рукава, вновь надела фартук, который захватила с собой, и принялась отдавать распоряжения. Первым делом она велела Конэну разогреть немного супа, а сама направилась в бывшую келью отца, где теперь обитал Тэйсин, чтобы постелить ему постель. Отодвинув сёдзи, Кэйко поморщилась, ощутив неприятный запах. Сырые татами неприятно холодили ноги даже сквозь теплые таби. Рама окна отодвинута, зябко и сыро, как в холодильнике. Из шкафа для постельного белья пахло плесенью.
Дочь покойного настоятеля едва сдерживала гнев. Во что он превратил комнату? Здесь жил не только отец, но и дед, и прадед. Разве можно так поступать?
— Что случилось? — сердито восклицала она, вытаскивая на пол футоны и простыни. Все было мокрое. — Откуда эта вода? — Она взглянула на Конэна, робко остановившегося на пороге. — Как можно было довести постель до такого состояния? Неудивительно, что Тэйсин-сан заболел! Неужели он на этом спал?
Младший священник весь сжался под ее гневным взглядом.
— Я не знаю… Тэйсин-сан обычно оставляет на ночь окно открытым. Может быть, снегу намело?
— Он что, с ума сошел? — почти выкрикнула Кэйко, вываливая из шкафа одеяла. — И тут одна вода!
Она засунула руку в самый дальний угол и дернула к себе последнее одеяло. Вместе с ним из шкафа вылетел, покатившись по полу, белый ящичек. Когда он ударился о стену, раздался громкий треск, но внешняя шелковая оболочка осталась в целости.
Кэйко в ужасе вытаращила глаза. Несколько раз судорожно сглотнув, она вылетела в дверь, с силой захлопнув за собой сёдзи, и помчалась к Тэйсину, который, морщась от боли и весь дрожа, глотал суп.
