То Хоай - Западный край. Рассказы. Сказки
— Вы не поверите, товарищ, — сказал он продавщице, — в первый раз на своем веку вижу такую новую основу.
— Что вы, дедушка, — засмеялась продавщица, — их нынче в кузнице у председателя Тоа делают видимо-невидимо.
— Неужто?..
Голос старика был подобен шелесту ветра. Он обратил лицо к небу, а пальцы перебирали металлические кольца. Вот она — заветная вещь, о ней испокон веку мечтали бедняки из племени са! А нынче она лежит преспокойно на прилавке, и в кузнице у председателя Тоа их сделают еще, сколько потребуется; да, в председателевой кузнице вам могут смастерить все, что угодно!..
Вот почему сегодня старик направился на «предприятие By Шоа Тоа» вместе с парнями, что пришли учиться на кузнецов и литейщиков.
В прошлом году сюда доставили на продажу из города плуги, какими пашут обычно поля в деревнях народности тхай. Но в здешних горах земля была тверже и злее, и лемехи для нее оказались совсем непригодными. Тем, кто купил их, пришлось нести лемехи в переплавку. Нгиа тогда провел скупку негодных лемехов и предложил завозить сюда из города чугун, чтобы наладить выпуск плугов на месте.
Вот когда по-настоящему развернулось кузнечное дело. «Завод» семьи By работал полным ходом. И весть об этом с радостью приняли повсюду. Председатель Тоа вместе с другими опытными кузнецами обучал людей ремеслу. Со всей приграничной округи — от берегов реки Ма и до верховьев Намкинь и Намма — к ним слали парней на выучку и тхай, и лы, и зао.
Председатель Окружного комитета сказал:
— Вы уж, товарищ Тоа, помогите наладить производство и обучите молодежь, чтобы к концу года было кому передать кузницу. У вас ведь и в Комитете работы невпроворот.
Что правда, то правда: старый Тоа занимался кузницей куда больше, чем своими председательскими делами.
Кузница стояла на вершине холма, сразу за рыночной площадью. И с утра до ночи шумно, точно разлившийся ручей, дышали мехи. Помещения кузницы, широкие и просторные, примыкали одно к другому — как в домах племени зао, где селятся вместе несколько семей.
Больше всего учеников было в литейной. Одни очищали изложницы, другие зарывали для охлаждения извлеченные из форм лемехи в груду опилок. Новые плуги были сложены перед дверью кузницы двумя ровными рядами; цветом металл был похож на багровый от жара кукурузный корж, прямо хоть пробуй на вкус.
Председатель Тоа перевернул лежавшую кверху дном изложницу. Несколько учеников тотчас подхватили ее, приподняли ковш с расплавленным багрово-алым чугуном и, сняв корку нагара, быстро залили форму. Пламя выстреливало искры в длинные, ниже колен, фартуки из тигровой шкуры. Чугун в форме принимал очертания лемеха, изогнутого, словно долька ярко-красного плода коонг.
Тоа пожал старику руку и сказал:
— Жду не дождусь пополнения из Наданга!
Старик, обернувшись, указал на стоявших позади парней:
— Какое бы нужное дело ни затевало Правительство, мы, люди са, тут как тут. Вы, председатель, не извольте беспокоиться.
Тоа громко засмеялся и привычным движением поднял руку — словно вытаскивая из печи раскаленную болванку.
— Да я и не беспокоюсь. Теперь жизнь идет на лад: вон, поглядите-ка сами.
Внизу, на площади, ярмарка была в разгаре. Зонты, черные и синие, колыхались среди махавших хвостами коней.
…И впрямь все нынче идет по-другому. Под густыми зелеными кронами деревьев тянутся друг за другом обнесенные темными изгородями здания: Исполком, магазин, почта, школа, медпункт на десять коек.
У входа в школу висят клетки с птицами. Со двора доносится струнный перезвон — школьники играют во дворе на данах[93]. Над учительским столом висит наклееный на картон лист бумаги с затейливо выведенной надписью «Молодежь строит новую жизнь в горах…»
* * *Внизу, на дороге опять вереницею замелькали кони. Они были ясно видны меж ярусами ступенчатых полей, среди полукружий залитых водой пашен, что словно обручи охватили горные кручи, на фоне взрезанной плугом земли, где борозды красной волнистой рябью взбегали вверх по склонам.
Старика из племени са так и подмывало затянуть песню. Но он вспомнил, что знает одну лишь единственную — о страданьях и горестях своего народа, а она была явно не к месту.
— Вон те лошади на дороге и есть караван с товаром! — громко сказал вдруг председатель Тоа. — Сойдем-ка вниз, узнаем, не приехал ли Нгиа?
Навьюченные кони — здесь их была не одна сотня — казались пестрыми пятнышками на зеленом пологе трав, одевших молчаливые горы. Обрывы и кручи, поднимавшиеся к ярмарочной площади, то ясно очерченные, то таявшие в туманной дымке, плавно кружась, раскатывали вдруг по ближнему склону красную полосу недавно расширенной дороги; и она, извиваясь, убегала тотчас за видимый глазом предел.
На сей раз ошибки не было: караван с долгожданным грузом приближался к Финша.
Настороженный слух людей ясно улавливал тягучие переливы песни, доносившиеся из-за речки. Хрипловатый голос звучал высоко и протяжно, потом вдруг умолкал, отмечая паузу между куплетами. Это пел погонщик из племени тхай, он восседал на коне, шагавшем впереди каравана.
Караван с товаром подходил все ближе и ближе. Парни и девушки сбежались со всего рынка. Даже торговец засахаренным арахисом, старик из племени сафанг, что просидел все утро, невозмутимо перебирая в кошельке монеты, соизволил глянуть в ту сторону. Другой старик, выходец из зао, перестал резать сухие табачные листья, сунул за головную повязку свои небольшие весы, обернулся и уставился на дорогу. Народ всполошился. В ряду, где продавали с пылу, с жару кукурузные коржи, тростниковые веера в руках у старых хозяек заходили быстрее прежнего над раскаленными угольями. И дымок, что поднимался над подпекавшимися коржами, стал густым и терпким.
В начавшейся суматохе неподвижными оставались одни лишь мешки да вьюки, набитые зелеными и желтыми грушами, которые сняли с веток недозрелыми, ярко-красными поздними персиками, ярко-желтыми лимонами и черно-фиолетовыми поздними сливами, обметанными белым налетом: надкусишь одну, и рот наполнится сладостью — того и гляди, проглотишь косточку вместе о мякотью. К мешкам этим и вьюкам, плотно уложенным наподобие стены, еще не подходили покупатели. Лишь дети, снующие по базару, ни у кого не спрашивая, угощаются плодами.
Девчонки из красных мео, в своих черных юбках и красных душегреях, выглядели ничуть не хуже взрослых девушек. За плечами у каждой мешок; с видом серьезным и деловитым они проворно сучат на ходу льняную нить из кудели, лежащей в сумке у пояса — точь-в-точь как матери и старшие сестры. Только вот девчонкам очень хотелось есть, и, едва явившись на ярмарку, они достали ножики и очистили по груше. А потом начали бегать вприпрыжку вокруг девушек и женщин, что уселись у края обрыва и ели сливы. Глядя вниз, на дорогу, они весело переговаривались и спорили: что там за кони виднеются и что они везут: то ли вьюки с товарами для магазина, то ли цемент для ирригаторов, строящих колодцы, может, перевозят добро геологов и гидрологов, а может, и вовсе идут порожняком за кукурузой в поле. Истомясь ожиданьем, они приняли было за вьючных коней желтобоких волов, неторопливо и важно шагавших среди тростниковых зарослей.
Девушки пришли на базар с самого утра. Вот идут подружки из белых мео — в расходящихся колоколом белых юбках, вырезных сине-черных кофтах с темно-красной вышивкой по вороту и бортам и в сандалиях из черной автомобильной резины. Концы их ярких головных повязок бьются на ветру, и кажется, будто за плечами у них порхают пестрые бабочки.
Постепенно вокруг девушек, высматривающих с обрыва караван, собираются парни.
Вон на камнях примостились ребята из ополчения: у каждого — клетка с птицей и кальян. Сидят себе, наигрывают на свирелях, а за плечами торчат дула новеньких винтовок, присланных из города.
Парни с кхенами изощряются друг перед другом в прыжках и подскоках. Народ обступил их кольцом. Печали свои и радости мео всегда изливали в звуках кхена. Ну а нынче, когда ни челядь начальника, ни стражники не нарушают спокойствия и веселья ярмарок, звучат одни лишь радостные напевы. Зрители то и дело отходят к питейному ларьку — чтобы поднести лихим плясунам чарку водки. Когда же настал черед замысловатейшего колена, именуемого «прогулкой», один из старцев принес заранее чашку пахучей и сладкой кукурузной водки и уселся ждать, когда можно будет вознаградить лучшего танцора. Но как ни увлечены зрители, они не забывают поглядывать на дорогу. Веселье — весельем, а на уме у каждого — караван с новогодними товарами.
Вот он уж виден совсем хорошо. На каждый десяток коней — один погонщик, он восседает поверх вьюков, свесив ноги. Все ближе слышится песня, протяжные повторы ее словно долгая дорога. Так поют тхай. Голос певца летит вдоль ручьев и вместе с водою, звеня, убегает к подножиям гор. Песня робко открывает взгляду береговые пески, где купаются по вечерам деревенские девушки; песня тхай — нескончаемая, трепещущая, возвращающаяся к людям издалека ясным переливчатым эхом…
