Эрих Кош - Избранное
Во всех этих передрягах она сумела быть ему полезной, как это ей вообще было свойственно — тактично и деликатно, но весьма эффективно. Будучи специалистом по интерьеру, она даже участвовала в устройстве его новой квартиры, придумав для нее особое, не только из окон и с потолка идущее освещение, что было ее слабостью и отличительной чертой ее декоративного стиля. Теперь они виделись чаще, по крайней мере в первое время, и свободнее бывали на людях. После стольких лет тайной связи ничто наконец не мешало им упорядочить свои отношения, но она, разумеется, не требовала этого, а он не предлагал, имея на то свои причины. Сначала из-за дочери, потом из-за родственников жены, из-за круга знакомых, где ему приходилось вращаться, потом последовали длительные командировки, в том числе и на Ближний Восток, в Ливан, где его предприятие получило по конкурсу большой заказ на строительство плотины для гидроэлектростанции. Затем у дочки, которая, выйдя замуж, сразу же забеременела, был выкидыш и она долгое время серьезно болела. А когда уже не было вроде бы никаких причин тянуть, у него не хватило решимости — оказалось, он привык к холостяцкой жизни, к свободе, которой раньше не знал, так как женился очень рано, едва закончив образование. Теперь он мог являться домой когда хотел, ни перед кем не отчитываться в своих поступках, ложиться после обеда на диван прямо в ботинках, обедать в ресторане и выбирать обед по своему вкусу. Молчать, если ему этого хотелось, быть в одиночестве сколько угодно, а соскучившись — встретиться с Миленой Брун и потом проводить ее до дому. В свое время, прежде, бывали мгновения, когда ему приходили в голову почти преступные мысли о том, как освободиться от жены, а теперь, когда это произошло, он настолько сжился с существующим положением, что ему казалось настоящей бессмыслицей связывать себя новым браком. У каждого из них была своя жизнь, сложившиеся привычки, и не было уже того восторга первых дней, когда люди ни о чем не думают, а только ищут возможности как можно больше и как можно дольше оставаться вместе. Если до сих пор все было хорошо, то зачем обременять формальностями уже сложившиеся и установившиеся отношения, особенно принимая во внимание, что неизвестно, остались ли бы в том же согласии, живя под одним кровом и проводя каждый день по нескольку часов вместе, два таких ярко выраженных индивидуалиста. Вполне возможно, что между ними в силу разных привычек и взглядов, начались бы всякого рода ссоры и размолвки, грозящие не только разрушить новый союз, но и уничтожить все то, что до сих пор их связывало. Самая проблема верности, например, в брачном союзе получает иную окраску, и то, что он до сих пор терпел и с чем молча примирялся, притворяясь, что ничего не замечает, стало бы его терзать не только в будущем, но и задним числом, за все время, прошедшее с момента их знакомства. Одно дело — быть другом и любовником молодой и красивой свободной женщины и, будучи ей неверным, закрывать глаза на ее флирт с другими, другое дело — быть мужем дамы, чьих любовников, бывших или будущих, он поневоле сможет встречать в той среде, где сам вращается. Все эти господа урывали у него куски, кто больше, кто меньше, часто даже не ведая один о другом, а теперь, если его связь с Миленой Брун будет обнародована, они все сразу станут его должниками, чьи долги он будет помнить, но не посмеет востребовать. Значит, ему придется терпеть насмешливые взгляды тех, с кем она его обманывала, не говоря о других, будущих — почему бы ей, привыкшей к свободе, не изменять ему во время его командировок, если в ее распоряжении будет квартира, о которой оба они в свое время так тосковали.
Зачем им все это, если все может идти, как раньше, спрашивал он себя, даже не помышляя о том, что все это может быть совсем иначе для нее, для Милены Брун. Он был женат, а она замужем не была; теперь он — свободный человек, познавший родительские чувства, а она — все еще незамужняя девица, которая скоро уже будет считаться старой девой, вынужденная жить со своей больной матерью и ворчливой разведенной сестрой, и разве ей не хочется наконец тоже иметь свой собственный дом, свою семью.
Правда, она была еще красива, хотя и утратила свежесть молодости, и, сидя с ней где-нибудь на людях, он часто думал, что они — подходящая пара. И даже, что, будучи еще в хорошей форме, он сгодился бы и для другой женщины, помоложе Милены. Одетая всегда хорошо, с продуманной элегантностью привыкшей следить за собой женщины, она теперь предпочитала облегающим платьям, юбочкам и блузкам солидные костюмы классического английского покроя, которые не так подчеркивают фигуру и не столь выдают естественные формы. Изменив своим прежним привычкам, она стала обильно пользоваться косметикой, иногда злоупотребляя ею и наводя на щеках чахоточный румянец, носить всевозможные ожерелья, видимо, стремясь прикрыть морщины на шее. Желая возместить естественную свежесть кожи, стала пользоваться духами; целуя ее, он чувствовал на увядших губах дыхание прошедших лет; стыдливая всегда, теперь она старалась ни на минуту не показываться ему обнаженной, а во время объятий, которые никогда не были особенно бурными, он ощущал под своими ладонями складочки жира и обвисшей кожи у нее на животе и на боках. Она быстро отцветала, как многие нерожавшие женщины, которым в нужный момент материнство не дало новых жизненных импульсов и которые, сохраняя еще былую красоту, теряют соки на глазах, как дерево с подрубленными корнями. Да и в ее взглядах на мораль начала проявляться строгость и сухость, присущая старым девам; при обсуждении столичных сплетен она вдруг становилась мелочной и нетерпимой, как это и свойственно многим в молодости свободомыслящим интеллигентным особам и бывшим красавицам. В ванной она теперь пребывала так подолгу, что всюду опаздывала, а его доводила до бешенства, заставляя ждать перед театрами и кино, не зная, что делать — то ли идти одному, то ли вообще продать билеты. Раздражали его и ее бесконечные визиты к парикмахеру, к портнихам и косметичкам, боязнь, что он может неаккуратным движением испортить ей покрытую лаком прическу или невзначай задеть только что положенный на лицо грим. Постоянная искусственная улыбка «Keep smiling», точно позаимствованная с рекламы зубной пасты пли с портрета профессионального политического деятеля, бесконечные телефонные разговоры с подругами, о которых раньше и слуху не было, да еще усиленная любовь к концертам классической музыки, на которых он дремал, сидя рядом с ней. Критически разглядывая ее, он спрашивал себя, скоро ли она начнет красить волосы, увешивать себя серьгами, браслетами и перстнями, сидеть в кафе и кондитерских, решая кроссворды и уплетая пирожные с кремом, а едва выпадет первый снег, как самые светские и уже немолодые дамы в Белграде, станет прогуливаться, похожая на таракана, в своем бережно хранимом черном каракулевом манто среди молодых девушек, порхающих по улицам в красных, зеленых, голубых и желтых пальтишках, словно разноцветные воздушные шарики.
Последнее лето они провели вместе, символически, в окрестностях Дубровника. Она, видимо, чувствуя, что в их отношениях произошел какой-то перелом, и потеряв привычное равновесие, вдруг стала проявлять сентиментальность и держаться так, точно это был их медовый месяц, что было смешно, учитывая их длительный любовный стаж, да и ее зрелый возраст. В противоположность своему прежде тонкому вкусу и чувству меры в туалетах, она стала одеваться в стиле, который мог бы ей подойти разве что пятнадцать лет назад, когда они только что познакомились, а теперь, как ему казалось, был совершенно неуместен. Вызывая у него ассоциации со старыми американскими туристками, она выходила даже к ужину в шортах и узких пестрых кофточках с короткими рукавами, оголяясь гораздо больше, чем допускали ее годы и наружность. Она, как девочка, кокетливо грозила ему пальчиком, видя, как он оборачивается вслед юным особам в мини-юбках, или, лежа на пляже, приподнимается на локтях, когда они, прикрытые минимальным количеством материи, торопятся мимо, легко перепрыгивая через лежащих. Обленившегося и отяжелевшего на адриатическом солнце, она насильно тащила его в море, когда ей самой хотелось купаться, брызгалась водой, хотя знала, что он этого не выносит, то и дело звала его на романтические вечерние прогулки при луне, то по берегу, то в лодке, каждую минуту спрашивала, любит ли он ее, растроганно пускалась в воспоминания, заставляя и его припоминать детали давно прошедшего, которые он уже забыл или которым вовсе не придавал значения даже в свое время. В довершение ко всему она начала влюбленно прижиматься к нему на людях, заглядывая в глаза, а за столом в ресторане гостиницы позволяла себе, как будто она ему и в самом деле жена или даже мать, следить, что он ест и сколько курит и пьет. В конце концов он потерял терпение, накричал на нее и грубо оборвал, она выскочила из-за стола, перепуганная и разобиженная до слез. Произошла между ними и крупная ссора, когда оба они в припадке бешенства выплеснули друг другу в лицо все взаимное ожесточение и недовольство, накопившееся за долгую историю их связи. Совместный отдых превратился в бессмыслицу, вернулись в Белград они намного раньше, чем предполагалось. Боясь новых ссор и подобных сцен, Лукич всерьез спрашивал себя, не лучше ли и не честнее ли будет поскорее закончить этот роман, потерявший всякий смысл, разъеденный эрозией времени, — если не по иной причине, то для того, чтобы позволить Милене устроить свою жизнь, даже связав себя с каким-нибудь другим человеком, пока она еще может его найти.
