Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2011)
Русский народ, с его точки зрения, не может выиграть войну. «Только Англия и Америка способны восстановить Европу, Францию и захваченные территории Сов. Союза. Кто же еще?» [91] За два года войны Мур, если судить по ташкентским дневникам, только укрепился в своем отношении к русским. Даже победы Красной армии Мур приписывал неожиданной слабости немцев, почему-то растерявших воинскую доблесть. Когда немцы начали наступление на Курской дуге, Мур записал в дневнике: «Если только союзники не откроют вовремя Второй фронт, то нам хана…» [92] Когда же немецкое наступление провалилось, Георгий очень удивится: «Какие это, к чорту, немцы?» [93]
Муру совершенно чужды подозрительность и неприязнь к союзникам, столь распространенные тогда в советском обществе. Мур только на союзников и надеялся. Всякий, кто ругал англичан и американцев за промедление со вторым фронтом, был в глазах Мура русским шовинистом [94] , необъективным и недалеким человеком: «…подхлестывать союзников, торопить их и давать им военные советы — на это мы не имеем права» [95] , — строго замечал рассудительный юноша. Такая логика даже и теперь встречает возмущение у весьма интеллигентных и европейски мыслящих людей, а летом 1943-го, когда на громадном, от Мурманска до Черного моря, фронте ежедневно погибали десятки тысяч советских солдат, когда еще дымились развалины Сталинграда и Воронежа, такой высокомерный и хладнокровный аналитик должен был вызывать ненависть окружающих. Но Мура можно понять. Он говорил «мы», но, очевидно, подсознательно не ассоциировал себя с русскими, украинцами, белорусами, евреями.
О евреях надо бы сказать несколько слов. Как известно, дед Георгия, Яков Эфрон, был евреем из Ковно (Каунаса). В молодости он покинул родину ради учебы в Москве, затем оставил учебу ради революции и вступил в народническую организацию «Земля и воля», а позднее оставил даже веру предков ради любви к Елизавете Дурново. С тех пор над семьей Эфронов как будто тяготело проклятие. Трое детей Елизаветы и Якова умерли в детстве, младший сын, Константин, застрелился, будучи еще молодым человеком. Средний сын, Сергей Яковлевич Эфрон, прожил не слишком долгую, полную несчастий жизнь, которая оборвалась осенью 1941-го в Бутырской тюрьме. Мур унаследовал от отца не только судьбу неудачника, но и еврейское происхождение. Мур на четверть был евреем. Правильнее сказать — «был бы евреем», если бы только национальность определялась происхождением, «кровью», а не культурой. Но в том-то и дело, что в дневниках Георгия Эфрона, подробных и необычайно откровенных, еврейская тема практически не возникает. Среди знакомых Мура евреи были (например, Иэта Квитко), но судьба избранного народа, кажется, никогда Мура не волновала. Он равнодушно упоминает еврейские погромы в Румынии [96] , замечает, что на пароходе, который в начале августа 1941-го вез Цветаеву и Мура из Москвы в Горький, было много евреев [97] . В октябре 1941-го констатирует: коммунисты и евреи покидают Москву [98] . В Ташкенте поминает стихи какого-то «еврейского шепелявого студента» [99] и даже обвиняет евреев (вместе с русскими и армянами) в том, что вредно влияют на узбеков [100] . Ни разу не возникает у него чувство общности с еврейским народом. В поведении Георгия Эфрона нет, кажется, ни одной еврейской черты, еврейская культура ему совершенно неизвестна.
По материнской линии Мур получил порцию польской крови, свою внешность он считал отчасти польской [101] , но к полякам Мур столь же холоден, как и к евреям. Примечательно, что одно из немногих упоминаний польского народа относится к истории расстрела в Катыни: «Кстати, скандал с поляками. Дело в том, что они запросили Международный Красный Крест произвести расследование о расстрелянных польских военнопленных. Немцы обвиняют русских, а русские — немцев в этом расстреле» [102] . Здесь Мур предстает таким же выдержанным аналитиком, как и в рассуждениях о втором фронте. Он совершенно равнодушен к судьбе поляков.
Германофильство Марины Цветаевой было столь хорошо известно, что Нина Берберова, узнав о ее самоубийстве, злобно бросила: «Как тут не повеситься, если любимая Германия бьет бомбами по любимой Москве…» [103] . В 1940-м и даже 1941-м юный Мур восхищался военной мощью Германии: «Немцы замечательно воюют» [104] , «немцы быстро и блестяще ведут военные операции» [105] , «немцы здорово воюют» [106] . «В сущности, они замечательные. Что-что, а драться, вести войну и наступать они умеют» [107] . Так Георгий отмечает победы нацистской Германии над Францией и советской Россией. Впрочем, эта легкомысленная симпатия к врагу не подкреплялась сколько-нибудь серьезным интересом к Германии, немецкой истории и культуре. В чтении Мура, безусловно, доминируют французы, за ними идут русские и англичане. Немецкие книги на страницах дневника упоминаются редко, как и немецкая музыка. Со временем следы германофильства вовсе исчезают из дневников и писем Мура. Прочитав и оценив «Изгнание» Леона Фейхтвангера, Мур все-таки упрекает писателя: «По-немецки ограничен, неповоротлив» [108] .
Нет, «общность крови» решительно никак не влияет на национальную идентичность. Мур более всего был привязан к французам, с которыми его связывала культура, но не происхождение.
Отвергнув теорию о «кровных узах», якобы создающих национальное единство, следует отвергнуть и теорию о свободном и осознанном выборе национальности. Георгий Эфрон пусть и под влиянием родителей, но все-таки свой выбор сделал — попытался стать русским. Более того, Мур приехал в Москву, обладая развитым самосознанием, которое можно назвать столь же «русским», сколь и «советским». Уже в 1941-м он определял свою принадлежность не иначе, как одновременно французскую и русскую: «Я русский по происхождению и француз по детству и образованию» [109] . Более того, до конца дней он сохранял остатки русского самосознания. В дневниковых записях 1940 — 1943-го о русских он пишет то во множественном числе первого лица («мы»), то во множественном числе третьего лица («они»). Восьмого ноября 1941-го Мур пишет: «Держимся мы сейчас у Москвы» [110] , а спустя два дня бросает мимоходом: «Как говорят русские» [111] . В феврале 1943-го Мур рассуждает о результатах англо-американских переговоров в Касабланке: «Должны же они начать действия, облегчающие русских» [112] , а в июле того же года пишет, что немцы продолжают «ожесточенно штурмовать наши позиции» под Белгородом [113] . Как же после этого судить о самосознании Мура? Кто он? Полурусский или полуфранцуз?
Бенедикт Андерсон, один из самых известных, самых цитируемых исследователей нации и национализма, отводит национальному самосознанию и литературному языку главную роль в становлении нации. Сначала, благодаря развитию книгопечатания, появляется массовая литература, формируется единый литературный язык, читатели узнают о существовании друг друга, возникают «унифицированные поля обмена и коммуникации. <…> Люди, говорившие на колоссальном множестве французских, английских или испанских языков (диалектов. — С. Б. ), которым могло оказываться трудно или даже невозможно понять друг друга в разговоре, обрели способность понимать друг друга через печать и газету. В этом процессе они постепенно стали сознавать присутствие сотен тысяч или даже миллионов людей в их особом языковом поле <…> именно эти сочитатели, с которыми они были связаны печатью, образовали в своей секулярной, партикулярной, зримой незримости зародыш национального воображаемого сообщества» [114] .
Значит, нация существует в воображении людей. Связь, соединяющая людей в нацию, заключается в коллективном заблуждении. Нация существует до тех пор, пока миллионы людей, составляющие нацию, «воображают» или, если сказать иначе, сознают свое единство. Правда, трудно представить, что эти миллионы крестьян и рабочих, врачей и адвокатов, ученых, сутенеров, спортсменов только и заняты «воображением» национального единства. Если бы Андерсон был прав, то национальностью обладали бы только немногие интеллектуалы — профессора отечественной истории, писатели, философы.
Случай Мура превращает эту умозрительную, но логичную схему в абсурд. Словарь русского языка определяет самосознание (в том числе национальное) как «полное понимание самого себя, своего назначения, своей роли в жизни, обществе». Это определение явно не относится к Муру, а к кому оно, собственно говоря, относится? К фанатикам, к юнцам, прошедшим хорошую идеологическую обработку, да и то не ко всем, а лишь к самым наивным. Многие ли вообще приходят к этому «полному пониманию»? Толковый словарь Даля знает еще одно, ныне вышедшее из употребления, понятие — «самосознатель»: «...сознающий самого себя, гордящийся принадлежностью к известной национальности». Принадлежностью к русской национальности Мур не гордился, зато он восхищался французами, французской культурой, французским образом жизни. Но, что гораздо важнее, все французское для Мура — родное и близкое. Получается, что во Франции Мур был русским, первые года полтора в СССР он оставался русским, а затем стал и в самом деле каким-то странным русско-французским гибридом. Причем в одно и то же время он может представать французом, а может и русским, коль скоро употребляет в дневнике местоимение «мы».
