Александр Торопцев - Охрана
Десять минут плескался Семенов в воде у самого берега. Затем насухо вытерся, оделся, причесался, сел в машину, сказал: «Не люблю пить. Что мы за люди такие?! Будто без этого нельзя, однако», – и замолчал.
У своего подъезда Саше руку пожал, спасибо сказал и домой пошел. Лег на кровать, не разбирая ее, подумал: «Никакого расследования из-за этого коньяка проводить не буду. Если это Иваньков подменил канистру, пусть на его совести грех будет. Забуду и точка. Еще чего!»
Полковник Касьминов знал эту историю. Так уж получилось. Почти в одно и тоже время в Москве побывали человек семь из бывшего курсантского взвода. О Семеновском коньяке все знали – слухами и ракетные войска ПВО полнятся. Касьминов даже устал от этой истории. Но больше всего его поражало отношение уже взрослых людей, опытных, познавших службу и жизнь офицеров, к бывшему своему однокурснику, который так и остался для них старшиной, «шкафом», «гиревиком», «служакой»… Почему они так невзлюбили его?
Сам Касьминов относился в курсантские годы к Семенову нормально, если не сказать – хорошо, хотя в дружки к нему не набивался, держался своей компании. И, конечно, он даже не пытался изменить общественное мнение в пользу старшины. К чему все это? Есть в роте белая ворона – старшина и хватит. Белых ворон много не бывает. Во всяком случае такие осторожные люди, каким с детства был Касьминов, белыми воронами не становятся.
Но неужели никто из бывших сокурсников не понимал, что с коньяком Семенова просто подставили? Неужели никто из них не чувствовал в душе своей, что Семенов-то был отличным боевым офицером? Не может же такого быть? Или…
– Я забыл эту историю напрочь, – зло сказал Семенов. – Подстава это была, ясно как Божий день. Кому-то, видно, я дорогу перешел. Или насолил кому-то крепко. Нет, никому я не насолил. Давай махнем!
Касьминов уже знал, что следующим рассказом будет еще более странная история, приключившаяся с майором Семеновым. Через год после «коньячной подставы» о нем вдруг вспомнили, вызвали его в штаб армии. Серьезное дело. Последний шанс. Он знал об этом. В гостинице он встретился вновь с бывшим своим командиром роты. Пить они не стали, но по душам поговорили. Генерал пожурил его:
– Коньяк-то нужно было самому везти, да из рук в руки, хотя бы уж адъютанту. Ну и что, что опечатал, ха, чудак ты, Серега! Хорошо, что командующий человек с понятием, не злопамятный человек. Так что шанс свой не упусти. Если спрашивать тебя будет, куда ты хочешь, просись в энский полк. Представлять тебя будет полковник Горовой. Ты с ним поговори до этого. Скажи, что хочешь служить в энском полку. Остальное он все сам сделает. Удачи тебе!– Я, понимаешь, в таких играх не игрок. – Семенов нахмурился. – С Горовым я был знаком, отдыхали как-то вместе. Но поговорить мне с ним не удалось. Приехал он в штаб тютелька в тютельку. «Привет!» – и сразу на ковер.
Два генерала, полковник и майор. Строгие лица. Обычные слова. Кадровые проблемы. Ты у нас засиделся в дивизионе. О коньяке, естественно, ни слова. Семенов слушал речь генерала и чувствовал легкую дрожь в коленках.
– Ни разу со мной такого не было, однако! Вопрос жизни. Подполковника мне уже дали, я слышал. Документы были на подходе. Но я же служить хотел. На полную катушку, как надо.
Горовой стоял в стороне. Семенов, что называется, перегрелся. Он чувствовал, что командующий мнется, еще не решился, не знает, какую из трех должностей дать майору, почти подполковнику. Горовой молчал. Это был какой-то странный спектакль. Нервы на пределе. Командиром энского полка с хорошей перспективой или замом в полк, чтобы оттуда, с замов, домой, на гражданку, лет через пять, а то и раньше. Разница большая. По установившейся в этом кабинете традиции полковник Горовой в нужный момент, когда командующий посмотрит на него этаким вопрошающим взглядом, говорил: «В такой-то части нужен зампотех, в такой-то – начальник штаба, в такой-то – комполка». Чистой воды спектакль. Но он очень нравился командующему, игравшему в нем главную роль этакого мудрого, задумчивого стратега.
Вдруг телефонный звонок прервал важное действо. Генерал встал навытяжку: «Так точно! Есть!» – сказал и, отвлекшись от проблем майора, заговорил со своим заместителем.
И тут-то нервы не выдержали у крепкого майора. Горовой, смеясь, об этом рассказывал так: «Семенов вдруг как гаркнет: „Товарищ генерал, разрешите обратиться к товарищу полковнику. По личному вопросу!“ И ко мне. Ну и сцена была! Командующий как рявкнет: „Что здесь происходит?! Какие-такие личные вопросы? Майор Семенов, вы свободны!“ Ну чем я ему мог помочь?»
Пересказ этой же истории по версии Семенова мало чем отличался.
– Они минут десять о чем-то шептались, а я стою, как пень. Дай, думаю, Горовому скажу… А он меня за дверь, как бездомную собаку. Вон. Я вернулся в часть и поставил на себе, то есть, на своей службе, крест. И жена опять попала в госпиталь.
– Инфаркт? – участливо спросил Касьминов.
– До этого дело не доходило, но сердце она из-за меня посадила. Месяц лежала в госпитале, а я, бык толстокожий, ничего меня не берет, ездил к ней чуть ли не каждый вечер, возвращаясь, купался в горной речке и думал о жизни, о службе, о нашей армии. И скажу тебе напрямую, мне теперь нечего терять, озлился я крепко. Что же это, думаю, за жизнь такая?! Мы, боевые офицеры, армию держим на ногах, возимся тут в дерьме, бывает, неделями, месяцами не досыпаем, за все недоработки получаем по первое число, жен гноим, дети с нами… какая там учеба, сам посуди! А эти – откуда они только берутся! наезжают в части, как фон-бароны, корежат из себя знатоков, делают нам указания, ставят оценки, получают звания, должности… Я же нашего командующего помню, когда он подполковником в составе какой-то комиссии к нам в Саратов, в дивизион приезжал. Я только что капитана получил. Но ведь ноль, Володя, ноль он и есть ноль! Мыкнет что-нибудь и в кусты. Конечно, там и специалисты были, как говорится, от Бога, и офицеры – их же видно. А этот… И вдруг на тебе – командующий!!!
Касьминова слегка передернуло от этой прямоты. Если говорить откровенно, от этого генерала сейчас зависела и его судьба.
– А как сейчас здоровье твоей жены? – спросил он и испугался: а вдруг жены у него уже и нет.
– Да будет тебе, Володя! Жена здесь оклемалась. Врачи говорили нам, что горный климат ей противопоказан. Я тебя понимаю, но, поверь, жучков у меня нет, сам на всякий случай проверил. А про генерала скажу, душу отведу, коль уж ты приехал ко мне, порадовал.
– Да я ничего. Но у них ведь тоже проблем немало.
– Эт-то да! Газеты я иной раз беру в руки. И телевизор посматриваю, правда, редко, вечерами-то я в спортзале. Генералы, хм! – Бывший подполковник остановиться не мог. Накипело. – Их бы в дивизионы. Каждого раз в два-три года на месяца три-четыре. На курсы повышения квалификации.
– Бывали они и в дивизионах. – Касьминову не нравилась тема разговора.
– Да ты их не жалей, не за что. Они свое от жизни и от армии получили.
Касьминов посмотрел на часы.
– Не спеши. Сейчас самое главное будет. В двенадцать часов нам ребятки сауну приготовят, и все будет как надо. Никаких остаточных явлений.
– Да я, собственно говоря, хотел…
– Ты мой гость. Спасибо тебе, вспомнил нелюбимого старшину. Ты знаешь, я, размышляя о своей неудаче, понял, что это старшинство в училище мне многое подпортило в дальнейшей службе.
– Не понял? Мы думали, что у тебя дело пойдет быстро. Лучший старшина в училище!
– Да нет, Володя. Для карьеры нужно было что-то другое. Я ведь был один. Вы скорешились по группам в училище и после хоть как-то поддерживали друг друга. Хоть информацией обменивались. И потом, скажи начистоту, разве тот же Вагин, будь ты на моем месте, поставил бы тебе так много трояков? Да, он не утопил меня. Но тройки-то мне бы поставил любой, понимаешь?! А то бы и больше. Я на него не в обиде. Думаю, у него тоже были какие-то интересы в тот год. Но, видно, и ему не подфартило. Не шибко он с того времени продвинулся. Но… мог бы он мне ситуацию обрисовать? Ведь знал же. Хоть бы по поводу двух полков в Сибири. Я бы туда напросился. Это же моя Родина, пойми. А он большого начальника сыграл и за коньяком не присмотрел в дороге, хотя… Пойми, будь я для него не чужой, не старшиной-злюкой, он бы по-иному вел себя. А ты свой человек. И все вы друг для друга свои. Н-да. Так и для генералов, Москвой взращенных, я чужой. А-а, ладно, дело прошлое. Это я для самоуспокоения, для самооправдания. Не получилось, потому что – чужой. Но сам я все делал верно, служил хорошо.
– Ну и как, полегчало? – Касьминов поймал себя на том, что и его самого подобные вопросы стали волновать все чаще. И он ищет себе оправдание.
– Не то слово! Мне действительно стало хорошо. Я ни в чем не провинился перед Родиной, перед людьми. Меня не за что в угол ставить, а тем более – к стенке. Я армию не разваливал, я ее укреплял.
– Они тоже укрепляли, как могли. Ты зря так. Делить нас не стоит. Они – на своем месте, мы на своем.
