Энн Тайлер - Обед в ресторане «Тоска по дому»
— Рут, можешь ты объяснить мне, почему я должен жить в доме, похожем на бонбоньерку? Неужели обязательно было арендовать дом, где кругом золото и завитушки? По-твоему, это шикарно?
Коди работал в одиночку, такое уж у него было занятие. Закончив модернизацию производственного процесса на заводе, пригласившем его в качестве эксперта, он отправлялся в другое место. Его компаньон Слоун жил в Нью-Йорке и по заказам Коди делал специальные приспособления: сортировочные стеллажи, упаковочные механизмы, универсальные инструменты, выполняющие сразу несколько операций. Поэтому у Коди не было друзей по работе, которые навещали бы его, если не считать единственного визита владельца завода, на котором произошел несчастный случай. С соседями они тоже были не знакомы. Жили втроем, сами по себе. С тем же успехом они могли бы находиться на необитаемом острове. Неудивительно, что Коди стал так раздражителен. Люк с матерью выходили из дому всего лишь раз в неделю — ездили за продуктами. Выводя задним ходом из гаража свой белый «мерседес», Рут не оглядывалась, сидела за рулем прямая и напряженная. Стоило ей ступить за порог, как она начинала волноваться за Коди.
— Может, ты зря поехал, — сказала она сыну. — Вдруг ему понадобится в уборную.
— Потерпит, — процедил сквозь зубы Люк.
— Люк, что ты говоришь?!
— Пусть описается.
— Люк Тулл!!!
Люк уставился в окно.
— Я знаю, тебе трудно, — сказала мать. — Хорошо бы тебе найти здесь друзей.
— Не нужны мне никакие друзья.
— Друзья нужны всем. У нас нет никого в этом городе. Такое чувство, будто я засыхаю. Иногда я думаю, что такая жизнь может… — Она замолчала, так и не докончив фразы.
Возвратившись, они нашли Коди приветливым и веселым, словно в их отсутствие он решил изменить свое отношение к ним. А быть может, просто от них отдохнул.
— Я говорил со Слоуном, — сообщил он Рут. — Он звонил из Нью-Йорка. И я сказал ему, что, как только снимут гипс, я немедленно закончу работу и уеду отсюда. Мне все здесь осточертело.
— Наконец-то, Коди, дорогой.
— Принеси-ка мне портфель, хочу записать кое-что. Я могу много сделать, пока лежу в постели.
— Я купила твои любимые груши.
— Нет, нет, принеси только портфель и ручку со стола в моем кабинете. Поглядим, смогу ли я работать. Работа — вот что мне нужно, — сказал он Люку. — Я изголодался по работе. От этого безделья я и стал таким взвинченным.
Люк почесал грудь и сказал:
— Ничего, все образуется.
— Когда вырастешь, непременно найди себе работу по душе. Человек должен любить свое дело. Это очень важно.
— Знаю.
— Я занимаюсь проблемой рационального использования времени, — сказал Коди, взяв у Рут шариковую ручку. — Эта проблема интересует меня больше всего.
Люк очень любил, когда отец говорил о времени.
— Время — это моя страсть. Нельзя тратить его попусту, терять его. Это… не знаю, как сказать… для меня это нечто осязаемое, вещественное. Вот если б можно было собрать побольше его в одну кучу и двигать туда-сюда! Понимаешь? Если Эйнштейн прав и время — это словно бы река, то войти в нее можно где угодно.
Он защелкал шариковой ручкой, нахмурился и посмотрел вдаль.
— Если бы существовала машина времени, я бы непременно прокатился на ней. Все равно куда — в прошлое или в будущее, все равно, лишь бы не оставаться в настоящем. Укатил бы куда-нибудь в другое место.
У Люка екнуло сердце.
— Но тогда бы ты не узнал, что я есть.
— Что?
— Конечно, узнал бы, — тут же вмешалась Рут, раскрывая портфель. — Он бы взял тебя с собой. Только не забудь, — сказала она, обращаясь к Коди, — если Люк поедет с тобой, захватить пенициллин, таблетки от сенной лихорадки и зубную пасту с фтором. Слышишь?
Коди засмеялся, но так и не сказал, возьмет с собой Люка или нет.
В тот вечер Коди впервые пришла в голову эта странная мысль. Внезапно. Они втроем играли в «Монополию» у него на кровати. Коди, как всегда, выигрывал и предлагал Люку взаймы, чтобы тот мог продолжать игру.
— Да нет, не надо, я, наверное, проиграл, — сказал Люк.
Последовала крохотная пауза, будто на миг замерло сердце. Коди взглянул на Рут, которая считала свои купчие, и сказал:
— Он говорит точь-в-точь как Эзра.
Она нахмурилась, разглядывая купчую на Болтик-авеню.
— Разве ты не слышала, что он сказал? Точь-в-точь как Эзра.
— Да?
— Эзра поступил бы точно так же, — сказал Коди Люку. — Твой дядя Эзра. С ним было скучно играть. Он никогда не брал взаймы, ничего не закладывал, даже такую малость, как железная дорога или насосная станция. Он тут же опускал руки и сдавался.
— Но ведь… ясно, что я проиграл, — сказал Люк. — Это просто вопрос времени.
— Иногда мне кажется, что ты скорее сын Эзры, чем мой.
— Коди, что ты говоришь! — упрекнула Рут.
Но было уже поздно. Слова повисли в воздухе. Люк чувствовал себя ужасно и с трудом доиграл до конца. (Он знал, что отец всегда был не особенно высокого мнения об Эзре.) А Коди, хотя больше и не возвращался к этой теме, весь вечер брюзжал.
— Да сиди же ты прямо, — повторял он Люку. — Не горбись. Сиди прямо. Господи, до чего же ты похож на кролика.
При первой возможности Люк пожелал родителям спокойной ночи и ушел спать.
Утром все вновь было прекрасно. Коди опять писал что-то, разбирал свои бумаги, еще раз посовещался по телефону со Слоуном. Рут сварила курицу, чтобы к ужину она остыла — так вкуснее. Каждый раз, когда Люк проходил мимо открытой двери, Коди говорил ему что-нибудь ободряющее.
— Ты что такой кислый? — спрашивал он. Или: — Заскучал, сын?
Странно, что он называл Люка сыном, совсем на него не похоже.
Обедали они днем, в спальне, — сандвичи и картофельный салат с майонезом, как на пикнике. Зазвонил телефон, погребенный где-то в простынях, но Коди запретил брать трубку, пока они не дообедают. Он был уверен, что звонит его мать. Все трое притихли, словно тот, кто звонил, мог их услышать. Когда звонки умолкли, у Рут вырвалось:
— Бедная, бедная женщина.
— Тоже мне, бедная! — фыркнул Коди.
— Нехорошо получилось!
— Если бы ты знала ее поближе, ты бы так не говорила.
Люк ушел к себе и принялся разбирать старые модели самолетов. Из спальни доносились голоса родителей.
— Послушай, Рут, — говорил Коди. — Так оно и было. Я скопил денег ко дню рождения матери, всего четырнадцать долларов, а Эзра ни цента, понимаешь?
Люк порылся в деревянном сундучке — единственный предмет, составлявший его личную собственность. Этот сундучок сопровождал его во всех переездах с тех пор, как он себя помнил. Сейчас он искал там отклеившееся крыло от реакторного самолета. Крыла не нашел, зато обнаружил кожаный мешочек со стеклянными шариками — как он дорожил ими когда-то! В стекле, точно в минеральной воде, виднелись пузырьки воздуха. Еще он отыскал рогатку, сделанную из обрезка автомобильной камеры, и дудку, пыльную дудку из черной пластмассы, на которой он, первоклассник, вместе с другими мальчишками на утреннике в День матери исполнял песенку «Белые цветочки». Он попробовал сыграть ее сейчас: «Белые цветочки на хрупких стебельках…» — и вспомнил всю до конца, ноту за нотой. Встал и пошел в комнату родителей, чтобы сыграть им песенку: «Белые цветочки укроют мою…»
— Это невыносимо! — крикнул отец.
Люк опустил дудочку.
— Ты что, нарочно? — набросился на него Коди. — Решил изводить меня?
— Что?
— Коди, дорогой… — начала Рут.
— Ты преследуешь меня, так, что ли? Спасу от него нет! Полжизни я провел с тихоней Эзрой и его проклятой деревянной дудкой — и вот наконец-то вырвался. Так нет же — все сызнова! Ей-богу, это заговор! Ей-богу, меня еще и на свете не было, а кто-то уже решил, что всю свою жизнь я проведу среди людей, которые лучше меня, от природы лучше, без всякого старания, и все их любят, а я… где бы я ни был, меня так и будет преследовать эта чертова снисходительная улыбка или какая-нибудь идиотская песенка, вылетающая из окна…
— Коди, Люк подумает, ты сошел с ума, — сказала Рут.
— А ты! — крикнул Коди. — Посмотри на себя! О боже! Некоторые люди так подходят друг к другу, правда? Водой их не разольешь. Неважно, жена ты мне или нет, ты все равно любила Эзру больше, чем меня.
— Коди, ты в своем уме?
— Признайся, — сказал Коди, — что настоящий, кровный отец Люка — Эзра.
Воцарилось молчание.
— Как у тебя язык повернулся сказать такое?!
— Признайся!
— У тебя нет никаких оснований.
— Но это же правда. Скажи! Я не рассержусь, даю слово.
Люк вернулся в свою комнату и закрыл за собой дверь.
Остаток дня он валялся на кровати, перечитывая старую детскую книжку про лошадей — больше заняться было нечем. Глупая книжка, хотя раньше она ему очень нравилась. Когда мать позвала ужинать, он твердым шагом вошел в кухню, исполненный решимости отказаться есть вместе с отцом в его спальне. Но мать уже положила на кухонный стол два прибора. Она сидела напротив него, но к еде почти не притрагивалась. Уминая холодные закуски, Люк старательно прятал от нее глаза. Оказывается, она глупа. Никогда еще не встречал такой слабой, глупой женщины.
