Энн Тайлер - Обед в ресторане «Тоска по дому»
Но если мать изменилась, если уж изменился сам Люк (стал похож на привидение, как он считал), то Коди не изменился нисколько. Как-никак, он не пережил напряженных дней борьбы со смертью, потому что был без сознания. Он не пережил страха смерти и когда пришел в себя, ведь люди его склада чужды подобных мыслей. Он перенес все с обычным для него равнодушным высокомерием и воинственностью, а теперь беспокойно метался в кровати, ожидая, когда же наконец встанет на ноги.
— Больше всего меня бесит в этой истории вот что, — сказал он Люку. — Когда балка врезалась в меня, я почувствовал удар и боль, понимаешь? Удар и боль. И пока я летел вниз, мне хотелось дать этой балке сдачи, врезать кому-нибудь, и сейчас у меня вроде бы такое же чувство — я все еще жду удобного случая расквитаться. Судиться с ними, требовать компенсации — это ерунда. Единственное, чего я хочу, — вмазать как следует этой балке.
— Мама спрашивает: ты суп будешь? — Люк нервно провел ладонями по ляжкам.
— Нет, не хочу. Какого черта она меня пичкает? Слушай, Люк, если бабушка сегодня опять позвонит, скажи, что я ушел на работу.
— На работу?
— Я не могу больше слушать по телефону ее причитания.
— Но ты все время говорил ей, что еще очень слаб, чтобы тебя навещали, — сказал Люк. — Вчера ты был очень слаб, а сегодня пошел на работу. Что же она подумает?
— Меня нисколько не волнует, что она подумает, — сказал Коди.
После несчастного случая бабушка ежедневно звонила по телефону из Балтимора, и по тому, как Коди с ней разговаривал, было ясно, что он не так уж любит ее. Люку, хотя он мало знал ее, бабушка очень нравилась, но отец сказал, что внешность обманчива.
— На людях она совсем другая, — сказал он Люку. — Ты не знаешь ее. Не знаешь, каково было жить с такой матерью.
А Люку казалось, что он знает (ведь он уже слышал обо всем этом миллион раз!). Но отец оседлал любимого конька — теперь его не остановишь.
— Вот я приведу тебе пример, — сказал он. — Ты только послушай. Так оно и было. — Такими словами он всегда начинал свои воспоминания о детстве. «Так оно и было», — говорил он, будто рассказывал о чем-то немыслимом, невероятном, но все, что обычно шло за этими словами, никогда не казалось Люку очень уж страшным. — Клянусь. У твоей бабушки была подруга Эммалин, с которой она тысячу лет не виделась. Единственная бабушкина подруга. Эта самая Эммалин жила в… забыл, где именно, но где-то далеко. Так вот, однажды я накопил денег к рождеству, чтобы купить маме билет на автобус в тот город, где жила Эммалин. Я работал как лошадь, залез в долги и даже украл часть денег. И вот утром на рождество я преподнес матери билет на автобус. Мне тогда было семнадцать лет, и я вполне мог остаться с младшими. И я сказал: «Завтра ты поедешь к Эммалин, погостишь там недельку, а я до твоего возвращения присмотрю за домом». И знаешь, что она ответила? Ты даже не поверишь. «Но, Коди, милый, — сказала она, — послезавтра у Эзры день рождения».
Он посмотрел на Люка. Тот ждал продолжения.
— Понимаешь, — сказал Коди, — двадцать седьмого декабря — день рождения Эзры.
— Ну и что? — сказал Люк.
— А то, что она не в силах была расстаться со своим драгоценным сыночком в день его рождения. Далее ради встречи с самой старой, самой любимой, единственной подругой, когда другой сын подарил ей билет для поездки.
— Я бы тоже не хотел, чтобы моя мама уезжала на мой день рождения, — сказал Люк.
— Нет, нет, ты не понял главного. Она просто не могла расстаться со своим любимчиком Эзрой. Меня или сестру она бы оставила не задумываясь.
— Откуда ты знаешь? — спросил Люк. — Ты когда-нибудь пробовал дарить ей билет в свой день рождения? Я уверен, она сказала бы то же самое.
— Мой день рождения — в феврале, — сказал Коди. — Никаких праздников, чтобы делать подарки в феврале, нет. Сам не знаю, зачем я веду с тобой эти разговоры? Ты единственный ребенок в семье. Вот в чем твоя беда. Ты понятия не имеешь о том, что я пытаюсь тебе объяснить. — Коди перевернул подушку и со вздохом откинулся на нее.
Люк вышел во двор и стал кидать бейсбольный мяч в стенку гаража. Мяч с глухим стуком ударялся о стенку и, сверкнув на солнце, отлетал от нее. Раньше с ним играла мать — учила его отбивать мяч битой и подавать сверху. Она была хорошей спортсменкой. Порой в ней проглядывала та худенькая, быстрая девчонка-сорванец, какой она, видимо, была когда-то. Но игру с матерью он всегда воспринимал лишь как зубрежку перед экзаменом, как подготовку к настоящей игре — с отцом. В конце недели, приезжая домой, Коди подавал сыну мяч и, если тот битой запускал его через забор, говорил: «Недурно, совсем недурно». В такие минуты у Люка и походка делалась более уверенной, и плечи распрямлялись. Ему казалось, он становится похожим на отца. После такой разминки он неторопливо, с независимым видом направлялся в дом и, проходя во дворе мимо машины Коди, спрашивал: «Ну как, она еще не жрет бензин впустую?» Открыв холодильник, он пил прямо из кувшина чай со льдом, хотя мать терпеть этого не могла. Пришла пора оторваться от матери. Все эти годы он ходил за Рут по пятам, целиком подчиняясь ей, тащил за собой игрушечный веник, если у матери в руках был настоящий, или, облокотившись о ее туалетный столик, восторженно наблюдал, как мать пудрит свой веснушчатый нос. Монотонность женской жизни. Его это больше не интересует. Ему осточертели все эти мелочи: отмерять мыльные хлопья для стиральной машины, ожидать слесаря… Давно пора занять место рядом с отцом. Но отец лежал на спине в спальне и безостановочно ругался:
— Что с этим проклятым телевизором? Зачем было покупать «Сони», если его некому чинить?
— Сегодня же я найду мастера, — непривычно мягко сказала Рут.
Теперь она все время носила платья, ведь Коди сказал, что ему надоели ее бесконечные брючные костюмы. И действительно, она выглядела не столь модной, как большинство женщин, хотя Люк не был уверен, что дело тут в брючных костюмах. Даже когда она перешла на платья, что-то было не так. Они были ей или слишком велики, или слишком топорщились, или слишком блестели и видом своим напоминали не столько одежду, сколько панцирь, думал Люк.
— Ну, а так лучше? — с надеждой спросила она мужа, стоя на пороге в своих дешевеньких мокасинах, потому что, как она утверждала, в округе Гаррет ее не приучили ходить на каблуках. К этому времени настроение Коди улучшилось, и он сказал:
— Конечно, милая, просто замечательно.
Коди не всегда был раздражителен. Его раздражало перенапряжение, длительная неподвижность, неотвязное чувство стесненности и неудобства. И все же он обуздывал себя. Но не проходило и двух часов, как:
— Рут, можешь ты объяснить мне, почему я должен жить в доме, похожем на бонбоньерку? Неужели обязательно было арендовать дом, где кругом золото и завитушки? По-твоему, это шикарно?
Коди работал в одиночку, такое уж у него было занятие. Закончив модернизацию производственного процесса на заводе, пригласившем его в качестве эксперта, он отправлялся в другое место. Его компаньон Слоун жил в Нью-Йорке и по заказам Коди делал специальные приспособления: сортировочные стеллажи, упаковочные механизмы, универсальные инструменты, выполняющие сразу несколько операций. Поэтому у Коди не было друзей по работе, которые навещали бы его, если не считать единственного визита владельца завода, на котором произошел несчастный случай. С соседями они тоже были не знакомы. Жили втроем, сами по себе. С тем же успехом они могли бы находиться на необитаемом острове. Неудивительно, что Коди стал так раздражителен. Люк с матерью выходили из дому всего лишь раз в неделю — ездили за продуктами. Выводя задним ходом из гаража свой белый «мерседес», Рут не оглядывалась, сидела за рулем прямая и напряженная. Стоило ей ступить за порог, как она начинала волноваться за Коди.
— Может, ты зря поехал, — сказала она сыну. — Вдруг ему понадобится в уборную.
— Потерпит, — процедил сквозь зубы Люк.
— Люк, что ты говоришь?!
— Пусть описается.
— Люк Тулл!!!
Люк уставился в окно.
— Я знаю, тебе трудно, — сказала мать. — Хорошо бы тебе найти здесь друзей.
— Не нужны мне никакие друзья.
— Друзья нужны всем. У нас нет никого в этом городе. Такое чувство, будто я засыхаю. Иногда я думаю, что такая жизнь может… — Она замолчала, так и не докончив фразы.
Возвратившись, они нашли Коди приветливым и веселым, словно в их отсутствие он решил изменить свое отношение к ним. А быть может, просто от них отдохнул.
— Я говорил со Слоуном, — сообщил он Рут. — Он звонил из Нью-Йорка. И я сказал ему, что, как только снимут гипс, я немедленно закончу работу и уеду отсюда. Мне все здесь осточертело.
— Наконец-то, Коди, дорогой.
— Принеси-ка мне портфель, хочу записать кое-что. Я могу много сделать, пока лежу в постели.
