Кристофер Мур - Агнец
— Пусть его, — сказал я Гаспару, совершенно не уверенный, зачем я это делаю.
И Джошуа направился вверх по ущелью, не сказав нам более ни единого слова.
— Он вернется, когда придет время, — сказал я.
— Что ты понимаешь, а? — рявкнул Гаспар решительно непросветленным голосом. — Ты будешь тысячу лет отрабатывать свою карму навозным жуком, чтобы только достичь подлинного единения с телом. Я ничего ему не ответил. Просто поклонился, отвернулся и пошел за своими братьями назад в монастырь.
Джошуа вернулся только через неделю, а поговорить нам удалось еще через день. Мы сидели в трапезной, и Джошуа доедал не только свой рис, но и мой. Я же тем временем изо всех сил раздумывал над печальной судьбой «омерзительного снежного человека», но самое главное — над его происхождением.
— Так ты считаешь, их раньше было много, Джош?
— Да. Не так много, как людей, но порядком.
— И что с ними случилось?
— Точно не знаю. Когда йети поет, у себя в голове я вижу картинки. Я видел, как в горы пришли люди и убили всех йети. У тех просто не было инстинкта — сражаться. Большинство стояли и смотрели, как убивают их собратьев. Их озадачивало зло человека. Другие бежали все выше и выше в горы. Мне кажется, у этого была спутница и семья. Они голодали, а потом умерли от какой-то медленной болезни. Не могу сказать какой.
— Он — человек?
— Не думаю, — ответил Джошуа.
— Он — животное?
— Нет, наверное. Но сам он знает, кто он. Знает, что он — единственный.
— А мне кажется, я знаю, кто он.
Джошуа оторвался от риса и взглянул на меня:
— Ну?
— Помнишь мартышечьи лапки, которые Валтасар покупал у старухи в Антиохии? Они еще походили на человеческие ноги?
— Да.
— Ты же не можешь не признать, что йети очень похож на человека. Он больше похож на человека, чем на какое-то другое существо, правильно? Так вот: что, если он — существо, которое человеком только становится? Что, если на самом деле он — не последний в своем роде, а первый в нашем? Я подумал об этом, потому что Гаспар нам твердит: мы отрабатываем свою карму в различных инкарнациях, в облике различных существ. В каждой жизни мы учимся чему-то больше и больше и по дороге можем стать высшим существом. Может, и у животных так же. Может, йети просто нужно пожить там, где теплее, и тогда он сбросит шерсть. Или мартышки: если им нужно… не знаю, ухаживать за скотом, они станут размерами побольше. Не сразу, а через множество перевоплощений. Может, существа развиваются так же, как, по мнению Гаспара, развивается душа. Что скажешь?
Почесывая подбородок, Джошуа смотрел на меня как бы в глубоком раздумье, а я опасался, что он в любую секунду захохочет. После нашего паломничества в ущелье йети я всю неделю над этим размышлял. Теория не давала мне покоя на тренировках и в медитациях. И мне хотелось от Джоша признания. Как минимум.
— Шмяк, — сказал он. — Наверное, это самая тупая мысль, что когда-либо приходила тебе в голову.
— Так ты считаешь, это невозможно?
— Ну зачем Господу творить тварь лишь для того, чтобы она вымерла? Чего ради Господь такое позволит?
— А потоп? Там же всех поубивало, кроме Ноя и его семейства.
— Но случилось так потому, что люди нечестивы. А йети честив. Если уж на то пошло, порода его вымерла лишь потому, что у них нет дара нечестивости.
— Тогда ты, Сын Божий, мне растолкуй.
— Такова воля Божья, — вздохнул Джошуа. — Йети должны исчезнуть.
— Потому что в них ни грана нечестивости нет, да? — саркастично заметил я. — Если йети не человек, то и не грешник. Он — младенец невинный.
Джошуа кивнул, не отрывая глаз от опустевшей миски.
— Да. Он невинен. — Затем друг мой встал и поклонился мне — так он не поступал никогда, только на тренировках. — Я устал, Шмяк. Мне нужно поспать и помолиться.
— Прости, Джош, я не хотел тебя печалить. Просто мне показалось, что это интересная теория.
Он слабо улыбнулся в ответ, склонил голову и зашаркал в свою келью.
Следующие несколько лет Джошуа проводил с йети по крайней мере неделю в месяц: поднимался в ущелье не только с монахами, собиравшими подаяние, но и один. Пропадал в горах по несколько дней, а летом — и по несколько недель. Он никогда не рассказывал, чем там занимается, только однажды обронил, что йети привел его в свою пещеру и показал кости близких. Мой друг обрел что-то в йети, и хотя мне недоставало мужества спросить его прямо, подозреваю, дружба со снежным человеком покоилась на знании, что они оба — существа уникальные: никто подобный им никогда не ступал по земле, как бы ни отличались их отношения с Богом и вселенной в то время и в том месте. Друг для друга они были абсолютно одиноки. Настоятель не запрещал Джошу паломничества и вообще старательно делал вид, что не замечает отлучек монаха Двадцать Два, а это совсем не похоже на Гаспара. Однако я чувствовал, что в такие дни у него на душе кошки скребут.
Мы продолжали тренироваться на кольях, и после двух лет перескоков и балансирования к тренировкам добавились танцы и оружие. Джошуа брать в руки оружие отказался наотрез. На самом деле он вообще отказывался учиться какому-либо искусству, если оно могло нанести вред другому существу. Даже не отрабатывал боевых выпадов с бамбуковой палкой вместо меча или копья. Поначалу Гаспар щетинился и даже грозил изгнать его из монастыря, но когда я отвел настоятеля в сторонку и рассказал, как Джошуа ослепил лучника по пути в крепость Валтасара, Гаспар смягчился. Они с двумя старшими монахами, солдатами в прежней жизни, разработали для Джоша специальные тренировки без оружия. Там не нужно было драться или нападать — скорее отражать энергию нападающего. Поскольку новое искусство практиковал исключительно Джошуа (и я, но изредка), монахи назвали его «жи-до», что означает «путь еврея».
Помимо овладения кунг-фу и жи-до, Гаспар принялся обучать нас говорить и писать на санскрите.
Большинство священных буддистских книг написано на этом языке, а их следовало перевести на китайский, в котором мы с Джошем стали настоящими доками.
— Это язык моего детства, — объяснил Гаспар перед началом занятий. — Вам нужно выучить его, чтобы понимать слова Гаутамы Будды, но он пригодится и когда вы направитесь за своей дхармой к следующему пункту назначения.
Мы с Джошем переглянулись. Давно уже не заходило речи о том, чтобы покинуть монастырь, и теперь мы занервничали. Рутина порождает иллюзию безопасности, а в монастыре рутина установилась такая, что это еще мягко сказано.
— Когда же мы уйдем отсюда, учитель? — спросил я.
— Когда настанет время, — ответил Гаспар.
— А как мы узнаем, когда настанет время, учитель?
— Когда подойдет к концу время вашего пребывания здесь.
— И мы поймем это, когда ты наконец дашь нам прямой и конкретный ответ на вопрос, а не будешь темнить и запугивать, да? — упорствовал я.
— Знает ли не вылупившийся головастик вселенную взрослой лягушки?
— Очевидно, нет, — ответил Джошуа.
— Правильно, — сказал учитель. — Поразмыслите над этим.
Когда мы с Джошем вступили в храм, чтобы поме-дитировать, я сказал:
— Придет время уходить, и мы поймем, что пришло время уходить, — вот когда я отлуплю его боевой дубинкой по сверкающей лысой башке.
— Поразмысли над этим, — сказал Джошуа.
— Я не шучу. Он пожалеет, что научил меня драться.
— Не сомневаюсь. Я уже, например, жалею.
— Знаешь, а ведь не обязательно чистить рыло ему одному, когда подкатит час рылочистки, — сказал я.
Джошуа посмотрел на меня так, словно я его только что разбудил.
— Все то время, пока мы медитируем, чем ты, Шмяк, на самом деле занимаешься?
— Медитирую… иногда. Слушаю звуки вселенной, музыку сфер и все такое.
— Но в основном просто сидишь.
— Я научился спать с открытыми глазами.
— Твоему просветлению это не поможет.
— Слушай, до нирваны я хочу добраться хорошо отдохнувшим.
— Ты не слишком рано туда собрался?
— Эй, дисциплина у меня есть. Я много чего достиг тренировками. Например, могу вызывать у себя спонтанное семяизвержение.
— Большая победа, — саркастически заметил Мессия.
— Ладно, задирать нос можешь сколько угодно. Но когда вернемся в Галилею, и ты будешь ходить и впаривать народу эту фигню насчет «люби своего соседа, потому что он — это ты», я предложу публике программу «Ночные поллюции по желанию», и поглядим, у кого окажется больше последователей.
Джош ухмыльнулся:
— Думаю, у нас обоих получится лучше, чем у Иоанна с его принципом «топи их, пока не забулькают под твою проповедь».
— Я уже много лет о нем не вспоминал. Думаешь, он до сих пор этим занимается?
В этот миг монах Номер Два поднялся и с весьма суровым и непросветленным видом направился через всю пещеру, помахивая бамбуковой палкой.
— Извини, Джош, я пошел в не-разум. — Я плюхнулся в позу лотоса, сложил пальцы в мудру сострадательного Будды и неподвижно юркнул на сидячую дорогу прямиком к единству со всехренотенностью.
