Павел Загребельный - Разгон
- Что я тебе скажу? Но это по старой дружбе. На твоем месте я бы тоже... Ну, может, и не отказался бы, но... Колебания были бы, и немалые. А может, и отказался бы. Потому как теория - что? Теория - это все. Когда человек схватил теорию за хвост, то, считай, у него вся жар-птица в руках! Кому это дается? Одному из миллионов или из ста миллионов! А практиков хоть пруд пруди! Я уже в университете заметил, что ты чистый теоретик. Тогда это казалось немного смешным, а теперь вижу - великое дело! Еще у тебя будет и будет! А вот я - железный практик. Моя Полина так мне и говорит: ты думаешь, я бросила бы своего механика, если бы не увидела, что ты практик? Механик и валюту привозил, и заграничные тряпки, и мужчина был хоть куда. Зато в тебе сила! А женщины, мол, силу ставят превыше всего. Ну, моя Полина - философ, а я действительно практик и организатор. Я тебе организую хоть черта - не то что кибернетику! Эта штука, которую задумал Пронченко у нас в республике, она лет через десять - пятнадцать знаешь как прогремит! Но тогда Пронченко никто и не вспомнит, потому что подавать идеи - его партийная и служебная обязанность. А греметь будет руководитель! И все награды и звания - ему! Так что думай. Не захочешь - выручим! Убедим начальство, что чистая наука без тебя ни с места, назовем другую кандидатуру. Все может быть. Могу и я засучить рукава...
Карналь откупорил бутылку цинандали, налил в бокалы.
- Коньяку не держишь? - спросил Кучмиенко, нюхая вино. - Ради встречи можно бы и покрепче. Буфеты у тебя - черта можно держать!
Карналь принес коньяк. У него всегда было все, хотя сам пить и не любил. Но часто забегали артисты из театра, иногда заходили его коллеги, Айгюль любила угощать гостей и всегда заботилась, чтобы каждому было у них что-нибудь по вкусу.
- Коньячок знаменитый, - разглядывая бутылку "Греми", причмокнул Кучмиенко. - Я лично предпочтение отдаю армянским, но грузинские тоже есть славные. Особенно этот "Греми". Где достал? В магазинах его днем с огнем не сыскать. Так за что выпьем? Думаю, за тебя все-таки.
- Ты гость, за тебя пьем, - сказал Карналь.
- Давай взаимно. Обскакал ты меня все-таки. Как оно вышло, до сих пор не могу понять, а обскакал! Такова жизнь! Один ночей не спит, сгорает на общественной работе, отдает всего, себя идее служения, а другой, глядь, ходит себе, задачки решает - и уже если не академик, то доктор, лауреат, а там и Герой! Чудеса! Но жизнь длинна! Ох как длинна! Как поглядишь назад, даже страшно! Тебе бывает страшно, Петр Андреевич? У нас же война позади чего только не было! Теперь же полно народу, который и не нюхал войны, а рвут землю у тебя из-под ног! Уже они ученые, уже они министры, уже они депутаты и кандидаты! А нам что? Строка в анкете - "Участник Великой Отечественной". Хорошо, что хоть строку оставили. А скоро и анкеты уничтожат. Все чтобы как за границами. Никаких анкет, никаких заслуг, никаких былых подвигов. Мол, что заработал сегодня, то и получай. И вот если ты откажешься взяться за организацию этого нового дела, то, думаешь, кто вцепится? Молодые! Отрасль молодая, публика туда тоже попрет молодая да зеленая! Эти мальчики на ходу подметки рвут! Но ведь и мы еще не старые с тобой! Мне сорок, тебе еще меньше! Когда же и не возглавлять да продвигать! Откажешься - выручу! Возьмусь и не осрамлю! Ты же меня знаешь!
- Ты, наверное, не читал Цезаря? - спросил Карналь, наперед зная ответ Кучмиенко. - У него в записках о гражданской войне есть повествование о том, как он, перейдя Рубикон и захватив Рим, предложил сенату совместное управление государством: "А если вы от страха уклонитесь, - сказал он сенату, - то я не стану вас принуждать и буду править государством лично сам".
- Цезарем меня хочешь подкосить, Петр Андреевич? - довольно хмыкнул Кучмиенко. - Подкашивай, подкашивай. У меня на твоего Цезаря времени не хватает. Для моей профессии никакие Цезари не нужны. Я организатор! Ты не хочешь им стать, тогда я тебя буду организовывать! Взаимовыручка в бою!
Так он и ушел в тот вечер от Карналя, убежденный в своей необходимости и незаменимости, а потом, уже совсем в поздний час, Карналю позвонили из ЦК и сказали, что с ним будет говорить Пронченко.
У Пронченко был молодой, как прежде, хоть немного и усталый голос. Он до сих пор помнил их чаевничанье в университетском общежитии, оказалось, что он поддерживает связь с профессором Рэмом Ивановичем, доныне Карналю не надоедал, чувствовал себя провинциалом в сравнении с ним, столичным жителем. Разговор был долгий, полушутливый, товарищеский, когда же Пронченко пригласил Карналя зайти к нему для важного разговора и Карналь сказал ему, что уже проинформирован о содержании этого разговора, Пронченко не то чтобы удивился, а как-то растерялся. Еще Карналь добавил, что в ЦК ему без пропуска не пройти, так как он беспартийный. Эти слова Пронченко рассердили.
- Почему же? - спросил почти резко. - Гордыня напала? Загордился высокими званиями? Ждешь, пока партия попросит? Поклонов хочешь? Партия ни перед кем не кланяется, запомни, Петр Андреевич. А тебе без партии негоже. Не сможешь на полную силу работать, не раскроешь всех своих способностей. А что человек ты способный - в этом уже все убедились.
Карналь пробормотал, что не знает, кто бы дал ему рекомендацию из тех, что давно знают его. Фронтовых товарищей как-то не отважился просить, а из послевоенных...
- А вот я попрошу Рэма Ивановича, и считай, что одна рекомендация у тебя уже есть. Остальные найдешь сам. Не был бы я секретарем ЦК, тоже дал бы. Только чтобы не загордился.
Когда Карналь шел в кабинет Пронченко, его помощник (думалось ли ему тогда, что и у него самого тоже будет когда-нибудь помощник?!) вполголоса посоветовал: "Вы, пожалуйста, не задерживайте, только о деле и как можно короче". - "Хорошо", - пообещал Карналь и подвел помощника. Потому что Пронченко и не думал его отпускать. О деле говорить не стал, показал кабинет, показал десять телефонов, которые звонили чуть ли не ежесекундно, развел руками:
- Хоть плачь, хоть скачь! И вот уже знаешь сколько лет? В университете был просто рай. Вспоминаем с моей Верико то время как нечто древнегреческое. В области? Не легче, чем здесь. Даже труднее, если хочешь. Там отвечаешь за все. Лето, начинаются школьные каникулы, рядом Днепр, а вода глубокая. И вот - тонут дети. Что я могу? Вызываю завоблнаробразом: "Плохо инструктируете учителей и воспитателей". Начинают инструктировать лучше, а дети тонут! Вообрази себе: утонул ребенок. Один-единственный, и то какое горе! А тут десять, а тут каждый день по двое, по трое? Ужас! А тут звонят из района. В карьерах нашли бомбу, никто не увидел, дети откопали, взрыв - одиннадцать погибло. Первая мать, которая туда прибежала и увидела это, повесилась. Вертолетом туда. Мертвые изуродованные маленькие тельца. Будто вылез из-под земли загнанный нами туда навеки фашистский зверь и утопил эти русые головки в светлой детской крови. Когда же это кончится? И будет ли конец? Я рыдал в машине так, что не мог выйти. Связался с Киевом, с Москвой. Детей не спасешь, нужно спасать родителей... Это тоже партийная работа, Петр Андреевич, чтоб ты знал. Руководить - это принимать решения. Каждый час, каждую минуту. Иногда решают секунды. Ежедневно бьешься над проблемами, порой самыми мельчайшими. Где уж тут думать о стратегии, дохнуть порой некогда. Вот и возлагаем большие надежды на вашу науку управления. Машинами людей не заменишь, государственные решения должны пройти через человеческое сердце, приобрести, что ли, душевность, иметь тот необходимый эмоциональный элемент, который только и делает их человеческими. Но фундамент, основу, информацию, наилучшие варианты решений могут дать машины. Не сегодня - в будущем. Нужны машины. Нужна мысль. Нужны такие люди, как ты. Сегодня у нас много нерешенных проблем, завтра их станет еще больше. Основа жизни общества материальная. Когда-то был бог - теперь богов миллионы! Они во всем: в звездах, электростанциях, машинах, холодильниках, телевизорах, и все взывают: мало, мало! Ты, Петр Андреевич, довольно продолжительное время успешно бежал от всего этого. Бежал, считаю, для того чтобы завоевать что-то новое. Для кого же? Для себя? Нет, для общества. Настало время отдать кесарю кесарево.
- Разве я не отдаю? Готовлю будущих специалистов, ученых.
- Знаю. Но ты можешь больше. Научно-техническая революция потребует от нас наибольших усилий и наивысшего напряжения. Как у солдат на войне! От солдата иной раз требуют невозможного, и он совершает это невозможное, хотя бы ценой собственной жизни. Ты скажешь, что на войне приходится принимать участие всем, а в научно-технической революции - желающим? Но разве же ты не принадлежишь к этим желающим? Если ты и на войну пошел добровольно, еще мальчиком, то как можешь сидеть спокойно и наблюдать теперь? Время накопления знаний было достаточным, нужно поделиться своими знаниями, и щедрее, чем ты делал это доныне. Воспользоваться плодами твоих знаний должны миллионы. Что такое жизнь с точки зрения математической? Это непрерывный процесс взаимообмена с окружающим. Можно определить два основных вида этого взаимообмена: метаболизм энергетический и метаболизм информационный. Информацию ты, пожалуй, отдаешь, а энергию, которую сам получаешь, возвращаешь?
