Джон Ирвинг - Чужие сны и другие истории
Теперь Гейл в зеркале спала на груде нижнего белья. Эту картину Фред видел и в жизни. Как-то, после своей первой измены, он вернулся среди ночи и нашел жену спящей на полу.
Фред вырвался из ее сна, проснулся и сел на одинокой постели. Он и раньше знал, что жена возненавидела его за измену. Но впервые понял, что его измена заставила Гейл возненавидеть и себя.
Неужели в его доме нет места, где можно спать, не цепляя на себя чужие сны? Где можно улечься и увидеть собственный сон? Во второй гостиной, которую они с Гейл, подражая героям старого фильма, называли «телевизионной комнатой» (там действительно стоял телевизор), тоже был диванчик. Но на нем спал старый лабрадор.
— Медведь! — позвал Фред.
Такую кличку собаке дал Найджел. Фред вспомнил, как часто он заставал пса переживавшим бурные сновидения. Медведь сопел и потявкивал; у него дыбом вставала шерсть, он сучил лапами, а розовый набрякший член ударял по брюху. Фред решил для себя: он еще не опустился так низко, чтобы гоняться за кроликами, драться с соседским кобелем породы веймарская легавая и запрыгивать на печальную гончую суку, принадлежащую семейству Биэлов. Правда, на этом диванчике спал не только Медведь. До него там спали молоденькие няньки, которых нанимали Найджелу. Может, Фред поймает какой-нибудь из их снов? Может, стоит рискнуть? Вдруг после погони за кроликами ему приснится что-нибудь из утонченных снов той хрупкой, изнеженной девушки? Фред до сих пор помнил ее имя: Дженни Хоббс.
На диванчике хватало собачьей шерсти, а среди нянек Найджела хватало некрасивых и глупых девиц. Фред счел благоразумным спать в кресле. Ему повезло: здесь никто не спал, и он провел ночь без сновидений. Фред познавал все плюсы и минусы своей новообретенной чудесной способности. Кроме новых впечатлений она несла ему и новые огорчения. Очень часто, когда мы спим с незнакомыми людьми, крохи удовольствия тонут в сомнениях и ощущении ненадежности.
Когда умер отец, Фред провел неделю в доме матери. К его ужасу, мать перебралась спать на диван в гостиной, а сыну предложила их супружескую спальню с громадной старинной кроватью. Фред вполне понимал нежелание матери спать там, однако его пугало обилие чужих снов, подстерегавших его в спальне родителей. Его родители всю жизнь прожили в этом доме и всегда — насколько Фред помнил — спали на этой кровати. Отец с матерью были танцовщиками и даже в пожилом возрасте сохраняли худощавость фигур и изящество движений. Фред помнил их утренние разминки на ковре в комнате, окна которой выходили на все стороны. Родительская гимнастика состояла из замедленных движений, чем-то похожих на йоговские. Часто они включали негромкую музыку, преимущественно Моцарта. Фред с ужасом поглядывал на родительскую кровать. Какие будоражащие сны и, главное, чьи возьмут его в свой плен?
Фреда немного успокоило, что он видел сон матери. Как и большинство людей, Фред пытался отыскать в хаосе определенные закономерности и одну нашел. Невозможно видеть сны умерших людей. Правда, Фред ожидал увидеть старческий сентиментальный сон, касавшийся его отца. Возможно, что-то из дорогих ей воспоминаний… Он никак не думал, что попадет в сон, насквозь пронизанный сладострастием.
Он увидел отца в душе, где тот веселился, будто подросток. Отцовские подмышки были белыми от мыла. Ниже все тоже было в мыльной пене, и из нее торчал возбужденный отцовский член. Фред видел сон не из далекой поры, когда родители только что поженились. Отец во сне был уже старым, с седыми волосами на груди и чуть обвислыми старческими сосками, похожими на формирующиеся груди девочки-подростка. Фред помнил отца как человека исключительно пристойного, не позволявшего себе скабрезных шуток. А тут… отец вел себя словно сатир. Но что еще удивительнее — его поведение только распаляло и возбуждало мать. Родители занялись сексом прямо в душе. Фред поражался их изобретательности, подвижности и даже акробатичности… Он проснулся с ощущением собственной тупой, неуклюжей и прямолинейной сексуальности. Фред впервые видел сексуальные желания глазами женщины. Ему было за тридцать, но только сейчас (с косвенной помощью матери) он узнал, какие ласки нравятся женщинам, где и в каких местах они жаждут мужского прикосновения. Фред видел, с какой радостью мать берет в руки отцовский член и с каким восторгом делает это.
Утром Фред старался не встречаться глазами с матерью. Ему было стыдно, что он никогда не представлял мать настоящей женщиной, наделенной желаниями. И точно так же он никогда не представлял такой женщиной Гейл. Он и сейчас позволял себе снисходительно думать (сыновняя снисходительность по отношению к матери): уж если у матери был столь ненасытный аппетит, Гейл наверняка ее превосходила. Он не представлял, что все может быть как раз наоборот.
Фред с грустью констатировал, что мать не может заставить себя выполнять упражнения в одиночку. За неделю, проведенную в родительском доме (он бы не сказал, что ему там было комфортно), мать зримо теряла свою гибкость и спортивность и даже пополнела. Фред хотел предложить ей заниматься вместе; он говорил о том, как важно поддерживать хорошие телесные привычки, однако он видел другие ее телесные привычки, и сознание собственной неполноценности не позволило ему заговорить об этом.
Фред был ошеломлен и еще одним открытием. Оказалось, его инстинкты вуайериста были сильнее задатков внимательного и заботливого сына. Хотя он и знал, что каждую ночь будет страдать от материнских эротических воспоминаний, он не сменил кровать на пол, где, как ему казалось, он не увидит никаких снов. Спи Фред на полу, он бы наткнулся хотя бы на один отцовский сон из тех нечастых ночей, когда его отец ночевал не на кровати. Это опровергло бы его прежнюю теорию о невозможности видеть сны умерших. Просто сны матери были сильнее отцовских, и потому на кровати преобладали они. А на полу Фреда ожидали бы удивительные открытия. Например, он узнал бы, какими на самом деле были чувства отца к его собственной сестре Бланш, доводившейся Фреду теткой. Но мы не способны досконально исследовать то, что незаслуженно нам открылось. Мы — поверхностные исследователи и удовлетворяемся лишь надводной частью айсберга.
Фред приобретал некоторые познания о снах, но еще больше знаний ускользало от его внимания. Так, он не задавался вопросом, почему ему всегда снились только исторические сны: реальные или преувеличенные воспоминания о событиях прошлого? И почему во сне иногда всплывало что-то второстепенное и заурядное, о чем он давным-давно забыл? Ведь существуют же другие виды снов — сны о еще не случившихся событиях. Фред почти ничего об этом не знал. Он даже не задумывался о том, что снившиеся ему сны могут быть его собственными, что они настолько близки к нему, насколько он решится к ним приблизиться.
Фред вернулся в свой одинокий дом уже не таким смелым и самоуверенным. Теперь это был человек, увидевший в себе смертельно опасную, незаживающую рану. Есть множество непредумышленно жестоких способностей, которыми мир с беспечной неразборчивостью наделяет нас. И его ничуть не волнует, сможем ли мы воспользоваться этими внезапно свалившимися на нас подарками.
«Чужие сны» (1976)
От автора
Вот еще один рассказ, несколько лет пролежавший в недрах моего письменного стола. Время от времени (оно исчислялось месяцами) я вытаскивал рукопись, что-то правил в ней и снова отправлял вылеживаться. После шести лет такого издевательства то, что осталось от рассказа, вошло в сборник с длинным названием «Ночные незнакомцы: интрижка на одну ночь и другие судороги современной жизни»,[59] изданный Пэт Роттер («Эй энд Даблъю пабли, шерс», Нью-Йорк, 1982). «Чужие сны» оказались в хорошей компании: в сборник вошли рассказы Рэймонда Карвера, Хильмы Уолитцер, Ричарда Форда, Гейл Голдвин, Ричарда Зельцера, Дона Хендри-младшего, Джона Леро, Дэвида Хаддла, Джойс Кэрол Оутс и Роберта Кувера. Но этот маленький рассказик выжал из меня все соки.
Я придумал несколько вариантов начальной фразы, и все они стали завершающими фразами в абзацах этого рассказа. Все эти «фальстарты» отличались декларативностью. «Спать одному — совсем не то, что спать вместе с кем-то» — так выглядел самый первый вариант начальной фразы. Потом я заменил его на «Очень часто, когда мы спим с незнакомыми людьми, крохи удовольствия тонут в сомнениях и ощущении ненадежности». (Эти утверждения были настолько самоочевидными, что их требовалось переместить куда-нибудь в середину рассказа, где они будут восприниматься терпимее.) Вот еще: «Но мы не способны досконально исследовать то, что незаслуженно нам открылось». (Одно время рассказ так и назывался — «Незаслуженные открытия».) Последний вариант начальной фразы через шесть лет стал завершением рассказа: «Есть множество непредумышленно жестоких способностей, которыми мир с беспечной неразборчивостью наделяет нас. И его ничуть не волнует, сможем ли мы воспользоваться этими внезапно свалившимися на нас подарками». (Ранее я вырезал эти фразы из «Пансиона “Грильпарцер”», где они сопровождали фразу о гибели калеки, вынужденного ходить на руках. Ту фразу я сохранил: «В мире хватает механизмов, которые при всей их полезности вдруг оказываются непредумышленно жестокими к тем, кто ходит на руках».)
