Эмма Хили - Найти Элизабет
Хелен поднимает голову.
– Она умерла, мама, – говорит она. – Как она может за тобой следить?
Я не знаю. Мысли путаются у меня в голове. Вытаскиваю руки из кармана и нахожу в них записку. У меня в руках сложенный листок бумаги с черными значками на нем. Я комкаю его. Мне хочется затолкать получившийся комок в землю в том самом месте, где находится рот сумасшедшей. Но Хелен берет меня за руку и поднимает ее, бумага мнется в наших руках. Мне удается прочитать имя на скомканном листе – Кеннет Ллойд Холмс.
Это был человек, арестованный по подозрению в убийстве в отеле «Норфолк». Человек, которому я послала письмо с вопросом, не он ли убил и мою сестру. Я все еще не теряла надежду на то, что Сьюки жива и просто от нас сбежала, но повсюду говорили об убийствах, даже по радио. В письме я обещала, что никому ничего не скажу, но обязательно должна знать, убил он мою сестру или нет. Я описала внешность Сьюки, цвет ее волос, то, как она одевалась, и назвала ему город, в котором мы живем. Я почему-то думала, что если он мне не ответит, то это может означать, что Сьюки еще жива. Если же он признается в убийстве, ну, что ж, по крайней мере мы, будем знать, что произошло. Я не знала, что написать после «искренне ваша», – я боялась ставить там свое настоящее имя. В конце концов я решила подписаться «мисс Локвуд» и попросила хозяйку бакалейной лавки, жившую в начале улицы, отправить письмо. Магазином тогда заправляла мать Реджа. Я помню, как удивленно у нее поднялись брови и как она расхохоталась.
– С поклонниками переписываемся? – сказала она. – «Мисс Локвуд». Суета и тщеславие!
Она улыбалась, поддразнивая меня, а я покраснела и даже вспотела от смущения. Я была растеряна и напугана, зная, что она может все разболтать миссис Уиннерс и не исключено, что кому-то еще. Но она согласилась взять письмо, а для меня это было самое главное. Я спрятала газетные вырезки в ящик и стала ждать.
Ответа я так и не получила, но Фрэнку при встрече в парке о письме рассказала.
– Ты с ума сошла? – крикнул он, выдыхая облако сигаретного дыма. – Писать маньяку! Почему ты решила, что он имеет к ней какое-то отношение?
Фрэнк вышагивал взад-вперед перед скамейкой, на которой я сидела, и нервно курил, так что сигарета быстро сгорала. Он привез упаковки мыла для мамы и шоколад для меня. «Кэдбери», в магазинах его давно уже не было. Я откусила кусочек шоколадной плитки, хотя и пообещала себе, что не стану его есть, пока не приду домой. Шоколад был такой потрясающе нежный и сладкий, что я на мгновение забыла, что мы ругаемся, и улыбнулась Фрэнку.
– Но даже если он заявит, что не убивал ее, то что это докажет? – спросил он, к счастью не заметив моей улыбки.
Я завернула шоколад и положила его в карман.
– Если он не убивал ее, это докажет, что, возможно, она все еще жива.
– Нет, Мод, ничего это не докажет.
Он щелчком швырнул сигарету в реку и вытряхнул еще одну из пачки, не сводя с меня глаз. Мне стоило огромного усилия воли не сунуть руку в карман с молочным шоколадом.
– И что же ты написала? – спросил Фрэнк, закурив очередную сигарету.
Я пересказала ему содержание письма, постаравшись вспомнить его дословно.
– «Она была похожа на других девушек, которых вы убили»? Черт возьми!
– Но ведь это правда, она была похожа.
– Зачем? – крикнул он, и какая-то пожилая пара с удивлением воззрилась на нас с соседней скамейки. – Зачем ты занимаешься такими вещами? Ты маленькая безмозглая идиотка! У него даже не было шанса встретить ее здесь. Все кончится тем, что ты сама окажешься его следующей жертвой.
Я пожала плечами и отвернулась. Убийцу поймали и скоро повесят, поэтому вряд ли предположение Фрэнка осуществимо. Он тихо выругался и пошел по дорожке, на какое-то мгновение я подумала, что он бросил меня, но он вдруг развернулся, еще не дойдя до той скамейки, на которой сидела пожилая пара, и, сунув сигарету в рот, направился назад. Это был необычайно безветренный день. Создавалось впечатление, что находишься внутри какого-то помещения. Дым висел между нами почти неподвижным облачком, хотя где-то высоко над нами в ветках сосен я слышала шум ветра.
– Куда ты водил Сьюки на танцы? – спросила я. Я уже успела пожалеть, что рассказала ему о письме, и мне захотелось вернуться к нашим старым разговорам.
– В «Павильон». А что? Может быть, собралась сообщить об этом тому маньяку, на котором теперь сама помешалась?
Меня передернуло от его тона, а он выдохнул густое облачко дыма, отшвырнул вторую сигарету и снова подошел ко мне. Затем наклонился, чтобы взять меня за руки. Плитка шоколада, которая каким-то загадочным образом переместилась из кармана в зажатую ладонь, начала быстро таять.
– Мы всегда ходили в «Павильон», – продолжал он. – И она даже заставляла меня танцевать до перерыва. Раньше я никогда ничего подобного не делал. Я хорошо помню, что и ты тоже, правда?
Он слегка потряс мне руки, и краешек его губ изогнулся в улыбке.
Как всегда, я ответила на его улыбку.
– Возможно, я схожу туда посмотреть, – сказала я.
Фрэнк отпустил мои руки, и плитка шоколада упала мне на колени, а маленький растаявший кусочек испачкал платье.
– Почему бы тебе наконец не перестать этим заниматься? – спросил он.
Мгновение я думала, что он имеет в виду шоколад, и собралась ответить ему: «Ты сам мне его привез». Но тут я поняла, что он говорит о моих поисках сестры.
Я не могла перестать заниматься этим, на мне было зеленое платье Сьюки в рубчик, она по субботам надевала его на танцы в «Павильоне». Был шанс – так мне казалось – на то, что если Сьюки все еще в городе, даже если она не хочет встречаться с нами, не хочет нас знать, все равно я надеялась, что она не сможет противиться желанию пойти на танцы. И я решила, что схожу посмотреть, не появится ли она там. Чтобы она не узнала меня, я сделаю завивку совершенно по-новому и закрою лицо маминым номером «Британии» или журналом «Ева».
В «Павильоне» было большое фойе с диванами, обтянутыми красным бархатом, и пальмами в больших фаянсовых горшках. Среди колонн были расставлены плетеные кресла, но они бросались в глаза больше, чем диваны. К тому же, придя туда, я обнаружила, что все свободные кресла стоят спинками к двери, поэтому с них мне все равно не удалось бы увидеть входящих. Я села на диван в углу и закрылась журналом. В главном танцевальном зале вот-вот должна была зазвучать музыка. Время от времени в фойе входили посетители, чтобы посидеть, поболтать, посмеяться и немного поразмяться в ожидании танцев.
Воздух начинал наполняться смесью из аромата духов, запаха обувного крема и нафталина от множества пальто, оставлявшихся в гардеробе в течение недели. Я пришла довольно рано и могла, не вызывая никаких подозрений, ожидать прихода Сьюки. Оркестр начнет играть через четверть часа. Одним глазом я просматривала рекламу таблеток доктора Уильяма Пинка, а другим наблюдала за дверью. Сердце у меня стучало как бешеное, и каждый удар отдавался в руках, поэтому мне становилось все тяжелее удерживать журнал.
В фойе зашел какой-то мужчина, остановился на пороге, окинул взглядом помещение. Он был довольно высокого роста, со светлыми усиками. Одежда его выглядела так, словно была сшита на человека гораздо толще его. Я выпрямилась на диване и стала внимательно наблюдать за ним, но тут из бальной залы вышла элегантная дама в фиолетовом платье и позвала его. Ее голос показался мне знакомым. Волосы у нее были приятного темного оттенка. Я боялась поднять на нее глаза, у меня перехватило дыхание. Мужчина дождался, когда она подошла к нему, затем обнял ее, и женщина повела его к одному из плетеных кресел. Он сильно хромал, и я подумала, что он, наверное, потерял ногу на фронте. Когда они подошли ближе, я обнаружила, что женщина несколько полновата, явно старше Сьюки, и хотя походка у нее была легкая и непринужденная, первоначальное впечатление элегантности было обманчивым. Примерно минуту я не ощущала разочарования, затем оно проявилось в виде мучительного покалывания в боку.
Я попыталась обмануть себя предположением, что покалывание возникло от голода, и начала искать остатки шоколада, подаренного Фрэнком, но в карманах было пусто. Должно быть, я оставила его на тумбочке рядом с кроватью или в школьной куртке. Было почти шесть часов, и желтизна падавшего с улицы света сделалась еще более густой и насыщенной. Большие зеркала, развешанные вдоль стен, отбрасывали этот цвет на волосы и одежду собравшихся. По углам зеркал все еще оставались кусочки оберточной бумаги, использовавшейся для маскировки во время авиационных налетов. Я сидела рядом с нижним левым углом одного из зеркал. Почувствовав себя одинокой и несчастной, повернулась, подняла руку и стала отдирать от гладкой поверхности кусок бумаги. Это занятие немного меня успокоило, и я уже успела оторвать целый дюйм, когда кто-то подошел ко мне сзади.
