Альфред Кох - Отходняк после ящика водки
– Название: «Вид сзади». Ломиться будут!
– Название? – задумывается Гринберг. – Я вот придумал как-то назвать свой рассказ «И корабль плывет». Но потом подумал – скажут, это уже было, ты еще назови «Мера за меру». Я поделился своими сомнениями с Левой, и он сказал: «Да пиши что хочешь, сейчас никто на это не обращает внимания».
Григорьев все-таки сомневается:
– А «Нагорная проповедь» если?
Свинаренко тоже:
– С «Нагорной проповедью» не очень корректно получается. Но можно дать другое название: «Метро "Нагорная"». И плагиата как не бывало.
Люди за столом своим смехом одобряют название.
Кох замечает:
– Я знаю, почему Гринбергу не удаются диалоги: второй все время пизди́т.
И снова смех – то есть реплика засчитывается.
Слово берет Новоженов, и все замолкают, перестают на время орать пьяными голосами и звенеть посудой: все-таки человек заслуженный. Он говорит:
– Я дал Валере книгу Чарлза Буковски и посоветовал прочитать рассказ с началом приблизительно таким: «Я дрочил и слушал Третью симфонию, к примеру, Брамса».
Григорьев:
– Ну, Буковски – это не Платонов, после него хочется писать и писать.
Гринберг подтверждает:
– Это точно… Помню, я прочел рассказ «Фро» в книге «В прекрасном и яростном мире» и подумал: «Блядь, ну как после этого писать?» А вот если я вычеркну из своей памяти Платонова или скажу Леве, что «Мастер и Маргарита» – это хуйня…
Дружный хохот был ему ответом. И реплики, которые посыпались одна за другой:
– Чистая хуйня!
– Зачеркнем еще человек 12, и будет вообще не о чем разговаривать!
– …а на этом поле, где работают лауреаты премии «Большая книга»…
– Короче, если б не братья Валуевы и не Кличко, я б занялся боксом.
– Ну а кто еще, Хэм, Уоррен? – Это Куприянов.
– Ну, человек 30 надо все-таки… Не меньше, – добавляет Григорьев. Он знает, он же и этой отраслью тоже руководит.
– Ну 40, – вставляет кто-то.
– Валера, пиши пьесу! – Куприянов снова за свое. – Трудный жанр, конечно…
Абрамов:
– Что бы ты ни написал, мы прочтем с удовольствием.
Гринберг:
– Я хочу резюмировать. Правда в другом! Реально! У меня нет ощущения, что вот если я не напишу, то умру. Но мне неприятно, когда я в три часа ночи открываю в Интернете журнал, а там Курицын ведет обозрение… Я не понимаю, что эти люди обозревают! Если это искреннее желание обозревать текущую литературу… Пусть Григорьев ответит!
Григорьев:
– На что ответить?
– Вот я прочел в «Тайм-аут», там писатели отвечали на анкету… Были крайние суждения… Был вопрос: кому дать Нобелевскую премию?
– И тебя там не было, в списке кандидатов?
– И Пелевина не было тоже.
– Так на что я должен ответить?
– Вопрос такой: почему под твоим руководством выходят такие обзоры?
– Слава Богу, осталась сфера, которой не руководит никто.
– Да? А вот меня еще спросили: хочешь, чтоб твою книгу обозрел (тут мы снова упираемся в некрасивую проблему наличия в русском языке огромного количества недостаточных глаголов. – И.С.) такой-то?.. 700 долларов.
– Ну, могли попросить и больше.
– Причем половину агенты заберут… После того как вышла в свет работа Робски и Огородниковой, вопрос с литературой закрыт. Стартовый тираж 500 тысяч!
– А это кто пришел, кто такой?
– Это Дмитрий Петров, он 30 языков знает!
Григорьев (в телефон):
– Извини, не могу говорить – я присутствую на литературном обеде.
И он же, громко:
– Друзья, давайте не пускать пьянку на самотек!
Свинаренко:
– Кстати, о русской литературе: есть тут русские? Если есть, поднимите руку!
Некоторые подняли.
– Я считаю, что трех русских мало, – по квоте должен быть контрольный пакет у них.
– А ты чего примазываешься?
– Я? Я сказал – «у них». Я по русской квоте не могу, будучи украинцем. Если должны остаться два еврея, Грин не обсуждается, он автор вечера. Надо выбрать еще одного, который останется.
– Инородцы начинают сваливать! (Кто-то ушел.) Новоженов:
– Есть теория, что евреи – это русские. Народ книги – это евреи, а русские как раз самый читающий народ. И так далее.
Свинаренко:
– Ну да, и тема заветов Ленина. Вот Куприянов живет на «Заветах Ленина».
– Нет, мой поселок называется «Заветы Ильича».
– Вот Петров – русский, а почему руку не поднял?
Гринберг:
– Не вноси в нашу дискуссию элемент политнекорректности. Для меня нет ни эллина, ни иудея.
Свинаренко:
– Где-то я это уже слышал.
– Опять плагиат!
Гринберг:
– Я утверждаю, что в обществе, которое мы построим, не будет ни эллина, ни иудея.
Свинаренко:
– То есть в твоем обществе не будет евреев и греков. А остальные будут?
Новоженов:
– Был такой случай. Конферансье выходит и спрашивает: «Друзья, хотите, чтоб перед вами выступали евреи?» – «Нет, нет!» – «Концерт окончен».
– …Кремль похож на женский орган: неправильно лизнул – и ты в жопе.
– «…я от бабушки ушел, я от дедушки ушел и оставил за собой горы трупов». Это Колобок на НТВ.
И влетает чья-то фраза:
– Я не хочу рассольник.
Новоженов:
– Прекрасный рассказ есть у Валеры про отца – «Вельветовые штаны». Но я от чего хочу предостеречь? Все началось с твоих застольных устных рассказов, с этого все началось. Жечков сказал: «С тех пор как ты стал писать, с тобой стало неинтересно разговаривать».
Гринберг признается:
– Это правда.
Новоженов:
– Обладая таким жизненным опытом и такой наблюдательностью, как у Валеры, я б вообще писал только про еблю. Вот у него есть рассказ «Похороны в Риге»… Нет ничего сильней, чем пережитый опыт человеческий. Давайте выпьем за Валерия! – Кто-то пьет, кто-то продолжает слушать. – Я прочитал рассказ «Казино "Сон"» и расплакался – я был с похмелья, и это, видимо, тоже повлияло. Это при том, что я не Горький, который любил поплакать…
– Горький прочитал рассказ Бунина и так расчувствовался, что вышел к завтраку, забыв надеть вставную челюсть.
Гринберг:
– Я с трепетом и любовью отдаю в любимый журнал «Медведь» все свои тексты.
Куприянов:
– Можно мне сказать два слова как вице-президенту литобъединения «0,5», о котором мало кто знает? Мы создали его и стали собираться по поводам и без поводов. Наверное, каждый из нас мог бы претендовать на роль лидера и объединителя, но так получилось, что мы собираемся вокруг Гринберга. Правда, он стал тяготеть к Союзу писателей, к официальщине… Но я, прошедший этот путь, должен сказать: там темно и холодно.
Кох:
– Валера, не слушай его! Я был там, там тепло и уютно.
(Смех в зале.)
Свинаренко:
– Прошу принять к сведению опровержение бывшего вице-премьера: в Кремле тепло и сухо. Как в памперсе.
Кох:
– Так вот, Валера, не ходи туда!
Гринберг:
– Я тебе клянусь, что этого не будет. Как называлось то постановление – «За партийную литературу»?
– «О партийной литературе и партийности в литературе». Только не помню, кто написал. И про что, кстати, не помню. А название крепко вбили в голову на журфаке.
Меж тем за столом кто-то запел «Бригантина поднимает паруса». Несколько голосов подхватили. Поют нестройно и, к счастью, негромко.
Кох:
– Есть небесный Иерусалим и есть земной. Мы свою страну не просрали.
Свинаренко:
– А ты знаешь, как появился Третьяковский проезд?
Куприянов:
– Откуда мне знать? Я лимитчик.
– А я что, коренной, что ли, москвич? Но я тебе скажу: Третьяков купил кусок земли и построил там этот проезд, чтоб людям было удобней ездить. А наши современники эту красивую идею опошлили и устроили там паркинг для посетителей бутиков. Отвратительно.
Романова:
– Есть мужчина, с которым чувствуешь себя спокойно.
– Я зачехлил, – напомнил Гринберг, догадавшись, что это начало тоста в его адрес.
– Зачехлил в «Дюрекс», – пошутил кто-то.
Романова на шутки не отвлекалась, она продолжала о серьезном:
– Тебе отдельное спасибо за твой внутренний мир.
Пьяные орали кругом, но она продолжала говорить:
– Спасибо тебе как писателю и как мужчине.
Выпили. После короткой паузы и звона посуды Гринберг продолжил разговор об источниках своего творчества:
– Секс занимает в сутках 1/1000 процента по времени. Неужели это справедливо, что такое мизерное количество времени, которое мы отдаем этой пагубной страсти, столько сил отнимает от реальной жизни? Мечты, поступки, необходимость ехать за туманами или в Нижний Новгород ебать кого-то? Нет, не надо придавать этому слишком большого значения… Это очень неправильно.
Разговор плавно перетек на тему любви.
– N. (один ньюсмейкер) в любом притоне имел скидку 80 процентов. Его узнавали! И вот, помню, гуляли мы с ним в одном публичном доме. Он лежит на кровати усталый, похмельный, беззащитный такой, без трусов… Эти твари (проститутки) сначала вели себя пристойно, а потом начали торговаться. Ну каково? Такой человек! Попросили мы у них скидку, а они говорят: «Дядя, иди на хуй, у нас свои проблемы».
