Мемуары белого медведя - Тавада Ёко

К сожалению, в его лице было что-то кошачье, и все же оно казалось красивым. Перехватив мой восхищенный взгляд, он представился:

— Майкл.

Я растерялся. Должен ли я произнести в ответ свое имя? А может, нужно сообщить о том, что я голоден? Я выбрал второе:

— Я не отказался бы сейчас от порции отварного картофеля с петрушкой, а еще лучше — от картофельного пюре, хорошо сдобренного маслом.

Майкл рассмеялся, между его длинными ресницами и высокими скулами мелькнула тень.

— У меня непереносимость на большую часть продуктов, и потому я предпочитаю ничего не есть на вечеринках. Впрочем, дома, в Америке, мне тоже трудно есть. Я знаю, что из-за этого выгляжу безобразно тощим. В детстве мне все время повторяли: «Какой ты сладенький, какой миленький!» Когда пришло время полового созревания, мое тело стремительно выросло, и я пришел в ужас, осознав, что мое обаяние исчезло. Аппетит пропал, я похудел и уже не сумел снова стать таким, как прежде.

Его щеки выглядели запавшими, а полные губы продолжали излучать кроваво-красный свет.

— Тебе стало грустно, когда тебе сказали, что ты больше не выглядишь сладеньким и миленьким?

— Я почувствовал себя одиноким и брошенным. На ум приходили одни лишь дешевые реплики из телесериалов вроде: «Никто меня не любит!» Все стало совсем плохо, когда нас оставила мама.

— Она умерла?

— Нет. Сбежала от нас. Вернулся разрумянившийся Морис. — Пора домой, — скомандовал он. Морис даже не поприветствовал Майкла, словно тот был пустым местом. Поймав мой вопросительный взгляд, Майкл ласково произнес:

— Я скоро навещу тебя. Я знаю, где тебя найти. Его голос был сладким, точно мед. У меня побежали слюни.

Морис взял мою лапу, потянул меня в коридор. В лифте он положил руку на мое плечо. Мне не хотелось домой. В лимузине я сказал Морису:

— Я бы снова сходил с тобой на вечеринку. Он сочувственно посмотрел на меня и погладил мех на моей груди.

На следующий день солнце светило ослепительно ярко. Я спокойно потянулся, вышел на каменную плиту, выставил лапы вперед, точно олимпийский пловец, и прыгнул в воду. У меня было всего три зрителя, но они зааплодировали. Поплавав на спине, я перевернулся на живот и перешел на брасс. По воде передо мной плыла ветка. Я попробовал ее на зубок, зажал во рту и поплыл дальше. Я покачал головой и увидел, как ветка взбаламутила воду. Публики постепенно прибавлялось. У бассейна, нацеливая на меня фотоаппараты, собралось уже десять человек. На меня нашло игривое настроение, я закачал веткой взад-вперед, капли кристально чистой воды, пощелкивая, стали пробивать в воде круглые отверстия. Я отшвырнул ветку, нырнул и оставался под водой, пока хватало терпения. Затем энергично вынырнул. Грянул крик «ура!». Я снова погрузился в воду, попытался проплыть как можно дальше вперед, задержав дыхание, и вынырнул на противоположной стороне, качая головой и разбрызгивая воду. За забором стояло уже больше тридцати человек. Я поплыл на спине, мое небо закрыли объективы фотокамер.

С наступлением сумерек голоса посетителей становились все слабее, вскоре из звуков оставался один лишь птичий щебет. Человеческие голоса раздавались изредка, а к тому моменту, когда солнце садилось за многоэтажный дом, все клювы уже умолкали. Иногда в полночь я слышал вой старого волка. Он не был моим лучшим другом, но одинокими ночами я мечтал поговорить хотя бы с ним.

Ночь опустилась на зоопарк без всякого музыкального сопровождения. По моему позвоночнику побежала дрожь, я обернулся и увидел, что пыльный экран компьютера засветился изнутри. Устройство с первого дня стояло тут, словно семейный алтарь, но я давно позабыл о нем. Я чуть не упал, когда на экране показался Майкл.

— Сегодня у тебя выдался неплохой день, не так ли? — спросил он совершенно спокойно.

Я не мог скрыть своего потрясения.

— Ты все время наблюдал за мной?

— Да.

— А откуда ты смотрел? Ты был среди посетителей? Мне не разглядеть лица людей, если они находятся за забором. Слишком далеко. Могу только догадываться, мужчина это, женщина или ребенок.

— В толпе меня не было. Я стоял на облаке и смотрел на тебя.

— Ты шутишь!

— Ты уже читал сегодняшнюю газету?

— Нет.

— Тебе скоро организуют встречу с матерью.

— С моей матерью? С Матиасом?

— Нет, с Тоской.

Я попытался представить себе разговор с биологической матерью, но у меня ничего не вышло, потому что вместо Тоски на ум приходил лишь детский рисунок, изображающий двух безмолвных снеговиков, стоящих рядом.

— Майкл, ты столько всего знаешь. Хочу кое о чем тебя спросить. Почему люди утверждают, что у моей матери было нервное расстройство?

Майкл потер свой гладкий подбородок, на котором не было даже следа от бритвы.

— Трудно сказать. Возможно, люди в зоопарке считают цирк чем-то неестественным. Если дельфины и косатки кувыркаются или играют в мяч, это еще куда ни шло. Но если медведица ездит на велосипеде, для них это уже чересчур. Раз она делает что-то в таком роде, должно быть, она психически больна. Так рассуждают люди, у которых свое представление о свободе.

— Моя мать ездила на велосипеде?

— Точно не знаю. Может, танцевала на мяче или на канате. В любом случае, она исполняла номера, которые были бы невозможны без упорных тренировок. Мне неизвестно, принуждали Тоску к этому или она просто унаследовала умения своих предков. У нас с ней много общего.

— Ты тоже работал в цирке?

— Нет, выступал на эстраде. Уже в пять лет я пел и танцевал на сцене. Едва я выучился стоять, начались изнурительные репетиции. Я пел песни о любви, не понимая их смысла. Моя карьера шла в гору, в гору и только в гору… В подростковом возрасте меня перестали считать красивым. Приятель сообщил по секрету, что у меня украли детство и что я должен бороться, чтобы вернуть его.

— Тебя заставляли танцевать и петь?

— Поначалу да. Но потом я стал сам заставлять себя: это приносило мне столько удовольствия, что я с ума сходил.

— С моей матерью было то же самое? Поэтому она и заболела?

— Не думаю. Когда вы увидитесь, ты сможешь сам расспросить ее. Ну, мне пора.

После визита Майкла я погрузился в глубокий беззаботный сон. Когда я проснулся, внутренняя сторона моих век сияла розовым светом. После завтрака я выбежал на игровую площадку, радостный, как в детстве. Матиаса больше не было в живых, но его улыбка мелькала в моей голове. По ту сторону забора меня ждали десятки посетителей с фотоаппаратами в руках. Ветер принес мне запах директора. Правой лапой я взялся за голый ствол дерева, которое выросло в расщелине между камнями, левой махнул своему старому знакомому. Он помахал мне в ответ. И пошло-поехало: словно атлет на разминке, я стал разогревать плечи, крутить шеей. Число зрителей неуклонно увеличивалось. В самое жаркое время поток схлынул, но ближе к вечеру публика опять начала собираться. Люди стояли близко друг к другу в два-три ряда и неотрывно глазели на меня.

Было нелегко придумывать игры. Я душил мозг, пытаясь выжать из него новые идеи, при этом температура моего тела неприятно возрастала. Мое желание продемонстрировать очередной трюк было невероятно велико, как и ожидания публики, особенно детей. Взрослые не всегда проявляли любопытство с первых минут, мне приходилось вызывать его. Когда это удавалось, я был счастлив, видя, как напряженные людские тела становятся гибкими, а лица светятся.

В тот день у меня появилась всего одна безумная идея, но одна все же лучше, чем ни одной. Я представил себе, что каменная плита замерзла, и заскользил по ней, как по льду.

— Ух ты, Кнут тренируется ходить по льду! — вскричал маленький мальчик.

— Возможно, он тоскует по Северному полюсу, — ответил взрослый мужской голос.

— А Кнут когда-нибудь вернется на Северный полюс? — спросил грустный девичий голосок.

Мне на ум пришли фигуристки, на которых я с таким восхищением смотрел по телевизору. Я хотел быть похожим на них, носить короткую юбку и танцевать на льду. Мечтал носить на груди такие же блестящие украшения. Или это были осколки льда и капельки воды? Фигуристки могли скользить вперед, продвигаясь назад. Я тоже хотел так делать, но у меня почему-то не получалось. Плюхнувшись на попу, я услышал громкий смех публики. Ничего, навык мастера ставит. Продолжу упражняться завтра.