Алексей Колышевский - МЖ-2. Роман о чиновничьем беспределе
– Что с тобой? Поплохело? Пойдем, тебе посидеть надо.
У него так жгло грудь, что дышать было почти невозможно. Прежде с ним никогда такого не происходило. Конечности стали ватными, похолодели, он едва доплелся до места и рухнул на стул.
– Что-то мне хреново, Лора Ефимовна, – Олежек едва ворочал языком, – душно, и сердце колет. Зря я, наверное, выпил-то.
– Ты идти сам можешь? – холодно спросила Лора.
– Нет, мне совсем плохо, мне даже говорить больно. Никогда такого не было.
Тогда она вплотную приблизила свое лицо к его лицу и резко, сквозь зубы, прошептала:
– Передай моему папаше, что я буду ждать его в больничке. Не напрягайся, он поймет, в какой именно. Я тебя отравила, и ты либо сдохнешь минут через десять, либо я прямо сейчас, на выходе, вызову тебе «Скорую». Твоя сраная рация здесь не работает, ходить ты не можешь, придется тебе меня послушаться, мой похотливый дружок. Ну так как? Без глупостей обойдемся?
– Спасите меня! – Олег вдруг понял, что все реально, что он вот-вот умрет прямо посреди этого адского шума, среди всех этих людей-мертвецов, и от испуга ему стало еще хуже: холодный пот заливал глаза, воздух почти не проходил в легкие, тело колотил озноб. Он увидел, как Лора подняла юбку и достала из-за ленты чулка записку, вложила ему в карман рубашки:
– Это на случай, если у тебя язык отсохнет. Прощай, мой томный bodyguard.
Join me in Death
1
Мы ехали по ночной Москве, по ее сырым улицам, мимо изрезанных линий домов, пролетая площади с одинокими, задумчиво-привычными каменными людьми, и небо над нами было низким черным платком, наброшенным на этот город, который с недавних пор я перестал считать своим. У меня больше нет ощущения, что Москва – мой родной город. Я не знаю, когда точно понял это, но с тех пор в своем мнении не подвинулся. Москва превратилась в шлюху, которая дает всем без разбора. У Москвы одутловатое с вечерней попойки лицо и сиплый, гортанный акцент. У Москвы явные гинекологические проблемы, связанные с непроходимостью ее труб – магистралей, по которым никуда никто не движется, а лишь делает вид. Ее легкие – парки – загажены тарой из-под пивного суррогата, в ее кишках – метро – вечное несварение и запах миллионов немытых тел, ее небо почти все время серого цвета или вот такое, как теперь, – черное. Москва – город, в котором умерла моя надежда, моя вера в Москву. Да, я не верю тому, что она станет прежней, в то, что город, который я любил, превратится в город, который я смогу вновь полюбить. Да я, верно, никогда и не любил его, хотя родился здесь и вырос.
Слышишь, Москва? Я не люблю тебя. Дай мне выходное пособие, выпиши аусвайс, вклей в него фото и визу, и я уеду туда, где мне будет хорошо. Туда, где нет этой купеческой архитектуры, этой бестолковой планировки центра и панельного уродства окраин. Туда, где нет пьяных ментов, маршруток, глупого и смешного пафоса посреди мусорных куч и строительных площадок. Туда, где Ровшаны и Джумшуты не убивают детей, а знают свое место и свои права. Ведь это ты, Москва, пригласив их сюда, сделала их ниже бездомной кошки. Это ты, Москва-сука, поставила их на грань выживания. Ты заставила их озвереть, преступить человеческое и божеское. Ты. Во всем и всегда виновата ты, потому что ты такая, хотя старики говорят, что ты была иной, но я тебя иной не помню. Когда я был мелок, то ты была темной, в тебе не было столько света, сколько есть его нынче. А при свете, с современной твоей безалаберной и дурновкусной застройкой, с церетельщиной лубочной стало понятно, что все в тебе ненастоящее, ты город-подделка, город самоварного золота. Ты некрасива и грязна, в тебе можно или пить, ночами бродя по кривым твоим переулкам в ожидании есенинского бродяги с его финским ножом (чу, вот выйдет он из подворотни и саданет под сердце), или можно не жить в тебе. Я не хочу в тебе жить. Я хочу уехать. Отпусти меня. Куда-нибудь. Туда, где люди чисты лицом и рассудком чисты. Туда, где течет под холмом какая-нибудь речка. Туда, где пахнет клевером, а зимою длинными вечерами можно выйти на улицу и увидеть рассыпанные в снегу бриллианты, играющие в лунном свете фиолетовым и золотистым. Как же я устал от тебя, Москва. Булгаков называл тебя матерью и стремился по весне на Воробьевы, взглянуть на сорок сороков. Ему свезло. Вот именно так, «свезло», как герою его, Полиграфу-собаке. Булгаков умно и вовремя помер и многого не застал. Но я-то не Булгаков. Нет у меня рядом чудной Елены, бывшей жены комдива Шиловского, а после – музы Мастера, да и музы нет у меня. Моя Маргарита, которая на роль эту было годилась, теперь уж не та. Она растолстела, подурнела и спилась. Ее досуг нынче – это распитие дешевой бормотухи в компании подруги в каком-нибудь парке. Вероятно, что там они ищут общества праздных мужчин, щеголяющих перегарным сквернословным шармом. Меня тянуло к ней все эти годы, но всякий раз я сталкивался с целым букетом разочарований. В конце концов я жестоко обидел ее, сказав: «Тебя нет. Жизнь стерла тебя ластиком». – «Ты не жизнь», – попробовала возразить она, но я ответил: «Я прошел мимо тебя, а ты так и не поняла, что мимо тебя прошла твоя жизнь, твоя судьба». Иногда я все еще думаю, как несправедливо, что мы с ней не вместе. Ведь она меня, кажется, любила…
Мы ехали по Москве, и где-то в районе Покровских ворот Лора спросила меня о самом большом разочаровании в жизни. Уверовав в телепатию, в то, что Лора уловила мои мысли, я было хотел рассказать ей про Марго и ее нынешний духовно-эротический коллапс, но не стал. Просто я решил, что в те десятки оставшихся нам вместе минут совсем не стоит делиться с ней таким глубоким, таким выспренним и устраивать из всего этого локальную пантомиму в стиле «Я ее любил, она меня любила». Поэтому я рассказал ей совсем про другое:
– Знаешь, самым большим разочарованием было, когда я узнал, что одна из самых моих любимых песен самой любимой группы «Ария» (которой больше нет, потому что оттуда ушел Валера), а именно: «Беспечный ангел», есть не что иное, как сраный римейк уж я и не помню, на чью именно песню.
Она замолчала, вытащила из сумочки сигареты:
– Марк, как ты думаешь, мы скоро умрем?
Я пожал плечами и потрогал выскочивший на скуле прыщик:
– Я постараюсь этого не допустить, дорогая.
Она закурила, краем глаза я видел, как трясся огонек ее зажигалки, как потом тряслись ее длинные тонкие пальцы, держащие сигаретку.
– Включи что-нибудь послушать! Ты говоришь, «Ария»?
Из кармана дверцы я достал диск с нарезкой mp3, воткнул в прорезь магнитолы:
– Знаешь, это волшебный диск. Я сам записал его, здесь музыка, которую я люблю, и он всегда начинает играть с новой песни. Я не знаю, что будет сейчас…
