Ричард Мораис - Путь длиной в сто шагов
– Любезный мой, гурман – это человек, обладающий талантом и силами для того, чтобы продолжать есть даже тогда, когда он не голоден.
Однако в первый день, в тот миг, когда в ответ на мой вопрос о стоимости аренды граф фыркнул, в глубине души я уже знал, что произошло. Это фырканье, такое надменное и снисходительное, было мне хорошо знакомо. И хотя доказательств у меня не было (вернее, я их так и не получил), но в тот же миг я понял, что появление в моей жизни графа де Нанси Сельера и его дома было каким-то образом подстроено мадам Маллори.
Потому что, как иначе объяснить то, что лучший клиент «Плакучей ивы» вдруг стал моим арендодателем и лучшим клиентом в Париже – будто его передали из рук в руки, как эстафетную палочку?
– Гассан, ты меня пугаешь, – сказала мне по телефону мадам Маллори довольно резко и холодно, когда я заговорил с ней о графе де Нанси. – Я начинаю уже думать, что ты принимаешь наркотики – вечно ты бежишь ко мне со своими параноидальными фантазиями. Честное слово, ты когда-нибудь видел, чтобы я поощряла кого-либо из моих клиентов тратить деньги в ресторане конкурента? Да сама мысль об этом абсурдна.
Запах краски, разговоры на повышенных тонах, телефонные звонки, хождение по супермаркетам, собеседования, бланки заказов, снова жаркие споры – а потом работа допоздна и на износ. Мехтаб командовала рабочими, переделывая дом номер одиннадцать согласно моим подробным рисункам и эскизам. Я, в свою очередь, когда меня не звали принять решение относительно какого-нибудь фрагмента лепнины или цвета краски, работал прежде всего над подбором кандидатов на ключевые должности ресторана. После сотен часов собеседований на должность шеф-повара я выбрал Сержа Путрона, фигура которого напоминала огромную репу, уроженца Тулузы и парня довольно сурового – его я встретил, работая в «Гавроше». С ним бывало сложно, и часто Серж весьма жестко обращался с подчиненными, но при этом умел поддерживать на кухне строгую дисциплину, и я знал, что он сможет стабильно, вечер за вечером, обеспечивать прекрасное приготовление блюд. А в обеденном зале у меня будет Жак, мой метрдотель, ветеран трехзвездочной «Л’Амбруази», такой элегантный и изящный, похожий на великосветскую копию Шарля Азнавура, всегда готовый очаровать посетителей.
Первый отзыв о нашей работе мы получили вскоре после открытия. Его напечатали в «Монд», и я не могу не признать, что был ужасно растроган, прочитав вежливые похвалы себе и своему ресторану в том августовском выпуске газеты, являвшейся главным печатным органом французского истеблишмента, определяющего общественное мнение. Эта статья привлекла внимание к ресторану, как и расходившиеся все шире рассказы наших посетителей, в особенности целого отдела по связям с общественностью в одном лице, принадлежащем графу де Нанси Сельеру, которому, разумеется, у нас в ресторане был предоставлен собственный столик. Именно тогда, вскоре после открытия и на следующий день после того, как я получил свою первую мишленовскую звезду, но задолго до того, как я получил вторую, за один из столиков нашего ресторана сел человек, которому суждено было сыграть огромную роль в моей жизни и в продолжении моей истории.
Когда в кухню вошел Жак, чтобы передать новые заказы, я как раз готовил там конфи из дорады с лимоном – daurade aux citrons confit. Не поднимая глаз, он вложил листочки с заказами в соответствующие ячейки и лаконично сообщил мне, что меня ожидают в обеденном зале, столик восемь. Возвращаясь в зал, мой метрдотель выглядел необычно суровым и взволнованным; я заключил, что какое-то важное лицо недовольно ужином.
– Серж, смените меня. Я должен выйти в зал, – окликнул я, стараясь перекричать звон кастрюль и стук сабо поваров и их подручных, которые бегали вдоль стальных плит по кафельному полу.
Серж буркнул, что слышит меня, и крикнул:
– Забирайте!
Мой комми заставил меня сбросить заляпанный жиром халат и помог надеть свежий, только что из прачечной.
«Бешеная собака» в тот вечер была полна, и, выйдя из кухни, я кивнул паре постоянных посетителей. Столик номер восемь находился в центральном зале, это был один из лучших столиков, и я знал, что за него усадили бы только какую-нибудь знаменитость.
За столиком номер восемь сидел наполовину лысый мужчина, один; кольцо седых волос обрамляло его затылок и плавно переходило в пышные белые бакенбарды, которые закрывали почти все его лицо, как было модно в несколько более раннюю эпоху. Он был мускулист, носил золотую цепь на шее и тяжелые золотые кольца на толстых пальцах – украшения, которые хорошо смотрелись бы на корсиканском мафиози. Однако на нем был также прекрасный, со вкусом сшитый темно-серый шелковый костюм. Выглядел он неброско, но производил впечатление человека властного и уверенного в себе. Я заглянул в его тарелку – это всегда говорит мне о человеке многое – и заметил, что он ел закуску из копченого угря со свежим хреном.
– Мсье Хаджи, – сказал он, протягивая мне свою большую руку, – я уже давно собираюсь с вами познакомиться. Я очень огорчился, когда узнал от своих сотрудников, что вы дважды были в моем ресторане и ничего мне не сказали. Я обижен.
Поль Верден. Один из величайших французских мастеров кулинарии.
Я благоговел перед ним. Я хорошо знал его – понаслышке, поскольку его историю бесконечное число раз рассказывали во французской прессе. За последние тридцать пять лет Поль Верден превратил скромную лавку сельского мясника в знаменитый во всем мире трехзвездочный ресторан. Его огромный талант привлекал гурманов со всего мира к нему в Курген, крошечную нормандскую деревушку, где золотой параллелепипед – ресторан «Золотой петух» – занимал один из угловых домов.
Верден был мастером той не скупившейся на лярд кулинарной школы, которая в то время только начинала выходить из моды во Франции, уступая место быстро набиравшей обороты молекулярной кулинарии Мафитта из Экс-ан-Прованса. Верден славился своими жареными голубями, начиненными сладким мясом, утиной печенью и луком-пореем; зайцем, отваренным в вине внутри телячьего мочевого пузыря; и, возможно, его самым знаменитым блюдом была пулярка «Александр Дюма», poularde Alexandre Dumas – простая курица, чрезвычайно щедро нашпигованная черными трюфелями.
Я был счастлив познакомиться с мьсе Верденом. Я сел за его столик, и мы проговорили добрых полчаса, прежде чем я неохотно возвратился к своим делам на кухню. Этот первый разговор положил начало нашей дружбе. Верден много и очень охотно говорил о себе, поэтому я не был удивлен, когда в итоге он спросил:
