Григорий Ряжский - Дом образцового содержания
– Это какой Керенский, Роза Марковна? – очнулась Зина. – Не Сашка ли Керенского сынок?
– Его самого, Зинуля. Помнишь Сашу-то?
– Еще бы не упомнить, – Зину снова слегка отпустило, и она вновь ощутила себя отчасти своей. – Еле отбилась тогда от него, окаянного. Сначала просто ходил все, приставал, после жениться сулил, а совсем после, как не согласилась, в сторону мою вообще глядеть не стал, других таскать начал девок, подряд всех жаловал, без разбору, спаси Господи. – Она перекрестилась, но уже несерьезно, полушутя, сумев вернуть себя на гостевой настрой и праздник.
– А Федюшу своего, кстати говоря, так ни разу и не увидел, – уточнила Роза Марковна, подкладывая гостям «наполеон», – женился сразу перед войной, а призвали его, помню, незадолго перед тем, как в Ташкент нас эвакуировали. Да, Глеб Иваныч? – обратилась она к Чапайкину.
– И фамилия от войны не уберегла, – констатировал тот. – Бегал все сначала по инстанциям, кричал, что будет жаловаться самому Иосифу Виссарионычу, что у него, мол, ребенок вот-вот народится, что находится под особым покровительством государства, как незаконный переродившийся в рабочий класс сын знаменитого негодяя, предателя интересов народа и премьера Временного правительства, так что какая там еще, мол, Красная Армия, немцев и так не сегодня завтра попрут от Москвы и дальше…
А ему мягко так объяснили, что, мол, призываетесь вы, Александр Александрович, согласно Закону о воинской повинности, в рядовой состав саперного полка. А про фамилию свою, сказали, потише орите, а то как бы обратный к вам интерес не получился. Понимаете, говорят, речь о чем? Ну, тут он все понял, повторять не пришлось. И на сборный пункт на другой день отправился. А извещение о смерти Людмила, – Глеб мотнул головой в сторону прихожей, – жена его, через два месяца получила, сразу после родов, в Башкирии уже, в эвакуации. Там Федька-то их и родился, в Уфе. А вернулись они до вас, Роза Марковна, кажется, да?
– После, – припомнил Борис. – Федюхе тогда уж пятый год шел, помню, все конфеты у матери клянчил.
Чапайкин снова между делом глянул в Зинину сторону и равнодушно спросил:
– Людмилу-то помнишь, Зинаид? Люську.
Та напряглась:
– Это какую Люську?
– Ну как же, – простодушно удивился Глеб Иваныч, – их тогда еще как понятых вместе с Сашком Керенским привлекли, когда Семен Львовича забирать пришли. Неужели запамятовала?
«Завтра ехать надо… – подумала Зина. – Не даст он мне жизни тут. Не простит за тогда…»
Однако уехали в тот раз они от Мирских не на завтрашний день, а пробыли до того самого срока, когда заканчивались у Сары зимние каникулы и начиналось второе учебное полугодие в житомирской школе. Успели немало: театры, зоопарк со зверями на Пресне – пешком добирались от дома туда и обратно по московскому морозу, потому что почти рядом, Красная площадь с мавзолеем, ГУМ, Метрополитен имени Ленина, самая главная улица Максима Горького, Политехнический музей, Исторический, музей Ленина – все одно к другому подходило, рядом было между собой, тоже пешком. Смотрели на все, считай, без перерыва: Сара – впервые, открыв рот, Зина – восстанавливая в памяти, сравнивая картинки, ту, довоенную, и эту, нынешнюю, мирную и чистую.
Вновь сговорились, что приедут на другой год, к лету, после выпускных Саркиных экзаменов и поживут у них в Фирсановке, на даче, позанимаются с маленьким Вилькой и разгрузят по возможности молодых, чтоб ни у Бориса, ни у Татьяны не пропала важная часть лета из-за забот о сыне. Танин июньский отпуск к тому времени истечет и хочешь не хочешь надо будет в библиотеку возвращаться, технической науке под началом Юлия Соломоновича Аронсона далее служить. Про Бориса и говорить нечего – защита кандидатской в конце лета по плану, самая пора будет неразгибная, самая напряженка по научной линии.
Так и вышло. В середине июня вновь появились они в Доме в Трехпрудном. Нельзя сказать, что Зина выглядела лучше, чем в прошлый раз, и Роза Марковна сразу это отметила. Как-то притухла она слегка, пообвисла лицом и ходить не так стала прямо, с укосом на сторону, с припаданием влево, словно тянуло ее к земле через бок, а нога не хотела помогать прямиться, уступала вроде неизвестной болячке.
Говорить про себя не стала, отмахнулась, хотя и заметила, что неудобство ее новое Роза Марковна обнаружила сразу. От предложенных врачей отказалась, сказала, что перетерпится, мол, отойдет само. После этого постаралась ходить прямее, на ногу смелей нажимать, перебарывать боль.
Зато Сарочка изменилась сильно и хорошо. Она и в тот раз ужасно пришлась Мирской по душе, отчего-то напоминая ей своим выдержанным нравом, мягкими манерами, но вместе с тем твердым и умным взглядом собственного сына в его юношеские годы, особенно в военные, ташкентские, где всем им надо было не только жить, работать и пережидать, но и, когда необходимо, действовать решительно, умея доказать нужность свою и достоинство. Через годы, кусками возвращая в память жизнь, проведенную в эвакуации, Роза Марковна с сожалением отмечала, что лучшим временем для сына ее, по всей вероятности, стала бы война. В иных условиях – приходила она к выводу всякий раз – человеческий тип, подобный тому, к какому принадлежит Борис Мирский, склонен к вымиранию. Каждый раз думала и всякий раз ужасалась собственному заключению. И это не нравилось ей и пугало ее, и она насильно старалась выкинуть из мыслей такое глупое и пустое.
Так и с Сарой. Смотрела на нее, порой не в состоянии оторвать глаз, и думала, что девчонка эта – словно привитый умным и добрым садовником к подмосковной березке посторонний заморский черенок. И видно, что вырастает из него не ветка даже, идущая вбок от посадки, а целое деревце, с отдельным корнем, тонкослойной кожурой и неизвестного вкуса плодами.
«Зага-а-адка Сара эта Зиночкина, – не переставая наблюдать за девушкой, думала Мирская. И не наблюдать даже – любоваться. – И чужая вроде, и родная отчего-то, но совсем своя. Словно знаю ее с самого рождения. Или Зину напоминает мне она тех времен? Не знаю… не знаю… Эх, Семы нет, уж у него-то глаз, сразу б ключик нашел, разложил бы вразумительно, как никто…»
Два дня заняли сборы – то-се, море детского, мелкого, сыпучего, разнобойного и ненужного, но зато всем было весело, мечтательно и истомно и в предвкушении фирсановской природы, теплого лета, будущей заботы о маленьком Вилене Мирском, академиковом внучке, вечерних дачных бесед с Розой Марковной, когда приедет и всегда обрадует чем-то новым и приятным, ну и всего прочего, остального…
А в конце лета вышло, чего никто не ждал, когда надо уже было Фирсановку закрывать и обратно съезжать в городскую жизнь.
