Халед Хоссейни - Бегущий за ветром
Я посмотрел на фотографию, на круглое лицо моего брата, наполовину скрытое тенью. Хасан любил меня как никто никогда не полюбит. Его сын сейчас в Кабуле.
Он ждет.
Рахим-хан — черная тень в углу комнаты — читал молитву, обратясь лицом к востоку. За окном краснело небо.
Я подождал, пока он закончит, и сообщил, что поеду в Кабул. Пусть звонит Колдуэллам.
— Я буду молиться за тебя, Амир-джан, — сказал мой старый друг.
19
Снова морская болезнь. Мы еще не успели доехать до изрешеченного пулями щита «ПЕРЕВАЛ ХАЙБЕР ПРИВЕТСТВУЕТ ВАС», а рот у меня уже был полон слюны. Желудок дергало и крутило. Фарид, мой шофер, холодно посмотрел на меня. Сочувствия в его глазах я не заметил.
— Можно опустить стекло? — хрипло спросил я.
Шофер зажег сигарету, зажал ее двумя пальцами левой руки (больше пальцев на руке не было), не отрывая своих черных глаз от дороги, наклонился и откуда-то из-под ног достал отвертку. Я вставил ее в отверстие, где полагалось быть ручке, и несколько раз провернул. Стекло поехало вниз.
Во взгляде Фарида появилась почти не скрываемая враждебность. Он и десяти слов не произнес с тех пор, как мы выехали из Джамруда.
— Ташакор, — пробормотал я и высунулся в окно, подставляя лицо ветерку.
Дорога через горы с их глинистыми, усеянными камнями склонами была мне знакома — в 1974 году мы с Бабой возвращались этим путем. Ущелья, скалистые пики, древние крепости на вершинах утесов, снега Гиндукуша, белеющие на севере… Серпантины и проклятая тошнота.
— Пососи лимон, — неожиданно произнес Фарид.
— Что?
— Лимон. Если тошнит, очень помогает. Я всегда беру в путь лимон.
— Спасибо, не надо, — выдавил я. Стоило только подумать о кислом соке, как желудок мой взбунтовался.
Фарид хихикнул:
— Это тебе не американская химия, а старое народное средство. Меня мама научила.
— Тогда давай.
Надо к нему подольститься.
Из бумажного пакета на заднем сиденье Фарид достал половинку лимона и протянул мне. Я откусил кусочек, выждал пару минут, слабо улыбнулся и соврал:
— Ты прав. Полегчало.
Вежливость никогда не повредит.
— Старое средство. Не надо никакой химии. — Несмотря на угрюмый тон, вид у водителя довольный.
Фарид — таджик по национальности, долговязый, черноволосый, с обветренным лицом, узкими плечами и длинной шеей. Кадык у него до того выдается, что даже борода его не прикрывает. Одет он так же, как и я: шерстяной башлык грубой вязки поверх пирхан-тюмбана и телогрейка, на голове нуристанский паколь[38] слегка набекрень — как у кумира таджиков Ахмада Шах-Масуда, «Льва Панджшера».[39]
С Фаридом меня свел в Пешаваре Рахим-хан. По его словам, Фариду всего двадцать девять лет (хотя выглядел он на сорок с лишком), родился он в Мазари-Шарифе, но, когда ему исполнилось десять, семья переехала в Джелалабад. В четырнадцать лет он вместе с отцом встал под зеленое знамя джихада. Два года они сражались с шурави в Панджшерском ущелье, пока залп с вертолета не разорвал родителя на кусочки. У Фарида две жены и пятеро детей. Их было семеро, но две младшие дочки подорвались на мине под Джелалабадом, а ему самому оторвало все пальцы на левой ноге и три на руке. После этого он с женами и детьми перебрался в Пешавар.
— КПП, — буркнул Фарид.
Я заерзал на сиденье, забыв на минуту про тошноту. Зря беспокоился. Два пакистанских солдата лениво подошли к нашей обшарпанной «тойоте» «лендкрузер», едва заглянули внутрь и махнули рукой, чтобы мы ехали дальше.
В списке неотложных дел, который составили мы с Рахим-ханом, знакомство с Фаридом стояло на первом месте, а уже потом следовал обмен долларов на рупии и афгани, приобретение необходимой одежды и паколя (по иронии судьбы, я никогда не носил традиционного наряда, даже когда жил в Афганистане), копирование фотографии, запечатлевшей Хасана и Сохраба, и, наконец, покупка, пожалуй, самого необходимого — фальшивой окладистой бороды, соответствующей указаниям шариата по версии талибов. Рахим-хан знал в Пешаваре человека, основным занятием которого было изготовление бород. Порой его услугами пользовались даже западные журналисты, освещавшие ход войны.
Рахим-хан настаивал, чтобы я провел в Пешаваре еще несколько дней: надо же хорошенько обдумать план действий. Но я торопился — боялся, что передумаю, ведь если тянуть и предаваться размышлениям, то картина моей благополучной жизни в Америке наверняка перевесит остальное, и я не отважусь на безрассудный поступок, означавший искупление грехов. А потом все то новое, что ворвалось в мою жизнь, потихоньку забудется и канет в Лету. Сорае я, разумеется, ничего не сказал про Афганистан, иначе она прилетела бы сюда первым же рейсом.
Стоило нам пересечь границу, как бедность и нищета обступили нас со всех сторон. Разбросанные между скал кучками детских кубиков убогие деревушки, растрескавшиеся саманные хижины… Да что там хижины! Четыре деревянных столба и кусок брезента вместо крыши — вот и все жилище бедняка. Дети в лохмотьях пинали ногами шмат тряпок — играли в футбол. На сгоревшем советском танке, словно вороны, сидели старики. Женщина в коричневой одежде тащила на плече откуда-то издалека большой кувшин, осторожно переступая натруженными босыми ногами по разбитой проселочной дороге.
— Как странно, — заметил я.
— Что странно?
— Кажусь себе туристом в собственной стране. — Я глядел на пастуха в окружении шести тощих коз.
Фарид осклабился:
— Ты все еще считаешь эту страну своей?
— Она у меня в душе, — ответил я резче, чем следовало бы.
— И это после двадцати лет жизни в Америке?
Фарид осторожно объехал рытвину.
— Мое детство прошло в Афганистане.
Фарид фыркнул.
— Тебе смешно? — спросил я.
— Не обращай внимания.
— Интересно узнать, почему ты фыркаешь?
Глаза у шофера блеснули.
— Хочешь знать? — ехидно спросил он. — Давай сыграем в угадайку, ага-сагиб. Ты, наверное, жил в большом доме за высоким забором, два или даже три этажа, большой сад, а за фруктовыми деревьями и цветами ухаживал садовник. Отец твой ездил на американской машине, и у вас были слуги, хазарейцы, скорее всего. Когда в доме устраивались приемы, комнаты украшали специально нанятые люди. На пиры приходили друзья, пили и болтали про свои поездки в Европу или Америку. И клянусь глазами моего старшего сына, ты сейчас впервые в жизни надел паколь. — Фарид ухмыльнулся. Зубы у него были гнилые. — Я все верно описал?
— Зачем ты так?
