Гийом Мюссо - Я не могу без тебя
– Мне нужно, чтобы ты знала: я не бросил тебя. Все эти годы я находился рядом, только в тени.
– То есть?
Арчибальд положил руки ей на плечи, чтобы успокоить, и стал рассказывать о том, как вот уже двадцать с лишним лет постоянно пытался установить с ней контакт и сообщить ей всю правду. Он ничего не утаил: ни свой стыд, ни раскаяние, ни чувство вины, преследовавшее его все это время, ни отчаяние перед своим бессилием пойти на этот шаг. Он рассказал ей также о хитростях, которые придумал, чтобы каждый раз 23 декабря провести рядом с ней хоть несколько минут.
Габриель была взволнована, вспоминая встречи, глубоко засевшие в ее памяти. Тогда она не могла понять в полной мере, почему так, но теперь события обрели иной смысл.
Она вспомнила продавца товаров с доставкой, обходившего дома и квартиры, как бы случайно заглянувшего к ней и уступившего ей новенький ноутбук, загруженный по полной программе и буквально за бесценок, как раз в тот момент, когда накануне она случайно сломала свой.
Это был он!
Габриель вспомнила уличного клоуна, устроившего для нее представление, от которого она пришла в смятение и была тронута до глубины души, так как ей показалось, что его слова направлены именно к ней.
Опять он…
Вспомнила садовника в японском чайном саду, который рассмешил ее до слез, словно догадался, что ей очень грустно в тот день, когда все валилось из рук.
Он…
Оказывается, они столько раз тайно встречались, что теперь ей осталось лишь сожалеть об этом. Ах! Если бы она знала!
Но сожаление сменилось на гнев, когда Арчибальд упомянул частного детектива, следившего за ней на протяжении нескольких лет.
– Как ты посмел влезать в мою частную жизнь без разрешения? – возмутилась она.
– Просто я хотел помочь тебе.
– Помочь?
– Ведь ты несчастна, Габриель.
– Да что ты можешь об этом знать?
Арчибальд открыл свою кожаную сумку, лежащую рядом с ним на песке, и достал оттуда несколько «вещественных доказательств»: фотокопии страничек из личного дневника дочери, фотографии, сделанные на вечеринках, и всегда с разными мужчинами. По поводу некоторых из них, вызвавших особое подозрение, он специально наводил справки: неприятные молодые люди, равнодушные ко всему и эгоистичные; другие – бессердечные, злые, иногда даже жестокие настолько, что ему пришлось одним из них «заняться» лично.
– Зачем ты так поступала, дорогая моя?
В глазах Габриель стояли слезы. Она растерялась от того, что ей пришлось изобличить себя перед отцом в том, в чем она сама никогда не отважилась бы признаться даже самой себе.
– Ну, видишь ли, это тот случай, о котором ты рассказывал: иногда наказываешь себя и даже не знаешь, за что именно…
Габриель замолчала, и Арчибальд погрузился в воспоминания.
Он представил самую первую ночь, ранней весной, которую они провели здесь вместе с Валентиной в окружении маков и ирисов. Сейчас, на закате жизни, Арчибальд мог с уверенностью утверждать, что никогда ни до, ни после не испытывал более сильного чувства, чем тогда, рядом с любимой. Очень редкое чувство, что отныне он не одинок в этом мире.
Он посмотрел на дочь и спросил:
– Ты любишь этого Мартена?
– Да, и уже давно. И это ни с чем не сравнимо.
– А он любит тебя?
– Думаю, да. Но после всего, что ему пришлось вытерпеть из-за тебя, мне трудно будет восстановить отношения…
– Я ничего такого не делал, – грустно улыбаясь, промолвил Арчибальд. – Это ты заперла его голым в погребе. Ему вряд ли это пришлось по вкусу, и тебе трудно будет восстановить отношения.
– Кажется, тебе это доставляет удовольствие?
Он пожал плечами и опять глубоко затянулся сигарой.
– Если Мартен действительно тебя любит, то вернется. Это пойдет ему на пользу, пусть знает, что не все еще у него в руках. Я долгих пять лет боролся за твою маму, она не сразу согласилась стать моей.
– Но и он долго меня ждал. Целых тринадцать лет…
– Ждать и бороться – разные вещи! – резко сказал Арчибальд и вдруг спросил: – А почему ты заставила Мартена так долго ждать, если любишь его?
– Потому что я боялась.
– Чего?
– Всего.
– Что это значит?
– Боялась оказаться не на высоте, боялась, что не умею любить, боялась, что однажды проснусь и пойму, что разлюбила его, боялась, что не смогу родить ему детей, которых он так хотел…
Слова дочери напомнили Арчибальду то, о чем говорила ему Валентина. Ему никогда это не нравилось, так как ровным счетом ничего для него не значило.
– А что ты о нем думаешь? – поинтересовалась Габриель.
– Ну, если забыть о том, что он пытался всадить мне пулю в живот…
– Ну да, – усмехнулась она.
Арчибальд нахмурился:
– Я, честно сказать, даже не знаю, способен ли он.
– На что?
– Способен ли он защитить тебя.
– Но ведь я не ребенок! – возразила Габриель. – Мне не нужен мужчина, чтобы меня охранять.
– Женщину всегда надо беречь и…
– Да перестань ты, в самом деле! Эти слова из прошлого века! К тому же Мартен гораздо сильнее, чем ты думаешь!
– Неужели? Он даже не смог защитить тебя от меня! Даже ты сумела запереть его голым в подвале!
– Ты думаешь, я этим горжусь?
Но Арчибальда уже понесло, и он продолжил свои упреки:
– Мне он кажется слишком чувствительным, мягким, сентиментальным…
– Ты, кстати, тоже слишком сентиментален для своих лет, – заметила Габриель.
– Да, это так! Из-за этого я порой выхожу из равновесия, теряю рассудок! Излишняя чувствительность помешала мне когда-то защитить твою мать…
– Что ты хочешь сказать?
– Я не должен был везти ее в ту больницу, не должен был стрелять в того врача, не должен был портить жизнь ни себе, ни тебе…
Неожиданно поднялся холодный ветер, и листья деревьев в перелеске около скал тревожно зашелестели.
В первый раз за тридцать три года отец и дочь смогли броситься друг к другу в объятия.
22–
Письмо Валентины
Жизнь каждого из нас не заключается в постоянном стремлении к любви. Эта попытка одна-единственная.
Паскаль КиньярСан-Франциско, 13 апреля 1973 года
Арчи, любовь моя.
Сначала о грустном.
Сначала о самом плохом.
О том, что доставляет нам боль.
О том, что убивает нас.
Наши страхи, призраки нашего прошлого.
Они никуда не исчезли, они все здесь, перед нами: твоя первая любовь, моя первая любовь, головокружение над пропастью, солист «луженая глотка», разбивший мне сердце, разрушивший мое тело, но за которым, несмотря ни на что, я была готова идти хоть в ад, хоть на край света. Твоя первая жена: белокурый ангел, тронувшая твое сердце своим бескрайним человеколюбием.
