Гийом Мюссо - Здесь и сейчас
Мой вопрос, клише всех на свете родителей, подходил моей дочери как нельзя лучше.
Я простился с младенцем, а теперь передо мной сидела маленькая красавица с длинными золотистыми волосами, перехваченными с двух сторон перламутровыми заколками, в изящном платьице с отложным воротничком.
— Хорошо, папа.
Я огляделся по сторонам. В десяти метрах от нас шведка-бебиситтер не отрывала глаз от экрана мобильного телефона.
— Ты меня узнала, София?
— Конечно. Мама часто показывает мне твои фотографии.
Услышав ее слова, я чуть не прослезился.
— Если бы ты знала, как я рад нашей встрече! — воскликнул я, крепко прижимая ее к себе.
Я взял Софию за руку, и мы отправились подальше от нерадивой няньки.
— Пойдем, мышка моя, чем-нибудь полакомимся.
Я привел мою девочку к тележкам со всевозможными сластями и взял апельсиновый сок для нее, капучино для себя и всякие местные лакомства: цукаты из имбиря, сухофрукты, гонконгские шариковые вафли, чипсы из корней лотоса…
— Дома все здоровы? — осведомился я, раскладывая покупки на металлическом столике.
— Здоровы, — отозвалась София, хрустя вафлей.
Она разложила карандаши, блокнот и принялась рисовать.
— Как братишка? Не обижает?
— Нет, Бен хороший.
— А как мама?
— У нее много работы.
Я отпил глоток кофе.
— По-прежнему часто видится с Николасом?
— Конечно. — София подняла на меня глаза. — Мы теперь все живем у него.
Вот это новость! Убила наповал. Я попросил повторить, может, я чего-то не понял.
— У меня там своя комната, представляешь? — уточнила дочка.
— И… давно вы там живете?
— Несколько месяцев. Переехали незадолго до Дня благодарения.
Я со вздохом обхватил голову руками.
— Ты, папа, не грусти, ладно?
Я допил кофе.
— Мама по-прежнему на меня сердится?
София посмотрела на меня в явном затруднении.
— Я думаю, да, — наконец сказала она и взяла бутылку с соком, собираясь налить себе еще.
Не смогла открыть, протянула бутылку мне и добавила:
— Мама знает, что ты не виноват, что так все произошло. Она знает, что ты ничего не можешь сделать.
Я погладил дочку по голове.
— А ты знаешь, сердечко мое, что скоро все это кончится. С будущего года мы можем видеться сколько захотим. Хоть каждый день!
Малышка отрицательно покачала головой:
— Я думаю, что нет.
— Почему ты так говоришь?
— Бен сказал, что мы умрем. Ему так сказал Салливан.
Я вспыхнул, как порох.
— Полный идиотизм, дорогая! Ничего подобного!
— Ты сказал ругательное слово.
— Да! И повторю его! Никто не умрет! Ясно?
— Ясно, — согласилась София, но скорее не желая меня огорчать, а не потому, что я ее убедил.
Я налил ей сока в картонный стаканчик.
— Как ты думаешь, мама любит меня по-прежнему?
— Не знаю, — смущенно ответила она.
— А как ты думаешь, Николаса Ловатура она любит?
— Откуда я знаю, папа? Ты забыл, что ли, что мне шесть лет?
Я услышал женский голос, который кричал: «София!»- и откинулся на спинку стула. Наконец-то нянька очнулась, обнаружила на другом конце парка, что девочка, за которой она должна следить в оба глаза, исчезла. У меня оставалось очень мало времени.
— А где живет Николас?
— Адреса я не знаю.
— Постарайся, вспомни хоть что-нибудь, милая моя мышка!
Она нахмурила бровки и сказала:
— В лифте мы нажимаем на кнопку тридцать три.
— Отлично. А дом в каком квартале?
— Не знаю, какие там кварталы.
— Так. А скажи, куда ты можешь дойти пешком, выходя из дома?
— Ну-у… Иногда мы ходим есть гамбургеры в ресторан «Одеон».
— Хорошо. Я знаю этот ресторан, он находится в Трайбека. А на что похож дом, в котором ты живешь?
— Он совсем новый. Его иногда называют «башня Дженга».[43]
— Понял! Найду! — сказал я, ероша ей волосенки. — Ты просто умница, дочка.
— София!
Появилась шведка-бебиситтер и на этот раз нас заметила. Я встал со стула и поцеловал дочку.
— Пока, мышка! До встречи в будущем году! У меня будет полно времени. Мы вместе займемся всем самым интересным! Согласна?
— Согласна, — ответила она, посылая мне чудеснейшую улыбку. — Вот это я тебе нарисовала.
Она протянула мне листок, я бережно сложил его, спрятал в карман и двинулся к северному выходу.
2Современное необычное здание — узкая башня из стекла высотой в двести пятьдесят метров.
Воздвигли ее на пересечении Бродвея и Уэрт-стрит. Такие стеклянные здания в начале 2000-х выросли как грибы по всему Манхэттену.
Архитектор сложил свою башню, поставив один на другой стеклянные кубы разной формы и разной величины. Каждый этаж был уникален. Издалека небоскреб походил на готовую рассыпаться стопу книг. Конструкцию наверняка осуждали и критиковали, но она отличалась оригинальностью и выделялась среди других домов этого исторического квартала.
Интересно, однако, как попадают в такие башни?
Я невольно задался этим вопросом, когда мое такси остановилось перед Трайбека, 4.
Один из швейцаров поспешил ко мне, чтобы открыть дверцу. Я вышел из такси и с уверенным видом вошел в дверь небоскреба. Никто меня ни о чем не спросил. Холл высотой метров десять напоминал одновременно аэропорт и выставочный зал современного искусства: стеклянные стены, абстрактные минималистские картины и целый лес бонсай вдоль прозрачной стены.
Монументальная прозрачная лестница вела к батарее лифтов, готовых доставить вас к квартирам. Я вошел в кабину и понял, что для того, чтобы попасть на этаж, нужен код или отпечаток пальца. Я решил выйти, но тут мальчик-курьер с горой пакетов из лучших фирм вошел в лифт, поприветствовал меня и быстренько нажал нужные цифры на панели. Потом нажал на кнопку одного из пентхаусов на самой вершине башни, обернулся ко мне и спросил:
— А вам какой этаж, сэр?
— Тридцать третий, — ответил я.
Я не мешал ему маневрировать цифрами, но не прошло и нескольких секунд, как я уже стоял перед входом в квартиру Николаса Ловатура.
Дверь была приоткрыта.
«Там не бывает случайностей», — услышал я голос Салливана.
Я бесшумно вошел в холл, а из холла в гостиную, обставленную в современном стиле, но тем не менее уютно. Лучи послеполуденного солнца проникали в комнату со всех сторон, превращая ее в совершенно необыкновенное пространство. Мягкий, золотистый, почти что живой свет, казалось, обнимает меня. Боа-констриктор из светящейся пыли сжимал меня в своих объятиях.
