Лоренс Даррел - ЛИВИЯ, или Погребенная заживо
Эта мелкая житейская неприятность не разлучила их, наоборот, даже как будто еще сильнее сблизила. Теперь он иногда позволял себе проявить слабость, потому что знал: она слишком горда, чтобы воспользоваться этим.
— Господи! — сказал он как-то. — Таких как ты больше нету! — Он и вправду так думал.
Она жестко улыбнулась, эта улыбка напоминала усмешку искушенного ученого.
— Я люблю тебя, — пояснила она, как всегда, не очень логично, но емко, — не потому что ты мой муж, а потому что ты настоящий мужчина!
Он тихо повторил последние слова, но возражать не стал. Пусть она как можно дольше лелеет эту свою иллюзию. Потом она поцеловала его в лоб, и он заснул, разнеженный пылом этой материнской ласки. Ну а детям сказали, что «у папы разыгралась подагра».
Итак, жизнь текла спокойно и размеренно, пока не стало ясно, что его вот-вот, исключительно по «дипломатическому» закону тяготения, повысят в звании и назначат на пост, требующий большой ответственности и тяжелых трудов — и то, и другое было ему не по вкусу. И тогда они оба словно заново открыли для себя Египет, обнаружили, что Каир постепенно стал занимать гораздо больше места в их мыслях, чем прежде. Конечно, не столько, сколько Лондон, даже и сравнивать не стоило, просто обоим нужны были новые впечатления. Теперь, как только выпадала возможность, они проводили зиму в Верхнем Египте, и всегда очень не хотелось уезжать. Может быть, перебраться окончательно? Принц пытался приискать для себя местечко в Александрии, но ничего не вышло. Оставалось либо посольство в Москве, либо в Пекине — обе вакансии были не слишком соблазнительны. И тут его осенило: что ему в конце концов эта служба? У него же свои огромные владения и три, а то и четыре старых дворца — отцовское наследство. В основном — это уже почти руины, окруженные прекрасными садами на берегах Нила. Вот и надо все приводить в порядок. Тот единственный дворец, который они реставрировали для себя, в сущности, был удобен и соответствовал их амбициям. Остальные же… у нее тотчас возникла масса идей. Архитектурные проекты стали ее любимой игрушкой, она постоянно импровизировала, а ему нравилось видеть, как придуманные ею сказочные дворцы воплощались в реальность, правда, в более скромном варианте — из кирпичей местного производства и цемента. Бизнес тоже требовал его постоянного присутствия в славном своей хитростью Каире. Он вдруг обнаружил у себя талант блефовать и проделывать тайные трюки: весь бизнес на Ближнем Востоке очень похож на игру в покер. С облегчением принц расстался с «протоколом» и «табелем о рангах», правила, ими предписанные, были на редкость идиотскими. К примеру, этикет требовал, чтобы чиновник более высокого ранга находился всегда по правую руку, даже на улице, даже в такси. Вечно приходилось обегать людей и машины, чтобы соблюсти нормы — иначе приехавший вышестоящий чиновник обдавал тебя, нижестоящего, ледяным презрением или устраивал дипломатический разнос. Фу ты! С этим было покончено. Теперь принц мог всю ночь играть в карты, даже жульничать, если ему хотелось. Одним из первых достижений его независимой жизни стал крупный выигрыш (с помощью ловкого мошенничества) у лорда Галена, который считал себя прирожденным интриганом и игроком в карты, однако был наивен, как младенец, по части мошенничества. Последний километр до вокзала «Виктория» поезд еле тащился — никто не мог объяснить, почему. Однако благодаря этому встречавший хозяина Селим мог идти по платформе рядом с купе, изображая мимикой, как он рад. По старой памяти посольство прислало машину, и Селим, в качестве поверенного, привез принцу почту, он торжественно вздымал над головой три красных конверта с письмами от принцессы и во весь рот улыбался. Старательный тихоня и хитрец Селим был коптом, скрытным и неунывающим, как все представители этой загадочной то ли национальности, то ли секты. Вообще-то улыбался он редко и почти всегда мрачно, главным образом, когда замечал чью-то неловкость или проигрыш — тех, кто был не так хитер, как он сам. Но дипломатом был первоклассным. По дороге к отелю «Браунз» они болтали, как старые друзья, и принц выкладывал ему новости, которые Селим жаждал услышать.
— Как я написал тебе в телеграмме из Женевы — не в той, что была en clair,[184] — лорд Гален несколько просчитался с Германией, но я съездил туда не напрасно. От очень-очень крупного чиновника я узнал, что еще какое-то время война не начнется. Пока они играют в мирные переговоры и пытаются в последнюю минуту найти решение своих проблем. А потом… — Он разрубил воздух ладонью. — Итальянцы? Они получили приказ ничего не предпринимать, чтобы не вызвать гнев арабов. Все это их наращивание сил — защитная реакция, британцы, и те не очень-то напуганы. Им известно, что итальянцы любят печь пироги из песка, — понарошку.
Так они беседовали, и Селим, не сводивший глаз с принца Хассада, в который раз восхищался его ясным четким мышлением. Еще сегодня нужно отправить как минимум две большие телеграммы, напомнил он хозяину.
Кстати, Абдель Сами-паша, давно отошедший от дел, пригласил его на ланч в свой клуб, а еще нужно попросить официальное разрешение на отправку личной телеграммы en clair госпоже. Об этом тоже не стоило беспокоиться, несмотря на большую загруженность линии в преддверии войны.
— Вот чего я не сделал, — сказал Селим, — так это не позвонил служителю из Святой Марии — похоже, день сегодня дождливый.
Принц ответил, что позвонит сам после ланча с Сами. Селим кивнул и, сверившись со своими записями, доложил, что больше у него нет никаких сообщений.
— Долго вы тут пробудете? — спросил он.
— Всего пару закатов! Потом вернусь в Прованс и попрошу «П. и О.» перевести все мои дела в Египет. Все уже организовано. Фарук пошлет королевскую яхту в Марсель. Как видишь, мой дорогой Селим, никаких проблем.
Они тепло обнялись, по-настоящему тепло — разве они не братья по оружию «в дипломатии»?
Наскоро обосновавшись в номере, Хассад взял такси и отправился на Берлингтон-стрит, где в мрачных апартаментах своего клуба его поджидал Сами. Принц и Абдель Сами Паша не встречались довольно долго. Сами стал совсем седым и дряхлым. Принц ласково поздоровался:
— Ваше превосходительство, вы все почтенничаете, и я тоже. — В арабском есть такая формула вежливости. Поговорили немного о дипломатии, поспорили о европейских новостях. Старик объявил, что англичане собираются купить весь нынешний урожай хлопка, одной проблемой меньше.
— Однако, — печально продолжал он, — несчастный Египет, сплошные раздоры! Никакого единения. Каждый действует, как ему заблагорассудится. Англичан не любят все, это ясно, но кто же, кроме Махира,[185] любит немцев? Фарук привечает итальянцев, но лишь потому что они слабее даже нас… Ну и дела! — Они наслаждались отличным ланчем, запивая его не менее достойным вином. — Что же касается вас, молодой человек, — сказал старый дипломат, — то… я конечно, не смею упрекать, но… судя по дошедшим до меня слухам, вы ведите теперь очень… бурную жизнь!
Слово было подобрано удачно. Сами гордился своим умением всегда находить подходящее арабское слово.
— Действительно, очень бурную, — подтвердил принц, повесив голову.
— А что думает Фозия? — спросил Сами, любивший их обоих, как собственных детей.
— Она ужасно меня расстроила, и с тех пор все пошло наперекосяк, — тяжко вздохнув, ответил принц.
— Она изменила вам?
Принц глубоко задумался, даже отложил нож и вилку, и наконец произнес:
— Она стала журналисткой.
Сами молчал — но в этом молчании были сочувствие и поддержка.
— Господи! — наконец выдохнул он. — Неужели под своей настоящей фамилией?
Принц покачал головой; к счастью, придумала себе псевдоним. Но сам факт… это ничего не меняло.
— После этого мы очень отдалились друг от друга, не знаю уж почему. В Женеве мне сказали, что все дело в менопаузе, что это продлится три года, а потом пройдет.
— Тогда ничего страшного, — повеселев, произнес Сами. — Если только это… Вот моя простата…
Беседа продолжилась за кофе с сигарами. В конце концов настало время прощаться, расставание было нежным и грустным — кто знает, когда еще они встретятся в этом неспокойном мире? Пошел дождь, легкий весенний дождичек, и стало казаться, что смотришь на мир сквозь запотевшее окно. Когда подъехало вызванное швейцаром такси, принц приказал шоферу ехать в Баттерси. Погода была плохая, вряд ли разумно выходить куда-то в пять часов, и принц подумал, не заехать ли ему сразу к «Симпсону» за пышками и за индийским чаем? Однако ему хотелось поскорее прочитать письма от любимой — и непременно в церкви Святой Девы Марии, чтобы можно было написать ей об этом в длинной телеграмме, которую сегодня отправит Селим. Наверняка церковь будет закрыта, но вдруг повезет, вдруг ключ окажется в «дырке»… Да, он был там! Замок со скрипом поддался. И принц вошел в пустую церковь, где пахло лаком и политурой. Сам не зная почему, он шел на цыпочках, возможно, чтобы не тревожить тамошних призраков. Дождь шуршал по крыше и шлепал по реке. Ветер шелестел листвой деревьев. Смеркалось. Принц уселся в кресло Мастера, чтобы прочитать бесценные письма, полные не только любви образцовой жены, но и приятных мелочей семейной жизни — новостей о детях, об их зубах и экзаменах, о мелких ссорах. Нил впал в буйство и за одну ночь поднялся на пятнадцать футов, снеся башенку и шестиугольную башню, которую она строила специально для него — где он мог бы «отрешиться от суеты и предаться размышлениям».
