Павел Кочурин - Изжитие демиургынизма
И вот на второй день нагрянул Горяшин. Не заходя в контору — пряќмо в клуб. Снял со щита газету и, не читая, свернул в рулончик.
Учитель Климов, секретарь партбюро, трусцой за завом, райкомовским демиургы-ном. В клубе и состоялся у них пресерьезный "двустороќнний разговор", как говорится, с глазу на глаз, словно у заморских послов о вылазке третьей державы. Заметку-памфлет вместе и читали, перечитывали. И как говорится, оба впервые. У того и у другого поќрой в глазах возникал смешок: "Сократы и Пахари… надо ж такому в голову придти". У пар-торга, заметившего смешливое лучение в очах зава, промелькнула в себе мыслишка: "Смехом бы вот и кончить,
и угомониться. Вреда от этого тем же демиургынам — никакого. А по-за должна быть, как же — критика, к которой сами же и взывают".
Николай Петрович сразу же открестился, отговорился. Пора горячая. В клуб не за-глядывает. Да и на совещании был, а там в бригадах. Парќторг Климов тоже по бригадам и по деревенькам мотался. Дело государственное — выполнение "первой заповеди". Но что заметку не читал, и стенгазеты не видел, не признался. Кто нынче отважится сказать, что газет не читает, обязывают выписывать. Перед Горяшиннм оправдыќвался: "Так ведь ком-сомольцы, молодые, с задором, с недостатками борются. Перегнули, увлеклись. Посмеют-ся и забудут". Сказать, что завклубом и учительница ссамовольничали, к парторгу не об-ратились, двойную кару на себя навлечь. И он вяло промямлил, уловив презритеќльную иронию в глазах зава: "Сразу-то вроде и не показалось ничеќго такого…"
Горяшин передразнил парторга: "Показалось, не показалось…" Окреќстил памфлет-заметку привычными словами: "Вылазка замаскированных антисоветчиков…" И пере-спросил, глянув в упор на партийного сеќкретаря: "Кто это у вас такие Сократ с Паха-рем?.." Парторг, учиќтель Климом притворно-растерянно пожил плечами. Помолчал, вроде раздумывая, и сказал: "Пахари-то все, кого выделить. А Сократ — хоть бы вот Авдюха Ключев. Говорун, любит поучать, советы всем даќвать… А такого, чтобы вредного, вроде и нет…" И тут вынужденќное лукавство. Как признаться, согласиться, что "антисоветчиќна". Но отвергать прямо — опрометчива поступить: а вдруг да?.. Уж потом покаяться, когда прижмут, "убедят". Этим и начальству польстишь. И учитель Климов, малость уже поднаторевший в увертках, разќведя руки, попробовал объясниться насчет "антисоветчины": "Критика и самокритика и в стенной печати нужна. Партия нас к тому призыќвает. Вы тут правы, перестаралась комсомолия. Увлеклись художественной стороной…" Горяшин вроде бы посмягчился, и парторг, ободрясь, досказал: "Коли сухо написано, то мимо проходят, не читают. А тут чуть ли не каждый колхозник в клубе перебывал. Даже из других деревень приходили…"
Последнее-то, пожалуй, зря брякнул учитель Климов, парторг колхоќза. Сорвалось нечаянно опасливое с языка, увильнуло из-под внутренќнего контроля должностного лица державшееся взаперти.
Горяшин покосился на парторга и тут же презрительно передразнил: "Художест-венной стороной… каждый колхозник в клубе пербывал…" Встал и свернул в рулончик клубную колхозную "стеннуху".
С невеселым настроением проводил учитель Климов рабкоровского зава. Осталось ждать выводов и самых ценных указаний.
Минул день, другой. Но даже и сиверком не пахнуло. И это настораќживало. Похо-же готовилось какое-то строгое решение. Но тут же само собой напрашивалось и спаси-тельное объяснение: у райкомовских демиургенов, как вот и у колхозных, тоже свой страх. Не дай Бог таќкое до области дойдет. "Первый" тут первым и ожидай шумной про-рабоќтки. А так со своей паствой и можно не торопясь тихо расправится… Парторг с пред-седателем этого и опасались: домашнее наказание закоќнов не знает.
У самого колхозного люда, коли гром сразу не грянул, интерес к крамольной стен-газете поостыл. Врало верх рассуждение: а что особенного. Порчи какой-то ни для себя, ни для начальства и нет. Над кем только не насмехаются в наше время. А пуще над на-чальством, но тихо. А тут вроде гласно. Но оно, начальство-то, такой гласноќстью не по-перхнется. Как здравствует, так и здравствовать будет.
Прошла неделя. Иван пришел домой расстроенным. Сказал как-то нехотя Светлане, что готовится "ответственная комиссия". Нагрянут с проќверкой откуда трубы взялись для фермы и молотильного тока. Николаю Петровичи доброхоты из райкома и позвонили втихую, предупредили, остерегли.
О слухах о комиссии Иван пока решил не говорить отцу. С Лестеньковым они го-товятся к уборки Кузнецова поля с обмолотом овса в нагуменнике. К чему спозаранку остерегать, расстраивать. У мужика всегда в надежде свое: авось пронесет, обойдется. Грешным делом Иван и сам на это надеялся.
Светлана терзалась, осознавая, что эту комиссию вызвала их стенгаќзета. Сама со-бой возникала и другая досада: Горяшин конфисковал это их творение. А памфлет с ри-сунками известного художника. С годами возник бы, можно сказать, исторический инте-рес. Вроде как летопись минувших событий. И взглянули бы на эту газету, словно на ске-лет диќнозавра. И подивились бы: вот какая была пречудная жистенка, из коей мы все вы-шли. Жистенка — мужицкое слово, значит — не жизнь. Памфлет этот незамысловатый и служил бы, каким ни на есть, а документом, для истолкования бытия, определявшего соз-нание народа. И не только колќхозного. Все мы, и городские, вроде как в колхозе. А вот в деревенском колхозе ярко и проглядываются все нелепицы и казусы страдного наќшего времени. Они как язвы на теле убогих. Демиургыны и стараются их прикрыть доступной им казенной одежонкой. Сокрытое, изъятое, что умершее за глухим забором… А чего бы прикрываться-то. Жизнь нароќда — она только вечна. Прикрывателям ее одно уготовано — суд потомќков. Это суд Христов… Всякое сокрытие да станет явным. Это библеќйское о неминуемом свершении страшного суда над неправедной жизќнью. Может в первую оче-редь нашей, демиургыновской. И надо бы смелее истолковывать не страшась кого-то уни-зить.
"Ну да ладно, — успокоила себя Светлана своей же мыслью. — Может ведь и так случится, что конфискованная наша "крамола" цельнее будет именно "там". Пришьется к "делу", как доказательство идейной диверсии их вот, большесельских "колхозкультур-ниц", или "мудриц, как уже кто-то высказал. "Оттуда-то" кто ее изымет до времени, за-муроќванную. И дойдет она до судных дней.
Приходский священник здешнего прихода, отец Матвей, не унимались мысли Светланы, втайне собирал, как драгоценные черепки археолог, осевшие в памяти старых людей сказы и предания о татаровой поре. Но тоже — где вот он, отец Матвей и книга его записей. И нет их, как вот нет и их храма, церкви Всех Святых.
Те же мысли, но уже о своем, бередили и Ивана, главного инженера колхоза. Николай Петрович сказал, как бы его уже в чем-то виня, чтобы трубы у фермы зарыли в землю безо всяких коробов.
Иван это и сам понимал. Чего теперь ждать обещанных бетонных короќбов, когда вот, вот комиссия нагрянет. Коробы те должны были подуќчить по протекции высокой должностной шишки. Вроде как от милостиќвого купца мзду принять за позволение пожи-виться корабельными моховскими сосенками. Но куркуль Корень воспрепятствовал это-му. И вот месть. Ты теперь всего бойся, ходи и оглядывайся, как бы на чем тебя не под-сидели. Опасайся сказать не то и не туда ступить… А что бы вот тогда этому самому НЭ-Пу не свершиться всерьез и надолго. Укорениться бы, совершенствоваться, развиваться, торжествовать иниќциативе людской. Это то самое, что и нужно мужику-крестьянину. Че-рез это пришла бы к разуму и вся Россия. Мысль такая как бы постоянно витала в разго-ворах в коринском доме. И вот выпорхнула из голоќвы Ивана, как зимний воробей из-под стрехи. Но тут же и упорхнула в какое-то другое укрытие. Одно дело поговорить, порас-суждать с теќми же городскими гостями в полувысказах и затаенно, а другое дело поду-мать о деле, имея в виду этот несостоявшийся НЭП. И ограждаешься, как живой прегра-дой этим отсекающим тебя от такой мысли "Но". Думай — но держи язык за зубами.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
1
Дмитрий Данилович унял скорбь, отошел душой после кончины Анны Савельевны, находя утешение в деле своем. И жалел, что дочери и гоќсти как-то сразу разъехались. Светлану уговаривали не торопиться, пусть бы внуки погостили у дедушки до школы. Но остались только старшие Антон и Гриша… Все его, вдовца, жалели, берегли. И сам он впал в какую-то было безучастность. А теперь вот не хватало говоров ребятни, их расспросов, приставания покатать на тракторе, на комбайне. И Антону с Гришей без братиков и сестричек скучновато. Беќгали бы вместе к Якову Филипповичу в нагуменник, пекли картошку в золе. Глядели бы, как Андрей Семенович, художник наш, рисует, фиксирует, как он говорит, стыковку старины с прогреќссом в прежнем нагуменнике. Взглянуть на матушку стариќну и ребятам бы не помешало. И знали бы, откуда что берется и кто они сами. Дмитрия Даниловича и удивляла недогадливость дочерей. Свеќтлана его понимала, а вот они, его кровные детки, больно городом зараќжены и душу отца, зов ее, услышать не могли.
