Юрий Домбровский - Хранитель древностей
Но и в столярке никого не было. Опять мы стояли и думали. Но тут вдруг какое-то вдохновение осенило меня, я схватил мешок и сказал:
– Пошли!
Обогнули все здание и около спуска в глухой церковный подвал на круглом сирийском надгробье, высеченном из гигантского голубого валуна (сколько раз я говорил директору, что его нужно убрать), увидели деда. Он сидел и курил. Я его окликнул. Он поднял голову и спросил, как всегда ничему не удивляясь:
– Неуж столько золота накопал?
– Где директор? – спросил я свирепо. Он усмехнулся.
– Ну а где ж ему быть? Дома чай пьет с клубничным вареньем.
– Ты не ври, – сказал я сердито. – Здесь он где-то…
– Ишь ты, как тебе некогда, – удивился дед. – Да ты только что приехал, что ли?
– Да вот так, мне некогда, – огрызнулся я. – Где, спрашиваю, директор?
– Дома.
– Нет его там.
Он скучно вздохнул и затянулся.
– Ну, так, значит, тебе лучше знать, где он, – сказал он равнодушно и отвернулся.
Я постоял, подумал и вдруг опять что-то понял.
– Постойте-ка, – сказал я и скатился в подвал. Странный был у нас этот подвал – темный, глубокий, сырой, ступеньки у него были узкие, сколотые, выщербленные. Для чего попам понадобился такой подвал, я так и не знаю, – может быть, покойников они туда затаскивали. Но у нас в нем лежали камни: сирийские надгробья, мусульманские плиты с полумесяцем, десяток гранитных баб, стащенных со всех концов степи. Деду как-то предлагали этот подвал под столярку, но он отказался, сказал: «Это, значит, мне из ямы в яму? Нет, я еще жить хочу, у меня внук университет кончает. Вот самогон здесь гнать – это нормально: пожара не будет».
Итак, я сбежал по ступенькам и очутился как в каменной пещере. Передо мной была железная дверь; даже в сумерках я понял, как она походит на крыло дракона – зеленая, тонкая, перепончатая, злая. Я стукнул в нее кулаком. Никто мне не ответил. Я ударил ногой так, что она загудела, – опять не ответили. Тогда я увидел около новой проводки белую грушу и несколько раз ее дернул. Раздалось что-то очень противное, дребезжащее, жидкое, как будто покатилась по ступенькам и разбилась пара бутылок. Опять никто не ответил. Ничего не понимая, я поднял голову и увидел на фоне звезд Потапова. Он сидел наверху и курил, лицо у него было утомленное, усталое и такое же серое и бесчувственное, как у тех каменных баб, что мы стащили со всех степей и заперли в этом подвале. Тогда я скверно выругался, плюнул и хотел поддать эту проклятую дверь уже по-настоящему. Но тут Клара отодвинула меня от двери и громко приказала:
– Митрофан Степанович, откройте.
За дверью что-то произошло, послышались чьи-то шаги и голос директора спросил:
– А дед где?
– Да отворяйте же, отворяйте! – крикнул я бешено.
– Что? Уже? – беззлобно спросил директор и открыл дверь.
Клара сразу нырнула в темноту.
– Давай, – махнул я Потапову.
Он так и скатился с мешком.
– Проходите, – сказал директор и захлопнул дверь
Сразу стало так темно, что я уж не видел собственных рук. Со всех сторон нас обняло запахом устоявшейся сырости, плесени и отсыревшего камня. Директор взял меня за плечо и отвел куда-то. У другой стены вспыхнула папироска, и на секунду я увидел щербатый известняк – крепкую тюремную кладку стены…
– Иди, иди, – сказал директор, – не бойся, ям нет!… Да брось, брось мешок. Это что, яблоки? Я покачал головой.
– Коровьи кости? – спросил он и приказал кому-то: – А ну давай… А мы тут над макетами работали, – объяснил он мне.
Опять произошло что-то в темноте. И вдруг перед нами возник целый сверкающий город. Поднялись купола радиобашни, забил голубой фонтанчик, вспыхнули витрины магазинов, побежали автомобили, закрутилось огромное огненное колесо. А над всем этим, как огромный голубой кристалл, куб или октаэдр, возникло здание музея. Было оно такое же, как и на том листе ватмана, который мне показал однажды директор: те же арки, портики, переходы. Я узнал и ту башню, где я буду сидеть со своими камнями, и те светлые покои, где разместятся директор и Клара. Четыре человека до сих пор только знали об этой тайне (я оказался недостойным ее). И трое из них работали над ней своими руками. Все это огненное, сверкающее, великолепное, составленное из крохотных электрических лампочек, простояло минуту перед нами и так же исчезло бесшумно, оставляя нас в полной темноте.
– Ну, как? – спросил директор.
– Понравилось? – вежливо спросил меня чей-то ласковый голос.
Я только вздохнул.
– Вот какой будет наш музей через три года, если не случится война. Уже отпущены средства.
Зажегся ровный электрический свет (это вошел дед), и подвал опять стал подвалом. Было очень грязно и беспорядочно в этом подвале, стоял верстак со свежевыструганными досками, лежали груды стружек (вот уж верно, что дед не боялся ни пожара, ни пожарной инспекции), ящик с инструментами, к стене были прислонены большие мотки проволоки; виден стал и самый макет, над которым они работали. Маленький архитектор стоял над ним и, склонив свою странную, неприятно красивую голову, заглядывал в окно одного из зданий. Оказывается, подвела проволока, один квартал так и не вспыхнул. Сейчас это выглядело довольно жалко – и лампочки и крашеный картон. Но я подумал: а может, он и в самом деле гений, второй Зенков, ведь собор-то они сломают, конечно.
– Через две недели, – сказал директор, – мы все это выставим в здании городского Совета на пленуме, пускай посмотрят.
Клара стояла сзади директора. Она замерзла так, что сделалась черной и некрасивой.
– Так что кончай раскопки и будем заниматься выставкой, – сказал директор, снова спускаясь в сегодняшний день и становясь директором музея. – Что ты такое привез? Кости? Там, говорят, вы черт знает что наделали. Мне из колхоза звонили. Зарывайте вы эту яму к чертям – может, верно, заразная.
Бригадир опустился на колени и размотал проволоку на мешке.
– Вот, – сказал он робко и вытряхнул змея на белые плиты.
Выглядел змей сейчас очень жалким и ненастоящим, как будто бы сделанным из черной гуттаперчи. Директор опустился на корточки.
– Так вот что было!… – воскликнул он протяжно. – А, Кларочка? Видели, что они нам притащили? Полоз…
Огромная, кристальная ясность и трезвость исходила от этого человека. И с ней было несовместимо все – и наши страхи, и нелепость положения, и все то, что мы пережили за эти дни.
– Да уж очень он большой для степного, – сказала Клара. – Ведь те, что у нас стоят в отделе «Природа»…
– Да, здоров, здоров. – Директор поднялся с колен и отряхнул руки. – Такого я еще не видел. В нем что, метра полтора будет? Клара, вы вот что…
Она хотела улыбнуться, но вдруг ее всю передернуло, и она только щелкнула зубами.
Тут только директор заметил ее голые плечи и всплеснул руками.
– А ну-ка, давай отсюда, – сказал он строго. – Кто за тебя отвечать-то будет? Ишь вырядилась, голенькая.
Она хотела возразить, но он закричал:
– Марш, марш, мы сейчас вслед идем. Дед, проводи, набрось ей там на плечи мой плащ!
Когда они ушли, наступило недолгое молчание. Директор что-то обдумывал.
– Ну, вот что, Иван Семенович, – сказал он решительно. – Вы его оставляйте здесь, мы его у вас купим, чучело сделаем или заспиртуем и дощечку сочиним: «Гигантский полоз, убитый в горах Ала-Тау.» А может, он и вырос тут так, а? обратился он ко мне. – Уж больно он, правда, здоров. Таких «корольками» называют. Той же самой породы змея, ну, вроде как король среди своих. Бывает, бывает такое у них. Это и старики рассказывают, и читал я где-то об этом. Ты сходи завтра, хранитель, на биофак, там есть препаратор. Пошли, товарищи! А змею оставляйте, оставляйте тут, бригадир. Здесь холодно, она не испортится. – Он пошел и ласково тронул архитектора за плечо. – Ну, пошли, пошли, дорогой, – сказал он заботливо. – На вас сегодня даже фуфайки нет.
На улице было уже совсем темно. Клара, высокая, прямая и опять очень красивая, стояла в плаще директора, наброшенном на плечи, и, закинув голову, смотрела на звезды.
– Самолет пролетел, – сказала она. – Вон-вон, над горами огонек. Часто что-то стали они летать за последнее время.
– Да, часто, – невесело подтвердил директор. – Очень часто.
Настроение у него заметно испортилось.
– Ну а раскопки у тебя как? – спросил он хмуро. – Одних копыт да рогов накопал, а? Бросай все это дело. Сматывай палатки и приезжайте сюда. Вот и все.
Я вынул из кармана бляшку и протянул ему. Он равнодушно взял ее в руки, осветил папироской и вдруг ахнул, высек огонь из зажигалки и стал жадно рассматривать.
– Откуда это у тебя? – спросил он.
Я сказал, что дала в горах буфетчица.
– А у нее откуда?
– А ей принес какой-то пьяный.
– Да? Пьяный? – в восторге крикнул директор. – Вы слышите, Клара, пьяный! Ну, все! Значит, есть где-то спящая красавица, есть, есть! Нам тоже вчера принесли в музей две такие бляшки и серьгу с верблюдом. Я уж хотел посылать за тобой, а Клара сказала: «Да ведь это из нашей же коллекции, у нас при прошлом директоре всю коллекцию скифского золота раскрали». Клара, смотрите, видите? – И он сунул ей бляшку в руки.
