Дэвид Бэддиэл - Время спать
— Это не так, — гляжу я на могилу. — Все не нормально. Правда?
Милли качает головой, а я, человек, которого заставляет расплакаться большинство бессмысленных голливудских уловок, который в один прекрасный день расплачется над сериалом «Соседи», вдруг чувствую, как к горлу подкатывает комок — в первый раз с того момента, как умерла бабушка. Над нами пролетает самолет. Я запрокидываю голову и гляжу на него. Со стороны может показаться, что я смотрю в никуда, просто использую силу притяжения земли, отчаянно пытаясь сдержать слезы, но это не так, просто хочу оказаться на том самолете: я не хочу лететь в какое-то конкретное место, я просто хочу лететь, парить бесконечно в вышине, над облаками, никуда не прилетать, лишь скользить по воздуху, глядя на небесные айсберги.
— Здравствуй, Бен, — говорит Милли, выглядывая из-за моего подрагивающего плеча.
— Симха, Милли. Габриель? Можно тебя на минуту?
Мы с Беном идем по усыпанной гравием дорожке, огибающей виллесденское кладбище; по сторонам растут деревья — уж простите, но понятия не имею, что за деревья, — а еще по бокам стоит чуть ли не двухметровая изгородь, вместе они изо всех сил стараются скрыть мертвых от живых.
— Как ты думаешь, каково сейчас маме? — спрашивает он после того, как мы около минуты шли в тишине.
— Думаю, не очень.
Я прекрасно понимаю, что этот банальный вопрос — не истинная причина нашей прогулки. Под ногами продолжает хрустеть гравий.
— Вот у наших родителей и не осталось родителей, — почему-то говорит он.
— Да уж.
В следующий раз слов «у наших родителей» уже не будет, будет просто: «Вот и не осталось родителей». А потом вообще не будет никаких слов.
— По ней я действительно буду скучать.
— Да, мы, пожалуй, были слишком маленькими, когда умерли остальные.
Продолжаем бесцельное блуждание. Отсюда видно, как родственники окружили могилу. Тучи чуть поредели, выжженные первым апрельским солнцем, так что скорбящие принялись болтать и ходить кругами, радуясь тому, что выбрались на свежий воздух.
— Только погляди на эту могильную плиту, — говорю я, указывая на одну из трех могил перед нами; это новые черные плиты, отполированные, на них золотом высечены какие-то слова. — «Доброй памяти Брайана Гранмерси». Как он ухитрился прожить… — щурюсь я, — семьдесят три года, так и не поменяв фамилию?
Бен останавливается, но смотрит не на меня, а на дорогу.
— Габриель. Насколько ты серьезно настроен по отношению к Дине?
— Серьезнее, чем раньше. А что?
Он продолжает смотреть на дорогу.
— У меня завязался роман на стороне, — говорит он, будто подразумевая, что роман до сих пор продолжается.
Меня прямо подкосило. Я, конечно, много раз переживал этот момент, но только в мечтах. И в них все было немного иначе. Начнем с того, что не на похоронах бабушки. И обычно все начиналось с Элис: она мне звонит, не выдерживает и признается в том, что уверена, будто у Бена есть другая, я еду к ней, утешаю, трах-тибидох. Впрочем, меня такие мысли уже давно не посещают. Да и когда они входили в обязательную программу моих мечтаний, я никогда не зацикливался на них. Знаете, у некоторых желаний существует определенный кредит доверия на то, что они могут осуществиться. Безработный актер ожидает главную роль в фильме, полупрофессиональный футболист в мечтах поднимает первый в своей жизни кубок районного первенства, Стивен Мурер сидит в одиночестве на перемене и думает, каково это — дружить с кем-то. Везде есть хотя бы малейшая лазейка для возможности, есть хотя бы малейшая надежда на «авось». Я о возможности даже не задумывался — это было исключительно умозрительное предположение. В конце концов, ну как кому-то может прийти в голову изменить самой красивой женщине в мире?
— Ты слышал, что я сказал? — спрашивает Бен.
— Не уверен, — отвечаю я. — Ты не мог бы повторить еще разок?
Бен пристально глядит на меня.
— Хватит дурака валять, Габриель. Это серьезно.
— Нет, — говорю я. — Это несерьезно. Совершенно несерьезно.
Я замолкаю. Боюсь, как бы не выдать себя с головой, и хотя у меня возникает ощущение, что, быть может, сейчас для этого самое время, но это не так.
— Что ты вообще имел в виду, когда говорил, что завязал с кем-то роман на стороне?
— Роман завязался. К тому же я подумываю о том, чтобы все прекратить.
— Да о чем тут думать?
Внешней стороной стопы Бен отбрасывает небольшой камень с дорожки. В футбол он всегда лучше меня играл — камень летит вправо и опускается точно на надгробие Брайана Гранмерси, на самый угол, чуть поцарапав то место, где написано: «Любящая тебя жена Дорис».
— Ну посмотри, что ты наделал, — упрекаю его.
Продолжая вести себя как обиженный трехлетний ребенок, он отворачивается и уходит.
— Кто она такая? — спрашиваю я, пытаясь мысленно нарисовать портрет женщины более красивой, чем Элис, но не получается — все время выходит Элис.
— Ты ее не знаешь, — отвечает он, не оборачиваясь.
Я вспоминаю, что начал он с вопроса о Дине. «Насколько ты серьезно настроен по отношению к Дине?» Серьезность вообще сложно измерить, но я даже готов был это сделать, у меня все инструменты вплоть до линейки были под рукой, но теперь им опять пришлось отправиться обратно в ящик. Медленная, но настойчивая черепаха моих чувств к Дине осталась далеко позади после неожиданного возвращения на дистанцию зайца Элис.
— А какое это имеет отношение к нам с Диной? — интересуюсь я.
На этот раз он оборачивается.
— Она не еврейка.
В моей голове вопрос с ответом никак не сходятся.
— Ну и что?
— Пойми, — начинает объяснять он, придавая вес своим словам тяжелым, несколько театральным вздохом. — Я знаю, что по-твоему это глупо и смешно, но в последнее время меня стало беспокоить, что я отдаляюсь от религии. Я ее теряю.
— Доктор, мы ее теряем, срочно дефибриллятор, — меланхолично замечаю я.
— Я так и знал, что ты это скажешь. Какой ты предсказуемый.
— Извини, — пристыженно говорю я. — Продолжай.
Из его больших ноздрей с шумом вырывается воздух.
— Последние полгода я все больше и больше об этом думал. Я даже поговорил с Элис об обращении в иудаизм.
— И что она на это сказала?
— Сказала, что согласна, раз уж для меня это так важно. Но, знаешь, этот процесс занимает целых два года, к тому же если у нее душа к религии не лежит, то она может не пройти испытания.
— Ладно, но мы-то с Диной тут при чем?
— Ну, в общем… Моя жена — не еврейка. Когда мы женились, мне даже в голову не могло прийти, что это окажется проблемой. Но вдруг оказалось. А потом у тебя что-то началось с Диной. Что-то серьезное.
— Ну, и?
— Ну, я и подумал: вот и все. Не быть больше роду Джейкоби еврейским.
Ничего себе. Он начал настолько издалека, что у меня это в голове не укладывается, так что я даже не беру на себя труд возражать, а ограничиваюсь предположением, которое вполне вытекает из его сумасбродной логики.
— То есть ты, надо полагать, трахаешь еврейку?
Он не отвечает.
— И ты, получается, думаешь, что ребенок, которого она могла бы от тебя родить, стал бы продолжателем нашего славного еврейского рода? Весьма похвально. На самом деле. Хотя, подожди… — щелкаю я пальцами, — что там в заповедях говорилось про адюльтер? Есть у меня такое подозрение, что «не прелюбодействуй».
— Послушай…
— Или ты просто решил прикрыть свою интрижку ворохом религиозной бредятины?
Я слишком сильно злюсь — меня вполне можно заподозрить в том, что я долго ждал этого момента. Кстати, что я вообще вытворяю? Что мне-то надо? Хочу ли я, чтобы Бен разрешил эту проблему, или я все же хочу, чтобы он отправился по неизведанному семитскому пути, оставив Элис на обочине, потерянную и не знающую куда податься, чтобы к ней на помощь пришел человек, на удивление похожий на того, с кем она разошлась? Довольно долго мы молча смотрим друг на друга.
— Тебе не понять… — в итоге выдает он.
— Да, не понять. С каких это пор ты стал беспокоиться о продолжении еврейского рода?
— Бен! Габби! — раздается в кладбищенской тишине веселый мамин голос. — Нам пора!
Я оглядываюсь; родственники и друзья устало тащатся в сторону ворот, похожие на грузного черного динозавра. В центре я различаю Элис и Дину, смотрящих в нашем направлении; наверное, они укоризненно глядят на это наше своеобразное дезертирство, но о предмете нашего разговора они даже не догадываются. Милли нигде не видно.
— Ты прав, — вдруг соглашается Бен, подходя и кладя руку мне на голову, так что моя кипа небрежно сползает набок. — Это было очень глупо с моей стороны. Надо все это прекратить.
Я киваю и приобнимаю его за плечо. Я чувствую, как главный вопрос моей жизни теряет право на свою.
