Масахико Симада - Повелитель снов
Молодые американские гомосексуалисты, набив карманы долларами, самой сильной в то время валютой, бродили по пепелищам в поисках хороших парней. Отыскав юношу, похожего на молодого Тосиро Мифунэ,[201] они соблазняли его: «Дам тебе тысячу иен за одну ночь, если сделаешь то, что скажу». Американский юноша приводил красивого молодого японца в гостиницу, заставлял его раздеться, брал в рот его член и, когда японец распалялся, просил его: «Возьми меня силой!» Представляя, что этот крепыш – оставшийся в живых камикадзе, американец растворялся в экстазе.
Когда-то гей-бар, в который ходил Кубитакэ, был полон американских голубых, искателей свободного секса. В 60-е в результате сексуальной революции геи получили гражданские права. Пожар гомосексуальной революции перекинулся и на Европу, но на Японию ее влияние практически не распространилось. Так говорила мадам из гей-бара:
– В отношении геев Токио остался таким же, что и тридцать лет назад. Я потратила целых пять миллионов на перемену пола. Окупить расходы оказалось задачей не из легких.
Получается, что и для геев Япония – страна истории и традиций. Начиная с послевоенных времен, когда наивных японцев мучили бредовые идеи о том, что генерал Макартур насилует Японию, а точнее говоря, со времен последних годов правления сёгуната Токугава, когда приплыли черные корабли коммодора Перри, а погрязшие в пороке самураи постепенно превращались в женщин, японские мужчины проводили время в погоне за иллюзией потерянного мужества времен Манъёсю.[202] Но для цивилизованного мира мужество древних времен – вещь, по всей вероятности, абсолютно бесполезная. Мускулами не пользуются, а выставляют напоказ, тело из орудия для поединка превращается в средство братской дружбы. Миф о мужественности приобретает новый блеск в мире геев. Несомненно, Рафаэль намекал на то, что геи – выдающиеся мужчины. Тому, кто обладает мужским очарованием, выгоднее быть геем. Наверное, так?
Мысли Кубитакэ метались, не зная покоя, как будто он перебирал палочки со жребием-предсказанием. Во время депрессии – и это не то, и то не это – нити его мыслей перепутываются и никак не хотят расплетаться. С приходом маний начинается атака. Тогда уж не до забав с силлогизмами. Атакуй, и ничего кроме.
– Значит, ты советуешь японцам становиться геями?
– В двух словах, да.
Развивавшийся в бодром темпе рассказ о гомосексуальной культуре на этом месте приостановился. Кубитакэ ждал, что тема разговора переменится, но Рафаэль сказал:
– Геем не обязательно быть от рождения. И у тебя есть возможность им стать прямо сейчас. В Нью-Йорке много натуралов, ставших геями, чтобы сделать себе имя в мире искусства.
Кубитакэ показалось: Рафаэль угадал, что было написано на палочке с предсказанием, на которую он, Кубитакэ, набрел в своем мозгу.
– Ты что, хочешь, чтобы я стал геем?
– Какой смысл страдать в одиночестве?
Глаза Рафаэля превратились в прожекторы, осветив лицо Кубитакэ. Внезапно лицо у него зачесалось. Куби отчаянно оглядывался вокруг, пытаясь найти что-нибудь, на что можно было бы отвлечься.
– А что, видно, как я страдаю? – сказал он, паясничая. Заказать бы себе еще бурбона, да бармен как на грех куда-то запропастился.
– А разве тебе не приходит в голову, что ты уже не способен полюбить кого-нибудь? Разве ты не отчаялся, решив провести всю жизнь в одиночестве? У тебя такое лицо, будто ты собрался в пустыню. Мне это видно. Если твоя депрессия продлится и дальше, ни к чему хорошему это не приведет. У тебя и депрессия оттого, что ты пытаешься жить один. Я научу тебя, как избавиться от страданий.
Кубитакэ вспомнил, что ему сказал хиромант: «Появится человек, который избавит вас от сомнений». Нет никаких гарантий, что Рафаэль – именно тот человек, но Кубитакэ решил, что не стоит ломать голову, лучше полностью отдаться воле обстоятельств. Но его собеседник – гей. А он для геев все же чужак. Да, порой он подглядывает за ними из-за забора, но тело его всегда остается по эту сторону. Что-то его останавливало, но отнюдь не мораль. И неприятием мужского тела это не назовешь. Но почему-то, когда он начинал думать об этом, его тело каменело, ягодицы напрягались.
Рафаэль положил руку на плечо Кубитакэ. А тот не смог решить, что делать дальше. Напряженность его плеча, вне всяких сомнений, передалась Рафаэлю. Почему-то стало ужасно неловко. Если отказать ему, то какими словами? Он, наверное, уже настроился.
– Relax![203]
– Послушай. Раньше я был террористом по отношению к самому себе. Когда приходил черед мании, у меня в голове начинался ослепительный карнавал. К огромному оркестру из труб и барабанов примешивались разъяренные голоса и радостные возгласы, по изгибам моих нервов и сосудов вышагивали пляшущие и дерущиеся толпы, затаптывая всё, что попадалось им на пути. Времени на рефлексию не оставалось. Спал я не больше пяти часов. Мания величия разрасталась и начинала оргию. Если сидеть и не рыпаться, мозг лопается от распирающих его безумных идей. Мания – это терроризм. Это путч безумных идей против деспотизма мозга. Когда тебя охватывает мания, становишься безумно занятым. Я каждый день пил «юнкер».[204] Выбравшись из больницы, я засуетился вокруг этого танкера. Я был на целый обхват крупнее, чем сейчас, и ходил, будто летал, сметая все на своем пути.
Не обращая внимания на ошеломленного Рафаэля, Кубитакэ выплескивал непрекращающиеся потоки слов. Почему-то он вспомнил кулинарное шоу, связанное с приготовлением лягушки, которое видел в Бангкоке. На коже живой лягушки ножом делались надрезы, их края закреплялись, лягушку оглушали электрошоком, и она выпрыгивала из своей кожи, как будто одежду сбрасывала. В тот момент Кубитакэ до глубины души тронула лягушка со снятой кожей: не своим омерзительным видом, а тем, что терпеливо сносила абсурдность жизни. Он словно бы увидел в этом воплощение духа самопожертвования своим телом (кожей).
Воспоминания о лягушке со снятой кожей всегда подбадривали Кубитакэ. Как будто решившись на что-то, он оплатил счет и вышел с Рафаэлем на улицу. Рафаэль шел вслед за несущимся вперед Кубитакэ, даже не догадываясь, что произошло в его голове. Через пять минут они удалились от сверкающих огней Синдзюку. Узкие дорожки и тесно прижатые друг к другу жилые дома образовывали лабиринт. Кубитакэ посмотрел вбок и увидел равнодушную ко всему старую собаку, лежащую на краю крыши жилого дома. Она тихо глядела на него и не лаяла. Кубитакэ подумал: «Просветленная сука».
На телеграфном столбе значилось «Фукутё». Стоит только сюда забрести, ни в жизнь не вылезешь. Если оглянешься на дорожку, по которой шел, то увидишь белые вывески рёканов,[205] сияющие как на заказ. Напряжение Кубитакэ уже ослабло.
– Я буду в роли активного? Или…
Рафаэль похлопал Куби по плечу и рассмеялся:
– Во всем положись на меня.
И Кубитакэ решил во всем положиться на него, как и было сказано.
Они вошли в комнату. Запах татами ласкал нос. Кубитакэ сел в кресло из глицинии и огляделся вокруг. Спальня располагалась за ширмой. На столике стояли две чашки, чайник и старинный термос. Хотя парочки входят в эту комнату, чтобы заняться вполне определенным делом, поначалу они ведут себя, как чужие, скрывая смущение. Силятся придумать отвлеченную тему для разговора. Привыкают к атмосфере комнаты, словно кошки к чужому дому, – съеживаются, мельчают.
Рафаэль достал из холодильника пиво и налил в два бокала. Он был расслаблен.
– Наверное, живя в Токио, сталкиваешься с разными трудностями, да? – спросил Кубитакэ, чтобы заполнить паузу, хотя и сам понимал, что это глупый вопрос.
– Да. Где бы я ни был, я не могу расстаться с Нью-Йорком. Одновременно нахожусь в двух местах. Но могу вынести Токио, потому что люблю японцев.
Вот уж действительно добрый иноверец. Выглядя усталым, Кубитакэ пошевелил плечами и шеей.
– У меня хорошо получается, – сказал Рафаэль и сделал ему массаж плеч и спины.
Несомненно, у него были руки профессионала. Если так и дальше пойдет, то он, похоже, и завтрак, и обед, и ужин будет готовить. Утром – рисовая каша с соленьями. На обед – спагетти с морепродуктами. На ужин – фасолевый суп с омлетом. Наверняка будет такое меню. Раз он с одного взгляда определил, что у Кубитакэ слабый желудок. Кубитакэ решил спросить:
– Ты, наверное, хорошо готовишь?
Ответ его порадовал.
– Два года назад один приятель научил меня японской кухне. Я и темпура[206] могу приготовить, и соус с гречневой лапшой, и набэмоно.
Ну, конечно, парню, который живет за счет братской дружбы, необходимо хорошо готовить. Некоторое время они поговорили о еде. Кубитакэ спросил Рафаэля, какую рыбу тот любит, и Рафаэль ответил: фрикадельки из белой рыбы. Тогда Кубитакэ спросил: если придется всю жизнь есть только одно блюдо, что бы он выбрал и что для него, как для коалы – эвкалипт. Выбор непростой. Рафаэль сказал: куриный суп. Кубитакэ долго сомневался, а потом, в свою очередь, решил остановиться на дзарусоба.[207] Если это блюдо не подходит, спросил он, что ты выберешь? Рафаэль сказал: бэйгл. Кубитакэ ответил: онигири.[208]