Владимир Романовский - Богатая белая стерва
— На меня нашло вдохновение. Мне нужно закончить второй акт оперы, которую я пишу. Не будь груба с продюсером. Как тебя зовут, сынок?
— Анди.
— Не будь груба с Анди, Лиллиан. На его стороне Фьюз Чайна и Ларри Геймфрай.
Квартира Юджина Вилье находилась в двух кварталах от заведения. Портье не было. Замок на парадном входе был декоративный. Роберт нашел квартиру и надавил кнопку звонка. Эта мера предосторожности была лишней — он чувствовал, что внутри никого нет.
Он быстро открыл замок, зажег фонарик, и осторожно прикрыл дверь.
Он не знал точно, что он должен здесь обнаружить. Может, фото Кассандры Уолш, доказывающее, что человек, которого видела Лиллиан… во время сеанса… был тот же, что и человек, здесь проживающий, и что глаза, сквозь которые его видела Лиллиан, принадлежали Кассандре. Он действовал, движимый импульсом. Делать подробный обыск не было времени, да и ордера не было. Он заметил компьютер, хотел уже было его включить, но передумал. Он посветил фонариком на книжные полки в гостиной. Времени анализировать названия тоже не было. Он осмотрел одну из двух спален, чьи стены были полностью оклеены вырезками из журналов, изображающими разных популярных музыкантов и актеров, включая Ларри Геймфрайя и Фьюза Чайну. Любовник Кассандры Уолш? Вряд ли. Он зашел во вторую спальню. Ага, это уже похоже на дело. Много звуковоспроизводящей аппаратуры и пианино. Обычное. Роберт поднял крышку и провел пальцами по клавишам. Пыли нет. На пианино играли, оно не было просто мебелью. Сверху лежали папки, и, открыв одну из них наугад, Роберт обнаружил нотные записи, сделанные черными чернилами от руки. Кто-то здесь сочиняет музыку. Черный композитор, как сказал тот вульгарный дурак. Роберт перевернул страницу, зажал фонарик между плечом и щекой. Ого. Парень действительно был композитор. Он взял другую папку. И еще одну. Еще интереснее. В следующей папке на титульном листе написано было «Посвящается Санди». Для суда это не подходит, но надпись убедила Роберта, что парень был действительно любовник Кассандры. Роберт попытался разобрать основную тему, напевая медленно. Не вышло. Он попробовал еще раз. Нет, не получается. Он не помнил, когда последний раз читал нотную грамоту. Он попытался напеть мелодию еще раз — и вдруг прошел первые восемь тактов. Он намычал их снова — ему показалось, что это — первая часть простой, хрупкой, невозможно красивой мелодии. Ну, может просто показалось. Как бы проверить впечатление? Роберт закрыл крышку, положил на нее открытую папку, вынул из кармана портсигар, и надавил кнопку. Из портсигара выскочил объектив. Роберт сфотографировал страницу, затем вторую и третью. Вскоре вся соната была запечатлена в цифровой памяти.
К тому времени, когда он возвратился в ресторан, продюсер уже ушел. Тревога Лиллиан исчезла, когда Роберт сел на свой стул и подмигнул ей.
— Двенадцать минут, — сказала она. — Две минуты лишних.
— Сожалею, — сказал он. — Ну так что, взяла ты у парня координаты?
— Да.
— А контракт он тебе показал?
— О да. Весьма солидный, и выгодный. Кстати, аванс тебе не заплатят. Но зато проценты потом большие. Где это ты был?
— Да так, выскочил купить билеты.
— Какие билеты?
— Мы с тобой идем в эту субботу в оперу. Тебе нравится «Аида»? Одна из лучших вещей Верди. Действие происходит в Египте, в тени пирамид. И очень много межрасового [непеч.].
III. ИЗ ДНЕВНИКА ЮДЖИНА ВИЛЬЕ:
Хотя цифры не увлекают меня так, как увлекали раньше, все-таки я вспомнил, когда проснулся тем утром, что сегодня мне исполняется двадцать пять. Не один я это, оказывается, вспомнил. На автоответчике наличествовали — пьяное сообщение от Джульена, трезвое от мамы. Джульен оставил свое в четыре-ноль-семь утра, а мама, которая вечно рано встает, через два часа после него. Я посмотрел на часы. Одиннадцать. Я потопал в ванную. Зеркальное изображение Юджина Вилье на дверце туалетного шкафчика мне не понравилось. Опухшая морда, глаза смотрят зло. Я зачерпнул пригоршню воды и плеснул на изображение. Ручейки побежали по стеклу. Изображение не улучшилось. Тогда я собрался с духом и плеснул воды себе на лицо. Было приятно, но визуальный аспект остался неизмененным.
Зазвонил телефон. Я как раз раздумывал, какие нужно внести коррективы в четвертую часть моей Первой Симфонии.
Да?
Джин?
Санди!
С днем рождения.
О. Не знал, что ты знаешь.
Ну?
Что ну?
Не кажется ли тебе, что нужно что-то сказать?
Например?
Для начала — спасибо.
Да, конечно. Спасибо, Санди. Спасибо… Спасибо.
Симфонию закончил?
А?
Ты уже целый месяц говоришь об этой симфонии. И ни о чем другом. Даже во сне. Ну, что, закончил?
Хмм. Я вот только что собирался заканчивать.
Мне можно посмотреть?
Э… Да, конечно.
Сегодня после полудня?
Э… Нет. У меня ранний ангажемент…
Отмени.
Вот так вот — взять и отменить?
Да. Я нанимаю тебя на сегодняшний вечер.
Это мне не понравилось. Я говорю — Так, знаешь ли…
Она захихикала молодым голосом. Она сказала — Нет, идиот. Ты мне нужен как эксперт, и я тебе заплачу. Семьдесят долларов.
Ангажемент мой в тот вечер был — очень приличное заведение на Верхнем Ист Сайде, я подменял их обычного пианиста, который попросил меня его поддержать, а то у него бурный внебрачный роман, в который он ввязался, чтобы компенсировать ежедневную враждебность тещи. Я рассчитывал получить сотни полторы, так что я сказал — Нет, не пойдет.
Она сказала — Я не могу заплатить тебе больше за то, что ты сделаешь. Но будут премиальные.
А, да?
А как же. Если ты завершишь проект меньше, чем за четыре часа, то получишь двести долларов.
Я стоял на тротуаре, нервно куря.
Кто их знает, этих голубокровных. Она могла не найти улицу. Она могла не заметить меня на улице. Она могла решить, что я передумал и уехал в Аргентину. Я не люблю Аргентину, но она-то об этом не знала. Я стоял, курил и разглядывал в упор ворчливых прохожих, и удивительно просто, что никто из них не обиделся за все это время. Многие люди в этом городе, особенно у кого мускулы большие — очень закомплексованы и не любят, когда на них глазеют. Их это стесняет, и они способны тут же устроить скандал с мордобоем, если их разглядывают. Я уже собирался закуривать снова когда увидел черный Форд Эксплорер, лихо входящий в левый поворот. Машина рыкнула сигналом на рассеянного среднего возраста и профессорского вида мужчину, увеличила скорость, и резко затормозила возле меня. Дверь с пассажирской стороны распахнулась — изнутри на нее яростно нажали — и снова захлопнулась. Затем ее открыли опять, и на этот раз Санди выставила ногу с водительского сиденья, чтобы остановить непослушную дверь.
Она радостно закричала — Запрыгивай!
Я запрыгнул. Я поцеловал ее. Я хотел, чтобы поцелуй продлился дольше, но она была очень нетерпелива — что-то у нее было такое на уме сегодня.
Она говорит — Вот это?
Я отдал ей партитуру, которую только что распечатал.
Она говорит — Спасибо. Сиди и не двигайся, я сейчас.
Она переключила рычаг на парковку и выскочила наружу. Задняя дверь, открывающаяся вверх, скрипнула. Я оглянулся. Санди оперировала портативным факсом и тихо ругалась последними словами.
Я говорю — Куда ты это посылаешь?
Она говорит — Не бойся, не украдут.
Я хотел бы знать.
Скоро узнаешь. Заткнись и дай мне тут закончить.
Некоторое время она возилась со страницами и кнопками. Удовлетворенная, она позволила машинке работать без ее помощи, захлопнула дверь, и снова материализовалась на водительском сидении — солнечная, счастливая, ослепительная, сердитая, и смешливая.
Она говорит — Пристегнись и ничего не бойся.
Следующие несколько кварталов факс позади нас мычал и урчал. Затем он дважды бибикнул и выключился. Санди кивнула и подняла к небу большой палец. Я взял ее за запястье и захватил палец губами.
Она говорит — Не смей.
Засмеялась.
Она говорит — Не сейчас.
Глаза у нее сверкали.
Она была страстным, импульсивным водителем. Ее Эксплорер — если вы видите голубокровного, который едет в чем-то помимо Ройса, так это они думают, что ведут себя незаметно — устремлялся вперед как ракета каждый раз, когда светофор — не обязательно тот, который был перед нами — переключался. На зеленый свет ему тоже не обязательно было переключаться. Красный устраивал Санди в той же степени, что и зеленый, а желтый ее возбуждал неимоверно. Она меняла полосы под неестественным углом. Она подрезала грузовики, автобусы и желтые такси по желанию. На экспресс-шоссе естественная скорость Санди была — девяносто миль в час. Каждый раз, когда ее нога в белом сникере вжимала акселератор в пол, победная улыбка появлялась на ее губах. На ней были синие джинсы, белая футболка, и кожаная куртка возрастом не менее десяти лет. Ее вьющиеся пепельно-блондинистые волосы завязаны были в озорной хвост. Ей нравилось водить, она говорила, что слишком редко водит, с энтузиазмом выкрикивала страшные ругательства, когда та или иная машина нарушала ее план на ближайшие полторы секунды. В такой манере мы переехали Мост Трайборо, проскочили Аэропорт ЛаГвардиа, посмотрели, как плывет мимо Шей Стейдием, влетели на Лонг Айленд Экспрессуэй, и вскоре приблизились к региону, известному в просторечии как Золотой Берег. Места эти были мне памятны.
