Валерий Кормилицын - Излом
«Избыток красящего пигмента меланина в шерсти самца хищного домашнего животного не позволяет изменить масть вышеупомянутого млекопитающего при помощи водных процедур…» – тряс бы он пухлыми детскими щёчками и причмокивал губками. Ну ничего–о… Как это в пословице говорится: от сумы и тюрьмы не зарекайся…
— По–гайдаровски это бы звучало: «От инфляции и пенитенциарной системы не застрахуешься», – вслед за Валерием перевёл на научный язык поговорку.
Он уважительно глянул на меня.
— Да на зоне с ним и в карты никто не сядет играть, потому как не поймут, на каком языке говорит… Козырь он назовёт доминантой, от мелких карт абстрагируется…
— И вообще… – перебил Философа, – на картах не гадают, а прогнозируют, – развеселились мы.
После Гайдара запустили концерт, и первым пел Высоцкий.
— Вот кого я люблю! – закрыв глаза, слушал барда Валерий.
— Кто же его не любит? – согласился с ним. – Главное, выпить любил, – взглянул на жену, – а тут за лишнюю рюмку распять готовы.
— Ага! Раз шесть, – подала голос Татьяна. – Они люди искусства… А человек искусства – избранник бога. Душа его живёт в иных мирах и измерениях, где много цветов, зелёные леса и, главное, добрые, умные люди… И поэтому, когда поэт просыпается в хаосе и холоде нашей жизни, где не хватает денег, а кругом хамство, предательство и ложь, он хочет забыться и поскорее уйти к себе… туда… к водопадам и цветам… потому и пьёт, чтоб не видеть обыденности зла!.. – не морщась, выпила до дна рюмку коньяка.
Мы с Валерием зааплодировали.
После концерта – вновь политика. Выступал председатель губернского дворянского собрания – граф Купершмит, директор оптового рынка. Картавя, он поведал, какая поганая, в сравнении с Западом, страна Россия и сколько тут надо поменять…
— Перемены, по его понятию, заключаются в том, чтобы банки, газеты и власть отдать картавым и прикартавливающим, – заскрипел зубами Философ.
Граф между тем клеймил русский шовинизм и великодержавность.
— Самые махровые националисты кричат сейчас о русской великодержавности, – не мог успокоиться Валерий. – Это прибалты, западные белорусы и украинцы, давно продавшие православную веру и окатоличествовавшиеся. В России их поддерживают постепенно захватывающие газеты и телевидение «демократы». Для этих, чем больше беспорядка и чем слабее страна, тем лучше… В мутной воде российской действительности прекрасно ловится долларовая рыбка. Сегодня на повестке дня стоит не коммунистический интернационализм, а русский патриотизм, именуемый врагами России — шовинизмом и имперскими амбициями. Но именно в этом и есть наше спасение и возрождение как нации. Следует самим научиться уважать себя, а после и другие научатся, — поднялся и выключил телевизор.
Татьяна ничего не поняла из его слов, я отнёсся к ним сочувственно, но мысли были заняты другим.
-… Следует создавать национальную патриотическую партию. Я создам такую, — философствовал Валерий, — и назову её «Орден русских витязей».
— Сейчас идеи нет! – вставил я слово. – И в этом наша трагедия…
— Идея есть! – стукнул кулаком по столу Валерий. – За Бога, Народ и Отечество!!!
Утром позволил себе поспать подольше в связи с наступающими октябрьскими праздниками.
«Вот бы было славно вместе с заводом на демонстрацию сходить, – остановился я, выйдя из подъезда. – Это же надо!.. Тротуар… и подлая доска грязью не обрызгает», – разглядывал трёх революционных инвалидов, сидевших на скамейке.
Немного задев меня плечом, мимо проплыла, покачивая крутыми бедрами, дама бальзаковского возраста. Худенький старичок с двумя костылями часто закивал в её сторону лысой головой со съехавшим на бок беретом и потолкал локтем небритого и безрукого ветерана гражданской войны с толстенными линзами в очках, прикреплённых к седым волосам торчавшей из‑под кепки резинкой от трусов. Уставив на даму глаза в пол–лица, тот понимающе ухмыльнулся, приложил к носу один из оставшихся на руке трёх пальцев и шумно высморкался на ботинок третьему другу. Заметив свою оплошность, заорал пострадавшему в ухо:
— Ви–и-да–а-л?!
У того все время утвердительно тряслась голова, и было трудно определить – видал он или нет…
«Вот это жизнь! – подумал я. – Надо их в тайные агенты принять», – зашагал на автостоянку.
Перед Новым годом отправил Заева и управляющего на Украину договариваться об оптовых поставках сахара. Сам же вместе с главбухом сорвался в Москву. На руководстве оставил двух доцентов – юриста и экономиста, замов главбуха.
Штат расширялся. Кроме них, в офисе постоянно дежурили два гоблина, правда, без оружия, но они и руками могли бы удавить средних размеров бегемота. Охрану поставил в связи с участившимися «наездами». Слава богу, пока никаких эксцессов не случалось. Ребята объясняли рэкетирам, что они не хозяева, а кто хозяин, не знают.
С ними разговаривали вежливо – попробовали бы нахамить… Подходили, в основном, кавказцы.
Гайдаровская Москва производила тягостное впечатление – превратилась в большую барахолку. Торговали всюду и всем. Рынком и не пахло. Кругом царили базар, грязь и чеченцы, на глазах обирающие народ.
«Ведь раньше лояльные парни были, по крайней мере, внешне, теперь лишь за косой взгляд могут порезать… Ну как же. Их кунак госдумой руководит. В принципе, – думал я, – сама Россия против себя их и вооружила. Но политика политикой, а бизнес бизнесом».
Нашёл для своего кооператива много полезных и дешёвых вещей.
«Теперь придётся с двойняшками и Чебышевым на машинах сюда ехать да охрану обязательно взять».
Мой бывший учитель работал у нас экспедитором и мотался с двойняшками по колхозам.
2
После Нового года Гиви закатил званый ужин в честь приезда на постоянное жительство своего папы–гамсахурдиста, здорово насолившего Шеварднадзе и надумавшего скрыться от него в России, которую до этого с пеной у рта обливал грязью.
Обильно оплёванная им терпеливая Россия приняла с распростёртыми объятиями своего ненавистника, и в благодарность папа–гамсахурдист тоже откупил туалет, назвав его «Золотое руно».
Попив халявного грузинского вина, Заев принялся выяснять у Гиви половую принадлежность руна.
Я, разумеется, поздравлять с приездом папу–гамсахурдиста не пошёл.
«Наверное, это Философ так влияет на моё мировоззрение или окружающая обстановка?!»
По привычке, иногда навещал старое свое «бунгало» – там хорошо думалось при виде огня, горящего в печи.
С минуты на минуту ожидал прихода Заева – собирались ехать по одному делу. Поэтому, когда в дверь постучали, без раздумий открыл её и тут же отлетел к стене, больно ударившись спиной. В дом ворвались четверо кавказцев. Пробежав по комнатам и определив, что посторонних нет, без церемоний притащили меня в большую комнату.
Двое занялись мной, один, самый маленький, остался на кухне, ещё один, последний, вышел на улицу.
— Дарагой! – начал один из них, видимо, главный.
«Сволочи! – поиграл мышцами на ушибленной спине. – Следили, наверное…» – сосредоточил внимание на умывальнике, за которым находился супертопор. Однако путь к нему был отрезан носастым горцем.
– … Садысь, дарагой, будь как дома, – толкнул меня на стул их главный, доставая из‑под куртки милицейскую дубинку.
«Неужели Марк Яковлевич гостей прислал? – решил пока ничего не предпринимать и выслушать их. – Да нет, ему‑то зачем?..»
— Нихарашо–о, нихарашо–о поступаешь, – поигрывал дубинкой главарь. – Обижаешь чэстных людэй…
«Ну уж кого–кого, а честных‑то я не обижаю», – хмыкнул и нагло глянул на вожака.
Всё чаще и чаще ко мне поступала информация от моих ребят, что на рынках к ним подходили молодчики–брюнеты с желанием сорвать деньжат. Но чтобы с моих что‑то взять силой, надо роту десантников посылать… К тому же, пожимая плечами, мои продавцы говорили, что не хозяева.
И вот, наконец, добрались до хозяина.
— Мы знаем, что у тебя есть, а чего нэт… платить надо, и в дэрэвне людей обижаешь, смотри–и-и дарагой… – многозначительно тянул он ласковым тоном.
Пока соображал, что бы ответить, он ловко, почти без размаха, ударил дубинкой по рёбрам, видно, не понравилась моя усмешка. В глазах потемнело от боли, сжал зубы, сдерживая крик, и такой же силы удар ощутил на спине. Второй кавказец, который, сам того не зная, перекрывал дорогу к топору, видно, позавидовав шефу, подбежал и ударил ногой.
«Ну, твари, припомню вам это», – с трудом поднял голову и увидел в окно, как сверху спускается в овраг Пашка с двумя десантниками.
Это придало сил.
Кавказцы с удовлетворением смотрели на меня.
— Это только начало, дарагой! – опять ласково начал тот, с дубинкой.
— Нет, – схватил я стул и швырнул в окно. – Это конец, – другой стул опустил на голову ухмыляющегося шефа.
