Чинуа Ачебе - Стрела бога
В этом году Акву Нро должен был иметь добавочный интерес, потому что возрастная группа Обики собиралась подарить деревне новую маску предков. Приход новой маски всегда являлся важным событием, особенно когда это маска высокого ранга. В последние дни перед праздником члены возрастной группы Отакагу усиленно готовились к нему. Те из них, кому предстояло играть на праздничной церемонии главную роль, естественно, навлекут на себя злобу и зависть дурных людей, и поэтому они должны были обезопасить себя с помощью защитительной магии. Но и все остальные тоже должны были предохранить себя от злых чар, втерев в неглубокие надрезы на руке кое-какие защитные снадобья.
Все эти приготовления производились, как предписывают секретные обряды духов предков, в глубокой тайне. В последние годы в Умуаро была осознана необходимость более строгого соблюдения секретности вокруг этого ритуального таинства. С некоторых пор старейшинам стало ясно, что, хотя ни одна женщина не осмелится открыто заговорить при виде маски, ей не так уж сложно догадаться, кто из мужчин скрывается за ней. Стоит ей только оглядеть всех, окружающих маску, и она заметит, кто отсутствует. Чтобы преодолеть эту трудность, старейшины недавно постановили, что возрастная группа или деревня, желающая представить умуарцам новую маску, должна поручить роль духа в маске мужчине из другой группы или деревни. Вот почему молодые мужчины Умуачалы, принадлежащие к возрастной группе Отакагу, выбрали человека, который понесет их маску, на стороне — из числа жителей Умуогвугву. Звали этого человека Амумегбу; во время всех этих приготовлений он находился в Умуачале, но его пребывание здесь держалось в строжайшей тайне.
Эдого и Обика имели самое прямое отношение к предстоящей церемонии. Обике было поручено членами его возрастной группы заклание одного из жертвенных баранов перед лицом маски. Эдого же был причастен к торжеству как резчик, создавший эту маску.
Перевалило за полдень. Обика сидел на полу своей хижины, вытянув ноги по обе стороны точильного камня, на котором он затачивал свое мачете. Пот ручьями стекал по его лицу; он трудился, прикусив от усердия нижнюю губу. Он уже извел целую голову соли, обрабатывая точильный камень, и время от времени выдавливал из плода лайма немного сока на лезвие. Два выжатых плода лежали возле камня вместе с несколькими целыми. Обика точил свое новое мачете в перерывах между другими делами вот уже три дня, и теперь лезвие достигло такой остроты, что им можно было бриться. Он встал и вышел из хижины, чтобы полюбоваться своей работой при свете дня. Клинок, как зеркало, сверкал на солнце при каждом движении руки. Удовлетворенный, он вернулся в хижину и отложил мачете в сторону. Затем он прошел во внутренний дворик, где его жена в этот момент наливала в миску воду из большого кувшина, стоящего у входа в ее хижину. Она устало распрямилась и сплюнула, как это делала теперь постоянно.
— Старушка, — поддразнил ее Обика.
— Говорю тебе, если бы ты только знал, что сделал со мной, ты бы пришел и уничтожил сделанное, — ответила она, улыбаясь.
Вскоре деревня огласилась первыми звуками приближающегося празднества. Взад и вперед по всем ее закоулкам носились несколько юношей, колотивших в свои огене. Они искали маску: ведь никому заранее неизвестно, через который из миллиона муравьиных ходов в Умуачале она явится. Долго-долго продолжали они свои поиски, и звон их металлических гонгов и топот ног держали всю деревню в возбуждении. Как только жара начала спадать, деревня опустела: все жители высыпали на ило.
Ило в Умуачале было одним из самых больших в Умуаро и самым ухоженным. Его иногда называли Лло Агбасиосо, потому что его длина устрашала даже лучших бегунов. В одном из четырех его углов стоял окволо — дом, откуда посвященные в тайные обряды духов предков наблюдали церемонию, происходящую на ило. Этот окволо представлял собой высокую, необычного вида хижину, у которой было лишь три стены: две боковые и задняя. Вместо передней зиял открытый проем; заглянув внутрь, можно было увидеть ряды длинных, во всю ширину хижины, ступеней, поднимающихся от земли под самую крышу. На нижних ступенях, откуда открывался наилучший обзор, сидели старейшины деревни; позади них, в верхних рядах, размещались остальные мужчины. Прямо за окволо высилось дерево удала, которое, как и все деревья удала в Умуаро, считалось принадлежащим духам предков. Сейчас под ним резвились дети — их влекла сюда надежда, что сверху упадет созревший светло-коричневый плод, который станет добычей самого проворного или самого везучего. Зрелые, соблазнительного вида плоды висели на дереве в изобилии, но никому — ни детям, ни взрослым — не позволялось срывать их. Попробуй кто-нибудь нарушить этот запрет, и к нему явятся в масках все духи Умуаро; после этого ему придется платить большой штраф и щедрыми жертвоприношениями стирать следы их ног.
Хотя Эзеулу и Акуэбуе явились заранее, ило уже заполняли толпы народу. Помимо того что здесь собрались все жители Умуачалы от мала до велика, пришло много людей из других деревень Умуаро. Женщины и девушки, молодые мужчины и подростки образовали на ило широкий круг; со всех сторон к ило стекались потоки людей, и кольцо все уплотнялось, а гомон усиливался. На этот раз юноши с хлыстами не расчищали от людей центр круга: пространство в центре расчистится само, как только появится маска.
Вдруг в толпе тревожно задвигались; волны беспокойства распространились из одного центра во все стороны. Люди спрашивали у стоящих рядом, в чем дело, и те показывали куда-то. Вскоре уже множество пальцев указывало в одну и ту же сторону. Там, в сравнительно тихом углу ило, сидел Отакекпели. Этот человек был известный всему Умуаро злой колдун. Не один и не два раза приходилось ему брать орех кола с ладони мертвеца и давать клятву, что он непричастен к его смерти. Правда, он не умер после этих клятв, что вроде бы свидетельствовало о его невиновности. Но люди в его невиновность не верили; как утверждала молва, он тотчас же бросался домой и принимал сильное противоядие.
И то, что было о нем известно, и то, как он уселся поодаль от людей, — все это ясно говорило: Отакекпели явился не только затем, чтобы поглазеть на новую маску. Дурные люди часто использовали подобные празднества для проверки действенности своего колдовства или силы своих заклинаний. Рассказывали, что ведуны на несколько дней приковывали к одному месту маску, не принявшую всех мер предосторожности, или даже ухитрялись свалить ее наземь.
Пожалуй, самым подозрительным в Отакекпели сейчас была его поза. Он сидел, как хромой, поджав под себя ноги. Говорили, что это боевая поза кабана, которую тот принимает при встрече с леопардом: садится в вырытую им неглубокую яму, чтобы надежно прикрыть мошонку, и выставляет вперед ощетинившуюся и крепкую, как железо, голову. Как правило, леопард отступает и отправляется на поиски коз и овец.
Люди в толпе смотрели на Отакекпели неодобрительно, однако никто не вступал с ним в спор — не только потому, что это было опасно, но еще больше потому, что в глубине души чуть ли не каждый предвкушал захватывающее зрелище единоборства двух могущественных сил. Если юноши возрастной группы Отакагу, представляющие новую маску, не позаботились о средствах защиты от колдовства, винить они должны будут только самих себя. Фактически эти схватки чаще всего не имели никаких видимых последствий, потому что противоборствующие силы оказывались равными или потому что обороняющиеся оказывались сильнее нападающих.
Приближение маски обратило часть зрителей в паническое бегство. Женщины и дети бросились врассыпную, улепетывая от маски и вопя от наслаждения опасностью. Вскоре все они вернулись обратно, потому что маска даже еще не появилась в поле зрения; слышалось лишь гудение огене и пение сопровождающей маску свиты. Удары металлического гонга и голоса поющих звучали все громче и громче, и люди в толпе стали оглядываться, проверяя, есть ли позади свободное пространство, — на случай, если придется дать тягу.
Толпа снова отпрянула в стороны, когда с узкой дорожки, по которой, как ожидалось, должна была прибыть маска, выскочили на ило первые ее вестники. Эти молодые мужчины в одежде из волокон рафии подбрасывали и ловили свои мачете или скрещивали их слева направо и справа налево, приветствуя друг друга, и солнце играло на их клинках. Они носились туда и обратно; время от времени кто-нибудь из них с угрожающим видом стремительно бросался вперед. Толпа перед ним расступалась, а он вдруг резко останавливался, весь дрожа от возбуждения.
Гонг и пение раздавались где-то совсем рядом, но их почти не было слышно среди шума и гомона толпы. Вероятно, некоторое время маска стояла на месте — иначе теперь бы она уже появилась. Пение ее спутников не смолкало ни на минуту.
