Алексей Козырев - Трансплантация (сборник)
Заинтересовал меня и большой желтый конверт. В нем, к великому моему удивлению, я обнаружил два авиабилета. Вылет — послезавтра. Один билет на имя зама, другой — главбухши и оба — на солнечный Тенерифе. Там же, в конверте, лежал контракт с некой испанской фирмой на покупку двух коттеджей и цветастый вексель на предъявителя в кругленькую сумму триста тысяч евро.
Вот, пожалуй, и все. Больше ничего и не надо. Весь расклад ясен. Именно этот самый Басов с помощью «особо преданных» мне лиц получил в полное владение дорогую моему сердцу фирму. Ну а уж затем таким вот «коттеджным способом» их за эту добрую услугу отблагодарил. Езжайте, мол, ребятки на Канары, живите себе на ласковом берегу Атлантики. Дышите целебным воздухом, купайтесь, загорайте, наслаждайтесь европейской цивилизацией, ешьте блюда из морепродуктов. В общем, отдыхайте как следует, только вот мне, пожалуйста, не мешайте. А я уж здесь сам как-нибудь разберусь с разными там акциями, прибылями, дивидендами и прочей ерундой. Вот так!
Пробежав глазами контракт, я обратил внимание на один из разделов, в котором говорилось об ответственности клиентов, то есть моего благоверного заместителя и драгоценнейшей главной бухгалтерши. Переведя с юридического языка на обычный человеческий, я понял, что в случае, если клиенты вовремя не произведут оплату обозначенным в контракте векселем или же вексель окажется неплатежеспособным, их ждут весьма печальные последствия. В обширном списке последствий мне понравились два пункта. Первый предусматривал уголовное преследование клиентов. Второй в обязательном порядке лишал их залога, указанного в приложении к контракту. А судя по приложению, залог этот состоял из квартир и автомобилей моих распрекрасных коллег по работе. То есть всего того, что было нажито ими теперь уже очень сомневаюсь что честным, но все же трудом. Цветной ксерокс оказался в полном порядке, и ксерокопия векселя мало отличалась от подлинника. Ее-то я аккуратненько и уложил в желтый конверт рядышком с авиабилетами и контрактом. А сам вексель перекочевал в те же бездонные карманы Жениной куртки. Покидая офис, я не смог удержаться! Черным жирным фломастером чуть пониже траурного фото и теплых слов обо мне приписал: «Искренне тронут! Надеюсь на скорую встречу на моей территории!» И расписался своей строгой банковской подписью, которую, как я уже говорил, подделать практически невозможно.
* * *Такси удалось поймать быстро. В салоне было чисто и тепло. Удобно устроившись на заднем сиденье, я назвал водителю адрес нашей с Женей явочной квартирки и погрузился в размышления. Итак, имена двух врагов мне известны. Впрочем, какие они враги! Так, подленькие предатели. На большее не тянут. Бог им судья вместе с испанским правосудием. А вот с главным моим противником — Басом — мне, по всей видимости, еще предстояло познакомиться. Все сводилось к тому, что это как раз и есть Басов Анатолий Анатольевич. Бывают же такие совпадения! Выходит, что бывают. Но почему он так уверен и хладнокровен? Отчего не боится, что вся эта афера кончится для него крайне плачевно? Ну хорошо, я и Женя мертвы. Впрочем, хорошего здесь немного. Но ведь Инна-то пока жива! Пока! Почему это я решил, что пока? Чушь какая! Хотя нет. Вовсе и не чушь. Что у нас с арифметикой? Три акционера, три акта передачи, три подписи. И всего лишь два трупа. Одного явно не хватает. — Стоп!!! — завопил я, перепугав водителя. — Разворачивайся и педаль в пол — на зеленый, красный, хоть на серо-голубой, но только гони, родной! Плачу по полной! — и ору ему в самое ухо свой домашний адрес.
* * *Познакомились мы с Инной почти два года назад, как ни покажется странным, в детской поликлинике. Обычно всеми делами, связанными со здоровьем нашего ребенка, занималась моя первая жена Ольга. Но в тот день она расхворалась, и везти Егора в поликлинику пришлось мне. Эти процедуры выматывали нас всех, и его, наверное, в первую очередь. Но иначе было нельзя. Тем более что результат лечения был весьма ощутим. И уже сегодня, пожалуй, только специалист мог бы определить, что у мальчика раньше были серьезные проблемы со здоровьем. А ведь, когда мы забирали маленького Егорку из детского дома, его левая ножка почти не двигалась. «Последствия родовой травмы» — так было записано в его медицинской карте. Взять Егора настояла Оля. И если говорить совсем уж откровенно, то я до сих пор каюсь, что послушался ее. Своих детей у нас никогда не было, и, по осторожному приговору врачей, надежд на то, что когда-нибудь будут, оставалось совсем немного. Поэтому мы и вспомнили о старом добром приятеле, который каким-то боком имел отношение к детскому дому. И благодаря этому «боку» нам с Олей были предложены абсолютно здоровенькие, с симпатичными мордашками мальчишки, с нескрываемой надеждой заглядывавшие нам в глаза.
«Ну, этих и без нас с тобой заберут», — шепнула мне Оля и незаметно кивнула в сторону маленького, сгорбленного мальчика, похожего на старичка, безучастно сидевшего в самом дальнем углу. Казалось, он трезво оценивал свои шансы, не питал никаких иллюзий и мало интересовался всем происходящим. Это и был Егор. Заведующая детским домом долго и искренне пыталась нас отговорить от этого выбора: у мальчишки и болезней целый букет, и характер тяжелый, этакий звереныш — нелюдимый, замкнутый, озлобленный.
— Ох, намучаетесь же вы с ним, помяните мои слова, — сказала она нам на прощание, когда через пару месяцев, исполнив все формальности и завернув в казенное одеяло тщедушного Егорку, мы покинули детдом.
Вот так я стал папой. Хотя как раз им-то я и не стал. Каких только разговоров по душам ни было, а все одно: Ольга для него — мама, а я как был Дядьсаш, так дядей Сашей и остался. Права была заведующая. Ох, как права! Помню, лет в шесть мы впервые повели Егора в зоопарк. Ольга сама, как школьница, с восторгом летала по парку от одной клетки к другой. Я, естественно, это время посвятил пиву, сигаретам и чтению газет на скамеечке подальше от запахов звериного мира, но, тем не менее, и сам долго не мог отойти от клетки с толковыми и уморительными шимпанзе. Уж больно хороши! А вот Егору все это было абсолютно неинтересно. С безразличным взглядом, будто бы отбывая какую-то повинность, бродил он по аллеям парка. Полная апатия. Как, впрочем, всегда и во всем. Ему приглянулись лишь сидевшая у помойки черная кошка и снующие повсюду наглые воробьи. И только когда мы подошли к небольшому, обнесенному оградкой вольеру, глаза его по-настоящему оживились. Это было единственное место в зоопарке, от которого нам с трудом удалось его оторвать. Совсем еще маленькие волчата дружно и увлеченно играли в какую-то свою щенячью игру. Они то гонялись друг за другом, забавно семеня своими несуразными лапками, то кувыркались или просто сваливались в кучу-малу, беззлобно покусывая друг друга. И только один волчонок не участвовал в игре. Он с унылым видом сидел в углу у оградки вольера, прямо напротив Егора. Очень долго, почти в упор они с любопытством и нескрываемой взаимной симпатией рассматривали друг друга. Два малыша как будто бы изъяснялись между собой, рассказывая о чем-то очень и очень значительном и грустном, делились своими самыми сокровенными тайнами, каялись и сострадали. До чего же они были похожи! Как родные братья. До сих пор у меня перед глазами эта картина. Хочу забыть ее, но не могу.
Впрочем, Егор и дома был таким же волчонком. Он никогда не отвечал на ласку, не любил и не допускал нежности, как зверек, огрызался на любую мою попытку приласкать его, обнять за тоненькие плечи, погладить по белобрысой головке. И я никогда не чувствовал ответного тепла, сочувствия, понимания. В глазах — лишь озлобленность, отчуждение и постоянное нездоровое упрямство.
Однажды, зайдя за Егором в школу, я случайно заглянул в спортзал. Там, в полном одиночестве, еще более тщедушный, чем обычно, Егор раз за разом пытался преодолеть совсем, надо сказать, смешную высоту: не больше метра. Помню, в его возрасте я брал полтора с солидным запасом. У этого же горе-спортсмена ничего не получалось. Очередной разбег, неуклюжий прыжок, и алюминиевая планка с жутким грохотом падает на пол. Пять, десять, тридцать попыток — и все с тем же результатом. Разбег, прыжок, жуткий грохот падающей планки… Мне этот грохот ночью снился! А через месяц Егор принес домой серебристый кубок и диплом победителя школьной спартакиады. «Комарову Егору, занявшему первое место в прыжках в высоту с результатом метр семьдесят сантиметров», — написано было в дипломе. Я выставил кубок на самое видное место в книжном шкафу, но на следующий день Егор, ни слова не говоря, убрал его куда-то в кладовку, где хранилось разное ненужное барахло. И — вновь такой же зверек, молчун и нелюдим.
Зря я послушался Ольгу! С появлением Егора что-то стало неуловимо рушиться и в наших с ней отношениях, до того очень теплых и добрых. Неуловимо и, увы, необратимо. С каждым днем. Раз за разом… Как грохот падающей алюминиевой планки.
