Габриэль Маркес - Жить, чтобы рассказывать о жизни
Тем не менее после сорока шести лет пещерной гегемонии президентов-консерваторов начинал казаться возможным и мир. Три молодых президента, обладая новым, современным мышлением, открыли перспективу либерализму, который, очевидно, был способен рассеять туман прошлого. Альфонсо Лопес Пумарехо, самый значительный из троих, смелый реформатор, был переизбран в 1942 году на второй срок, и ничего, казалось, не могло нарушить установленный темп перемен в стране. Поэтому на первом курсе лицея мы поглощали новости о войне в Европе с такой жадностью, с какой никогда не интересовались нашей государственной политикой. Газеты доставлялись в лицей только по особым случаям, поскольку у нас не было привычки читать их. Отсутствовало и портативное радио, и только в комнате учителей стоял старый проигрыватель, который мы включали на всю громкость во время танцев в семь часов вечера. Поэтому далеко не сразу узнали и осознали то, что бушует самая кровавая и беспощадная из войн человечества.
Политика ворвалась в жизнь лицея. Мы разделились на группы либералов и консерваторов и так впервые узнали, на чьей стороне каждый из нас. Возникла внутренняя партийность, сердечная, но настолько академичная по сути, что вскоре вылилась в то самое состояние духа, которое начинало разлагать и всю страну. Первоначальная напряженность была едва заметна, никто не сомневался в позитивном влиянии Карлоса Мартина, стоящего во главе преподавателей лицея, никогда не скрывавших своих взглядов и убеждений. Новый ректор не был активным членом какой-либо партии. По крайней мере он разрешил нам слушать вечерние новости в зале по радиоле. С тех пор политические известия одержали верх над танцевальной музыкой. Ходили даже слухи, что в его кабинете висел портрет то ли Ленина, то ли Маркса.
Следствием нашей начавшейся политизированности стала угроза мятежа, однажды чуть не вспыхнувшего в лицее. В дормиторий мы вместо чтения и сна яростно кидались подушками и башмаками. Я так и не смог вспомнить, какой же на самом деле была причина, но полагаю — и несколько участников той бузы согласны со мной, — что это случилось из-за одного эпизода книги «Кантакларо» Ромула Гальегоса, которую читали вслух той ночью. Мы устроили небывало страшный погром.
Немедленно позвали Карлоса Мартина. Он вошел в дормиторий, несколько раз прошел его от одного конца до другого в полной тишине, вызванной его появлением. Затем, в приступе авторитаризма, несвойственном его характеру, приказал нам покинуть дормиторий в пижамах и тапочках и собрал нас на холодном дворе. Там он прочитал нам отповедь в стиле Каталины, и мы вернулись продолжать ночной отдых, уже соблюдая полный порядок. Это была единственная стычка, которую я помню за время моего обучения в лицее.
Студент Марио Конверс, который в том году перешел на шестой курс, поддержал наше безрассудное намерение делать газету, непохожую на те, что выпускались в других колледжах. В первую же нашу встречу он мне показался настолько убедительным, что я решил стать ее главным редактором и стал им, много обещавшим, но не имевшим четкого представления о своих обязанностях. Окончательные приготовления к изданию газеты совпали с арестом президента Лопеса Пумарехо группой высокопоставленных военных 8 июля 1944 года, когда он находился с официальным визитом на юге страны. Факты, изложенные им самим, чрезвычайно ценны. Он рассказал поучительную для исследователей удивительную историю, согласно которой совершенно ничего не знал о происходящем до момента своего освобождения. Он был настолько точен в изложении фактов реальной жизни, что переворот в Пасто остался одним из самых нелепых эпизодов национальной истории.
Альберто Льерас Камарго, находясь еще в своей первой официальной должности, усыпил своим голосом и великолепной риторикой бдительность страны, он в течение нескольких часов выступал по Национальному радио, до тех пор, пока президент Лопес не был освобожден и порядок не был восстановлен. Но тяжелый осадок, сопровождавшийся резкой критикой прессы, был неизбежен. Прогнозы же были самыми неопределенными. Консерваторы управляли страной с момента получения независимости от Испании в 1830 году и до победы на выборах Олаи Эрреры век спустя, за это время не допустив никаких попыток либерализации системы. Либералы, в свою очередь, становились все более умеренными в стране, которая шла вперед, оставляя истории жалкие остатки от себя самой. В те времена существовала элита молодых интеллектуалов, поддавшихся искушениям власти. Хорхе Элиесер Гайтан был более решительным и жизнеспособным ее представителем. Он стал одним из героев моего детства благодаря своей деятельности, направленной против репрессий на банановых плантациях, о которых я многое слышал, не понимая, о чем шла речь, пока не вырос.
Моя бабушка восхищалась им, но я думаю, что ее волновали его политические убеждения, в то время имеющие много общего с коммунистическими идеями. Я стоял позади него, когда на площади Сипакиры он произносил с балкона громовую речь. Меня поразили его череп в форме дыни, гладкие и жесткие волосы, кожа настоящего индейца, громкий голос и манера говорить, как у уличных мальчишек Боготы, возможно, утрированная из политических соображений. Его речь была не о либералах и консерваторах или эксплуататорах и эксплуатируемых, о которых говорили все, а о нищих и олигархах, слово, которое он неустанно повторял почти в каждой фразе, а я услышал тогда впервые и поспешил отыскать его в словаре.
Известный адвокат, блестящий ученик великого итальянского криминалиста Энрико Ферри, в Риме он изучал также ораторское искусство Муссолини и даже что-то перенял от его театральной манеры выступать с трибуны. Габриэль Турбай, его соперник по партии, был врачом, образованным и элегантным человеком в изящных золотых очках, в которых удивительно походил на артиста кино. На недавно прошедшем съезде коммунистической партии он неожиданно произнес речь, которая поразила многих и не на шутку встревожила некоторых из его буржуазных однопартийцев, но он и не думал противостоять словом или делом либеральному сознанию и аристократическому духу. Благодаря своим открытым отношениям с русской дипломатией в 1936 году в Риме он установил официальные отношения с Советским Союзом и стал там послом Колумбии. А семь лет спустя, находясь в Соединенных Штатах в должности министра иностранных дел Колумбии, наладил и отношения с Вашингтоном.
Его связи с советским посольством в Боготе были очень сердечными. В коммунистической партии Колумбии у него было несколько влиятельных друзей, которые могли бы помочь создать предвыборный союз с либералами, о чем тогда много говорили, но только разговорами все и ограничилось. Также в период его деятельности в Вашингтоне в Колумбию доходили упорные слухи о его тайном романе с голливудской знаменитостью — может быть, Джоан Кроуфорд или Полетт Годард, — но все же он так и остался убежденным холостяком.
Избиратели Гайтана и Турбая могли составить либеральное большинство и открыть новые пути развития внутри самой партии, но ни один из двух лагерей в отдельности не мог выиграть выборы у объединенных и вооруженных консерваторов.
Наш литературный вестник появился в эти неспокойные дни. Помимо самого факта выхода из печати первого номера, нас неожиданно удивил его настоящий профессиональный вид — восемь страниц отменно сверстанной и хорошо напечатанной иллюстрированной газеты малого формата. Карлос Мартин и Карлос Хулио Кальдерон были самыми восторженными читателями и оба обсуждали на переменах некоторые наши статьи. Самой важной среди них была одна, написанная Карлосом Мартином по нашей просьбе. В ней шла речь о необходимости пробуждения и смелого осознания борьбы против торгашей интересами государства, политиков, карабкающихся по ступеням власти, и спекулянтов, которые тормозят движение страны вперед. Мы напечатали статью с его большим портретом на первой полосе. В этот номер вошли также публикация Конверса об испаноязычном мире и моя лирическая проза под псевдонимом Хавьер Гарсес. Конверс объявил нам, что его друзья в Боготе с особым воодушевлением поддерживали идею выпускать большим тиражом газету для студентов и даже были готовы оказать конкретную денежную помощь.
Первый номер так и не был роздан из-за переворота в Пасто. В тот же день, когда было объявлено об общественных беспорядках, алькальд Сипакиры ворвался в лицей во главе вооруженного взвода и изъял готовые к распространению экземпляры издания. Его появление было неожиданным и объяснялось только чьим-то коварным доносом, что газета содержит компрометирующие материалы. В тот же день пришло уведомление из пресс-центра президента республики о том, что газета была напечатана, не пройдя цензуру осадного положения, и Карлос Мартин был отстранен от должности ректора без объяснений.
