Михаил Идов - Кофемолка
— Но почему?
— Почему она давала нам деньги или почему перестала?
— И то и другое.
— У нее своя логика.
Я вспомнил вечер ужина с Ки. «Расскажи мне про беззаботную жизнь». Как моя жена внезапно не смогла подыграть моей болтовне о нашей «небольшой инвестиции». Сколько же ей потребовалось усилий, чтобы не уронить маску… и после этого выставка. Закрытая дверь и открытые краны. Серое лицо Нины, выходящей из ванной.
— То есть…
— То есть — это все. У нас ничего нет. Даже квартиры. Одна половина принадлежит теперь маме. Другую ты так умно перезаложил. И кстати, поздравляю, я сверилась с «Америмортом»: наша ипотека будет стоить двенадцать процентов в год начиная с 2008-го. Мы не сможем даже покрыть ежемесячные платежи. Только Ки сможет. И покроет.
— Я не понимаю, — пробормотал я. — Я не понимаю. Я не… Подожди. Все наше… дело… вся эта независимость, настоящий труд, лучше-быть-волом. Это все… — ко мне вернулась способность составлять фразы, — продолжалось, пока твоя мать позволяла этому продолжаться?
— Более-менее, — сказала Нина голосом маленькой девочки.
Пашмина за 650 долларов молча издевалась надо мной — на самом деле 702,85 с налогом. Я отпихнул ее прочь, с третьей попытки.
— Ну, это уже нуарное кино какое-то.
— Я не хотела ничего от тебя скрывать. Я все думала, мы рано или поздно заработаем денег, я расплачусь с ней, и тема будет закрыта.
На этом наконец-то, в первый раз за черт знает сколько времени, меня охватила настоящая ярость, вытрясая потоки брани из моего рта.
— Как ты могла не сказать мне? Как? Какого хрена? Какого черта ты думала, что… Что ты, на х… что ты тут пыталась провернуть? Какого… — я упал на кровать рядом с Ниной, схватившись за голову. — Твою мать!
— На себя посмотри! — заорала Нина, вскакивая в тот момент, когда я падал. — Ты когда-нибудь вообще интересовался, откуда у нас деньги? Ты хотел это знать? Ты действительно думал, что мы живем на две штуки в месяц последние полтора года? Мы оба? С кварплатой? Едой? Вином? Такси? Моими рамами и принтами? Твоими идиотскими первыми изданиями? Серьезно? Господи, Марк! Ты думаешь, что ты выше денег, так ведь? Такая творческая личность. Сидишь дома и судишь работу других людей. Или нет, нет, даже не так. Ты думаешь, что деньги не существуют, что это массовая галлюцинация. Что ты можешь решить, сколько у тебя денег, или какая-то хрень в этом роде. И знаешь, на время я заразилась от тебя этой мыслью. Я закрыла глаза и подумала: деньги — иллюзия, деньги — иллюзия. И к чему это привело? Теперь они действительно иллюзия.
— Так теперь это моя вина? — Я снова поднялся и сделал шаг в сторону Нины, моргая и часто дыша. Нина взвизгнула и попятилась. Кацуко зашипела.
— Не подходи ко мне.
— Ой, перестань. Теперь ты избитая жена. Что-нибудь получше придумай.
— Тогда не нависай так надо мной.
Я отступил назад. У меня кружилась голова.
— Скажи мне, — спросил я. — Сколько у нас сейчас есть денег? Десять тысяч?
— Меньше, — сказала Нина.
— Насколько меньше?
— Меньше.
Мне больше нечего было сказать. Как назло, именно в этот момент я понял, что начал воспринимать деньги на почти мистическом уровне. Я не могу даже близко описать это откровение словами, но наше падение внезапно обрело структуру, симметрию, красоту. Когда у нас были деньги, сам факт их наличия позволял нам делать больше денег — проценты, дивиденды и т. д. По той же логике, начав терять, человек обречен потерять все. Посредством ярчайшего синестетического припадка, какого со мной не случалось со школьных лет, эта мысль явилась ко мне с иллюстрацией: две пирамиды, нижняя перевернута, их подошвы соприкасаются, образуя ромб. Верхняя пирамида — доход, нижняя — расход. Направившись вверх, путник не может просто соскользнуть обратно к нулю — линии, где пирамиды встречаются. Нет, падая, падаешь до дна.
Я бережно поднял пашмину, стряхнул с нее клубок пыли и направился к двери.
— Неплохая идея, — тихо сказала Нина. — Посмотри, не возьмут ли они назад еще и пару моих сумочек.
Мы оба попытались улыбнуться.
— Что ж, по крайней мере, ты наконец все рассказала, — сказал я. — Полегчало?
— О да. Ярче светят птички. Громче поет солнышко.
— И в остальном… без обид?
— О чем ты?
— Сама знаешь. Карина, — я пожал плечами, задержавшись на выходе, — Иволгин и так далее.
Нина посмотрела на меня. Ее брови изогнулись полумесяцами над покрасневшими глазами.
— Что произошло с Кариной?
Нищета — страннейшая вещь в наши дни, не правда ли? Во времена до того, как наше доверчивое общество увязло в займах, акциях, пенсионных фондах, инвестициях, ипотеках, повторных ипотеках, третьих ипотеках, нищета фигачила как фугас. Теперь она крадется как радиация. В нашем образе жизни ничего резко не изменилось: ситец простыней не стал более грубым, Нинина вопиюще дорогая пенка для лица «Ля Мер» не превратилась в мыло «Ирландская весна». И тем не менее сам дух денег испарился из квартиры с одним росчерком пера. Предметы остались теми же, но их частицы полярно изменились: все, чем мы владели, стало просто залогом нашего долга. Крем как объект принадлежал Нине. Однако, как компактный аватар потраченных на него денег, каждый его цент-атом принадлежал кому-то еще. «Цайдлю», уже начавшему вежливо просить плату вперед; Ави, все еще не получившему ноябрьскую аренду, которой он теперь уже вряд ли дождется. Наша квартира больше не была нашей. Формально она не принадлежала нам и раньше: мы владели символическими акциями корпорации, владеющей домом, — так устроены все кооперативы. Но настоящий контроль над этими акциями теперь был разделен между Ки и «Америмортом». Мы не были даже съемщиками. Мы были сквоттерами.
В следующий понедельник я открыл кафе и ступил в кромешную тьму. Пульсирующий красный глаз кофеварки потух; холодильник дышал чем-то кислым и теплым. Как обреченная девица в фильме ужасов, я начал бегать по кругу, теребя выключатели, пока до меня не дошло, что случилось. Я вытащил четыре ящика скисшего молока наружу и позвонил в «Кон-Эд».
Разжиревший за счет кондиционера августовский счет за электричество, включая штраф за неуплату, составлял немилосердные 706 долларов. Свет за сентябрь стоил 582, за октябрь — 395: всего 1683 доллара, судьбоносное число. В 1683 году Георг Кольшицкий пробрался сквозь турецкую линию фронта и привез в осажденную Вену необходимую подмогу.
Нам на подмогу звать было некого. Я оплатил счет, выйдя за предел возможностей моей последней кредитной карточки и сведя мой банковский счет, при помощи страховки от переизвлечения, к четырехзначному отрицательному числу.
Время пришло.
«Кольшицкий» закрыл двери на Хэллоуин. В порыве запоздалого прагматизма я остановил все услуги в и вечера 31 октября, чтобы не создавать новых счетов за ноябрь.
Девушки Нижнего Ист-Сайда впархивали и выпархивали, одетые, с удручающей однообразностью, в порновариации медсестры, кошки, ангела или черта. Была и пара более актуальных костюмов — Лора Буш, «гарлемская проститутка», забывшая ради случая снять часы «Картье», и существо, изображающее демонический тощий небоскреб, со словами «Джентрификация Нижнего Ист-Сайда» на перекинутой через плечо ленте. В каждой из них мне виделась Карина, и я поднимал взгляд с содроганием. Настоящая Карина Рошешуар не объявлялась с прошлой недели; в качестве причитавшейся ей зарплаты, как я обнаружил, она, уходя, очистила кассу. Я с тем же успехом мог бы отдать оставшиеся пятерки и долларовые бумажки Иволгину.
Мы с Ниной по очереди работали за стойкой и на кухне, сменяясь каждый час в торжественном молчании, как бифитеры. Она позаботилась украсить кафе к празднику бумажными пауками и ведьмиными котелками. Странно было думать, что их уберут вместе со всем остальным, что они так же перманентны, как и все в этом помещении.
Манхэттенские дети не ходят за сластями к соседям — они организуют налеты на магазины, и Хэллоуин таким образом превращается из древнего общинного ритуала в репетицию шопинга. Наш нераспроданный товар прекрасно для этой цели годился. К девяти часам в кафе закончились конфеты, печенье, пирожные и шоколадные трюфеля, и мы стали раздавать двухфунтовые пачки цайдлевского кофе и какао. Дети удивлялись, но родители не возражали.
«Кольшицкий», наш спутник с мышиным экипажем, падал и сгорал на низкой орбите, выпуская в космос шлейф долларовых знаков.
Нашим последним посетителем на этот и все последующие дни стал страдающий от болезни Альцгеймера пожилой человек с царственной осанкой актера Майкла Кейна, который, не теряя достоинства, потянулся за черствой декоративной булкой, поддерживавшей наше меню, и сморгнул одинокую слезу смущения, когда его дочь — увядающая красавица около тридцати прекрасных и пяти невыносимых лет — мягко сказала ему: «Нет, нет. Это не едят». У меня не было таких запасов самообладания. Я принял его странный заказ (суп, фруктовый салат), передал его Нине, с каменным лицом работавшей в кухнетке, заперся в туалете и минут десять ревел как осиротевшая белуга.
