Феликс Розинер - Некто Финкельмайер
— …зачем, если взрослые дома?.. Алло? Вам нужен Арон?
— Да, здравствуйте. Я хотел бы с ним поговорить.
— Ой, здравствуйте, вы знаете, он… Извините, пожалуйста, а можно… Вы не из автомата?
— Нет, я из дому. Хорошо, я перезвоню.
— Ой, вы знаете, — неудобно, лучше пусть он вам, ему передать, кто звонил?
— Это его друг, Леонид. Мне очень нужно встретиться с ним сегодня. По делам.
— Хорошо, спасибо, я обязательно передам, а вы знаете?.. Мне очень неудобно, но я… Понимаете, у нас…
— Да-да, я слушаю.
— Ой, я даже не знаю!.. Арон меня так будет ругать, вы не представляете!.. Мне очень хочется — можно вас пригласить? Я подумала, сегодня воскресенье, мы весь день дома, понимаете, у нас совсем никто не бывает, я часто работаю в ночь, у Арона то дела, то поездки, редко все вместе, было бы так хорошо, мы пообедаем, я не буду мешать, дочек возьму и уйдем гулять, а вы себе поговорите, только не думайте, я от души, честное слово, я очень, очень буду рада, может, вы согласитесь?..
— Спасибо вам большое, как-то… неожиданно для меня…
— Ой, что вы, можно же просто — правда же? — я только, — ну, если церемонии разные — сама всегда смущаюсь, честное слово! Приезжайте, а? Ой, какая я дура!.. Вы знаете —совсем не сообразила! — вы, если не один, вдвоем, — очень хорошо, приезжайте вместе?..
— Нет-нет, я живу один, спасибо. Давайте условимся: Арон мне позвонит, и мы решим. Договорились?
— Ой, мы будем вас ждать, я не прощаюсь, — до скорой встречи!
Никольский вспомнил, что жену Арона зовут Фрида. Существо, судя по всему, характера незлобивого. Весьма редкостное качество у женщины, которая должна работать и без помощи бабушек и тетушек тянет дом с двумя детьми и мужиком.
Арон позвонил минут через десять.
— Она уже побежала в магазин. Готовится к парадному приему.
— Да, брат, я прямо растерян: эдакая бесхитростная атака в лоб — приходите и приходите! Что, обидится, если ты уйдешь? Нам надо поговорить. Ты газету сегодня читал?
— Газету? Какую газету? Я ничего не выписываю. А что случилось?
— Ничего. Потом расскажу. Ну, и как мы увидимся, где и когда?
— А может быть, и в самом деле придешь? Уйти-то я могу, не в этом дело. Фрида, понимаешь… Семья, муж, гости, обеденный стол, — наверно, для женщин все это имеет какое-то значение, как ты считаешь?
— Ах ты, паршивец! Она его кормит и поит, подштанники ему стирает, а у него хватает наглости говорить о жене в снисходительном тоне! Ай-яй-яй, Аарон-Хаим Менделевич!
— Скажите, какой заступник нашелся! Кто-нибудь так подумает, что уж вы-то на полном самообслуживании. Мне вашего разговора даже стыдно слушать. Значит, придешь? Давай прямо к обеду, а там видно будет, куда-нибудь смоемся.
Ехать пришлось аж в Кузьминки, автобусом от Таганской. По обе стороны развороченной грузовиками дороги, просекавшей насквозь весь район, стали однообразно чередоваться бесчисленные пятиэтажки — на огромном плоском пространстве тянулись во все стороны «хрущебы», как назвало новые московские застройки ушлое просторечье. Расчерченные по клеткам стены, расчерченные по клеткам проезды, одинаковый шаг от корпуса и до корпуса — окна, окна, окна… Ячейки. Вот-вот, семья — ячейка общества. Опять же, — неразрывность формы и содержания, ячеистая структура снаружи и внутри. Непонятно только, зачем сажают люди кусты и деревья. Странный народ, ему не нравится прямолинейность, он убегает известковой белизны крупнопанельных стен, и хочется ему, чтобы кудрявилось вокруг и зеленелось. Это противоречит замыслу и ведет к сомнениям в его успехе.
У Финкельмайера, конечно, первый этаж. И уж, разумеется, квартиру всучили ему в самом паршивейшем доме — «лагутенковском», знаменитом своей низкой себестоимостью: потолки в два метра сорок; кухня, сдавленная до размеров крышки стола; совмещенный туалет с сидячей ванной, раковиной и поставленным чуть не под раковину унитазом; почти полное отсутствие коридора — и ни кладовой, ни шкафа в стене, ни балкона: ячейка — одна из тысяч и тысяч себе подобных. Хотя, спасибо, что и такие дают, спасибо, что отсутствие отдельной уборной гарантирует также и отсутствие соседей по квартире…
Войдя, Никольский поспешил раздеться: тесный закуток, в который мгновенно понабежало все семейство, напоминал набитую людьми заднюю площадку только что покинутого автобуса. Непосредственно из дверного закутка гость, протаптываясь осторожно между глазевшими на него девочками, перешел в некое продолжение закутка, но это была уже комната, — не то ее отросток-аппендикс, не то ее выступающая грыжа, и сюда же, в комнату, выходила кухонная дверь. Против отростка, в середине противоположной стены, была дверь во вторую, смежную комнату.
— М-да-а-а, планировочка тебе досталась, — критически заключил Никольский. — Слыхал про такие, но увидеть еще не доводилось. — А что, вот и это тоже в метраж входит? — Он постучал носком ботинка об пол аппендикса.
— А ты как думал? Тут около двух! — с непонятной гордостью ответил Финкельмайер.
— Ну и сволочи! — удивился Никольский, но заметив, что девочки по-прежнему не спускают с него глаз и пооткрывали пухленькие ротики, добавил: — Пардон, мадмуазели!
Он щелкнул каждую в носик, но у мордашек выражение не изменилось. Никольский стал разворачивать пакет, который держал под мышкой. Это была кукла с подвязанной к ее животу плиткой шоколада. Сей симбиоз удалось купить в продовольственном магазине, — промтоварные по случаю воскресенья не работали. Никольский протянул куклу девочкам. Они молча перевели на нее глаза и остались неподвижны.
— Ну что же вы? — решил поощрить их Никольский. Но девочки как будто не слышали. Наконец та, что была чуть повыше, не отрывая взгляда от куклы, тихонечко пропела:
— А ко-му-у?..
— Ах, кому? — Никольский сокрушенно вздохнул. — Это вопрос! Мадмуазели намекают, что дядя сплоховал. Надо было притащить сразу парочку, это вы правы! А кстати, как тебя зовут? — обратился он к старшей.
— Ан-на-а… — пропела девочка.
— А тебя?
— Нон-на-а…
— Ваш покорный слуга — дядя Леня, очень приятно. Предлагаю вам следующее: шоколадку вы делите пополам, и каждая из вас съедает по половине. Так? Ну? Так или не так?
— Та-ак… — чуть слышно ответила Анна.
— А куклу вы не делите пополам и не съедаете. Так?
— Та-ак…
— Вы ее бережете, ласкаете, купаете, водите в садик или в школу. Она будет ваша общая дочка. Ты, Анна, будешь папа, а ты, Нонна, — мама. Или наоборот; или ты — учительница, а ты продавщица, это вы сами разберетесь. А ваш покорный слуга дядя Леня в следующий раз принесет мадмуазелям еще одну дочку. Идет?
— Иде-ет… — тихо произнесла Анна. Девочки протянули руки, взяли куклу, подумали, хором a capella — пианиссимо спели «спа-си-бо-о…» и пошли к окну, в уголочек, где помещалось их небольшое детское царство.
Продвинулись и мужчины подальше в комнату. Фрида со взволнованной улыбкой на лице принялась летать мимо них из кухни к столу и обратно, то и дело вполголоса приговаривая: «Сейчас… я сейчас… сейчас-сейчас…» Никольский хотел умерить ее пыл, сказать, что из-за него не стоит спешить, что он не голоден (но он был голоден, а из кухни великолепно пахло). Однако промолчал. Он понял, что хозяйка возбуждена самим событием — званым обедом и испытывает с непривычки стеснительность, так что — пусть ее: чем раньше все сядут за стол, тем будет лучше — и для нее, и для ее мужа, который пока совсем не знал, что ему надо делать с Никольским, да и для самого Никольского — он уже чувствовал на своей роже неуместную ироническую улыбочку.
— А там у нас спальня, — сказал Финкельмайер.
— Отлично, — бодро откликнулся Никольский. — Это вы здорово придумали — здесь столовая, а там спальня.
— Собственно, здесь не столовая, собственно, здесь просто комната, и здесь отец спит, и дети, когда они дома. А едим обычно в кухне. Это уж сегодня — едим здесь сегодня, на кухне мы все не разместимся.
— Ну что ты, Ароша, разве поэтому? — на ходу возразила Фрида. — Из-за гостя, нам так приятно! — И она снова убежала на кухню.
— Что значит — когда дети дома? — спросил Никольский. — Они разве не все время с вами?
— Они в саду, сад — пятидневка, и Фрида там воспитательница, — быстро заговорил Арон, ухватившись за спасительную тему. — Она, если работает в ночь, то и девочки с ней остаются, а если она не работает, то… — Тема внезапно оказалась исчерпана, и Арон растерянно замолчал.
— То они с ней не остаются, — закончил уже Никольский.
— Да.
— Понятно.
Потянулось длинное молчание.
— Телефон у тебя, — догадался сказать Никольский. — В таком районе, знаешь!..
— А как же! — опять воодушевился Арон. — Никто не хотел въезжать. Первый этаж, угловая. Тут у строителей была диспетчерская, нагрязнили и… У них не принимали, а с телефоном… В общем, они оставили телефон, ну, я и согласился. Телефон — это…
