Гейл Форман - Я была здесь
Дверь щелкает. Входит мальчишка – с рюкзаком, прыщавый, хмурый. Первая мысль – что All_BS заманивает сюда людей и это очередная его жертва. Но я здесь, я его спасу. Еще не слишком поздно.
– Ты что тут делаешь? – спрашивает вдруг Брэдфорд.
– Мама говорит, что ты опять дни перепутал, – отвечает мальчишка. – Она в ярости. – Затем он замечает меня, и во взгляде появляется вопрос.
– Иди в свою комнату, сейчас поговорим, – резко говорит Брэдфорд.
– Можно за твой компьютер?
Брэдфорд коротко кивает. Мальчик уходит по коридору. Глядя ему вслед, я замечаю, как здесь уныло. По центру деревянный стол со стопкой салфеток. На стенах какие-то принты из серии ширпотреба. Старенький книжный шкаф, в котором не философские фолианты, а барахло в мягкой обложке из супермаркета, как у Триши в лаундже. А боком справочник «Известные цитаты Баретта» с кучей липких закладок. Вот откуда он их черпает?
Когда раздается приветственный звук компьютера, у меня словно включается мозг.
Паршивая квартирка, дерьмовая работа, мрачный городишко. Жизнь Брэдфорда во многом похожа на мою. Но каждую ночь он запускает комп и принимается играть в Бога.
– Тебе пора уходить, – говорит он. От его спокойного и едкого тона не осталось и следа. Голос снова ледяной, как тогда, по телефону, когда кто-то к нему вошел.
Кричит его сын – которому лет тринадцать-четырнадцать, не намного младше меня, – просит сэндвич.
Брэдфорд натянуто обещает, что сейчас сделает с индейкой и швейцарским сыром.
– Тебе пора уходить, – повторяет он, глядя на меня.
– А если бы кто-то сделал с ним то же самое, что ты сделал с Мэг? – спрашиваю я. И на миг воображаю себе это. Его собственный сын съел сэндвич с индейкой и умер. И Брэдфорд горюет так же, как Гарсиасы.
Он встает, и я понимаю, что он вообразил себе такой же сценарий. Он подходит ко мне, вены на шее налились кровью, мне должно быть страшно. Но я не боюсь.
Я же не хочу, чтобы его сын умер. Этим ничего не исправишь. Будет просто еще один мертвый подросток. И именно эта мысль почему-то придает мне сил, чтобы встать, пройти мимо него и выйти за дверь.
Я держу себя в руках, пока шагаю по коридору, по посыпанной гравием дорожке, мимо пьющих соседей, которые к этому времени включили классический рок. Все нормально, пока я снова не поворачиваюсь к дому и не смотрю на его квартиру, воображая, что человек, из-за которого умерла Мэг, – это чудовище и отец – готовит своему сыну сэндвич.
Всхлип поднимается из самой глубины, словно он гноился там несколько дней, а может, даже недель, месяцев или даже гораздо дольше. И я уже не могу сдерживаться, но и не могу сделать это, когда он рядом. Вот что по-настоящему опасно.
И я бросаюсь бежать.
Я несусь по пыльным улицам, взбивая песок, который летит мне в нос. Кто-то движется мне навстречу. Поначалу я принимаю его за мираж, я за последнее время столько на них насмотрелась. Но только он не пропадает по мере приближения. Наоборот, увидев, что я в слезах, он тоже бросается бежать.
– Что случилось? – повторяет он снова и снова, и его глаза горят не просто беспокойством, а страхом. – Он что-то тебе сделал?
Если бы я даже могла говорить, я не знаю, что сказать. Он чудовище и в то же время человек. Он ее убил, и в то же время она сама себя убила. Я отыскала Брэдфорда, но ничего не нашла. От песка, пыли, соплей и горя я не могу дышать. Бэн все спрашивает, сделал ли он мне что-нибудь, я хочу его успокоить, что нет, он меня не обидел, не тронул, ничего такого. В итоге у меня вырывается сбивчивое:
– У него есть сын.
Я пытаюсь объяснить. Сын-подросток. Которого он защищает и любит, хотя Мэг уговорил покончить с собой и меня пытался. Но слова не идут. Но Бэн был вчера со мной в Траки. Может, поэтому он и так понимает. А может, дело в том, что мы с ним всегда друг друга понимали.
– Вот херня, – говорит он и раскрывает руки для объятия, словно для него это привычное дело. А я так же на автомате иду ему навстречу, словно привыкла к тому, что меня обнимают. Его руки смыкаются вокруг меня, а я плачу. По Мэг, которая покинула меня навсегда. По Гарсиасам, которых, видимо, в моей жизни теперь тоже больше не будет. По отцу, которого у меня никогда не было, и по матери, которая есть. По Упоротому Ричарду и той семье, в которой он вырос. По Бэну и той семье, которой ему не досталось. И по себе самой.
38Через какое-то время я успокаиваюсь, и мы идем по дорожке вдоль реки. Уже вечер, но катера и водные мотоциклы еще гоняют вовсю. Могучая Колорадо кажется не столько одной из главных рек страны, сколько заасфальтированным акведуком. Как и все остальное в этой поездке, она не такая, как я надеялась. Говорю Бэну, что мне просто не верится, что это и есть великая Колорадо.
– Идем со мной, – и я следую за ним по лодочному трапу к воде. – У меня раньше над кроватью висела большая карта. – Он опускается на колени возле воды. – Колорадо начинается в Скалистых, потом разрезает Большой каньон, а потом течет аж до Мексиканского залива. Здесь она, может, и не особое впечатление производит, – он зачерпывает воду руками, – но если взять эту воду, то в ней есть частицы Скалистых гор и Большого каньона.
Бэн поворачивается ко мне, я подставляю ладони, он раскрывает свои руки, и речная вода, побывавшая в неизведанных местах и знающая столько всяких несказанных историй, перетекает от него ко мне.
– Ты всегда знаешь, что сказать, чтобы стало лучше, – говорю я очень тихо, и мне кажется, что мои слова не были слышны за ревом моторов.
Но нет, он услышал.
– В первую нашу встречу тебе так не показалось.
Нет. Он ошибается. Хотя я этого Бэна МакКаллистера и ненавидела, в нем всегда было что-то такое, от чего все становилось лучше. Может, за это я его и ненавидела. Потому что лучше быть не должно. Как минимум с ним.
– Извини, – говорю я.
Он берет меня за запястья, и я тоже хватаюсь за него еще мокрыми от этой таинственной реки руками.
Я его не отпускаю, Бэн тоже, так что между нами остается прослойка речной воды до самого мотеля, где, войдя в наш раскаленный номер, мы начинаем целоваться. Поцелуй этот такой же жадный, как и тот, несколько месяцев назад у него дома, но в то же время другой. Словно мы открываем себя друг другу. Мы целуемся. Моя блузка падает на пол. Его рубашка тоже. Так приятно чувствовать его кожу своей. И мне хочется большего. Я стягиваю с него джинсы. Расстегиваю юбку.
Бэн перестает целовать меня.
– Ты уверена? – спрашивает он. Его глаза снова поменяли цвет на чернильно-синий, как у новорожденного.
