Лариса Райт - Жила-была одна семья
— Открой, Саша! Открой же!
Она зажмурилась и отчаянно помотала головой, пытаясь выкинуть из головы и этот стук, и этот голос, и главное — эти слова, что каждым слогом разрезали ее на части.
— Открой, Саша! Открой же! — Мама с Ирой так неистово колотили в дверь, что она могла не выдержать подобного натиска. Но Саша не обращала внимания. Она лежала на кровати, уставившись в потолок. Ей было шестнадцать, и с нее не сняли, а сдернули, сорвали вместе с душой и кожей розовые очки. На полу валялось разорванное в клочья письмо. Нет, она не сразу обошлась с ним так, она прочитала раз пять или шесть, прежде чем стереть с лица земли и эти строки, и этот почерк. Если бы она была способна стереть их из своей памяти…
— Сашура, доченька… — раздалось из-за двери.
— Не называй меня так! — Саша резко перевернулась на живот и накрыла голову подушкой. Теперь стук перестал казаться навязчивым, а голоса и вовсе исчезли. Она отдала бы многое, чтобы последний противный навязчивый собственный голос тоже исчез. Но он все зудел и зудел, и не давал покоя, и не хотел останавливаться, и не переставал задавать вопросы, ответов на которые не было: «Как он мог? Почему? Зачем? А как же эти разговоры о будущем? О том, что он будет гордиться? Что ждет, когда придет на открытие ее выставки? Все ложь! Ложь! И что это за идиотская фраза: «Ты уже достаточно взрослая для того, чтобы понять…» Может быть, и взрослая. Но она никогда не поймет! Никогда! Никогда!»
— Поступишь в Строгановку — возьму тебя в Австралию, посмотришь на кенгуру, поплаваешь в океане, — предложение было настолько заманчивым, что Саше показалось на минуту, что перед глазами уже зашумел прибой и запрыгали обитатели далекого континента. Но она действительно намеревалась поступить в Строгановку, а потому ответила:
— Лучше снова в Италию.
— Опять? Куда на сей раз?
— Во Флоренцию.
— Снова во Флоренцию? Ты там уже три раза была!
— Но ведь Уффици! И комедия дель арте, Арлекин, Коломбина. Ну пожалуйста!
— Хорошо. Как скажешь.
— Обещаешь?
— Обещаю.
Она поступила. А исполнение обещания безнадежно, бесконечно далеко. Гораздо дальше, чем сама Италия или даже Австралия. Они — реальность, а обещание — миф.
«А как же мечты?»
— Представляешь, огромный зал, нет, лучше несколько залов, в общем, пусть будет галерея. В ней витрины, витрины, витрины. А в них куклы: большие, маленькие, толстые, тонкие, пластиковые, керамические, тряпичные, цветные, блеклые, — самые разные, но все, как одна, интересные и неповторимые. И подпись возле каждой: Александра Чаидзе.
— Здорово! Мечта, Сашка, — дело хорошее. И знаешь что?
— Что?
— Твоя обязательно сбудется.
Сбылась. Были и галереи, и витрины, и куклы. Только подпись стала другой.
«А как же планы?»
— Нет, Ир, ты не понимаешь, диван должен стать центром экспозиции. Он будет на нем лежать. Он же главный герой произведения: его должны все видеть.
— А мы?
— А мы вокруг.
— Вот сюда, смотри, — Саша держала в руках тонкую деревянную палочку высотой в десять сантиметров, низ ее был надежно прикреплен к ровному кругляшку картона, верх огибал окрашенный в желтый цвет бумажный абажур, — поставим торшер. — Девушка аккуратно опустила на макет свое творение. — Фигурка должна быть рядом со светом, я же формулы буду показывать, твою посадим на диван где-нибудь в ногах, будешь газету протягивать. Ага, вот так. — Саша чуть отошла от макета, покачала головой: — Нет, опусти себе руку, ты газетой папе все лицо загородила. Да, так лучше. Ну вот, значит, я здесь, ты там, а мама с Вовкой будут идти по направлению к дивану. Да не так! Что же ты маму спиной ставишь, ты боком поставь, чтобы и поднос было видно, и фартук, и лицо. Ну вот и славно. Осталось только Вовку доделать и смастерить собственно виновника торжества. Ну ничего, еще два месяца впереди. Успею.
— А дарить как будешь?
— Планирую в гостиной поставить ночью. Он с утра выйдет, а там «вся семья в сборе» и он во главе.
— Отличный план.
Был отличным, а стал несбыточным.
Саша откинула подушку так, что она перелетела через всю комнату и угодила прямо в полку, на которой тут же обиженно зазвенели керамические куклы. Девушка ничего не заметила. Она вскочила с кровати, распахнула дверцы шкафа, вытащила недоделанную работу, шваркнула об пол: маленький торшер отвалился и скрылся под столом, покатились по полу отклеившиеся фигурки, Ирина газета полностью закрыла лицо уже готового главного персонажа, а сама она опустилась на ковер и на обломках разрушенного макета громко, отчаянно зарыдала.
Все пустое. Пустое. Как он мог так поступить с ними? А как же Вовка?
— Нет, сынок, если крылья посадить на канцелярский клей, они отвалятся, как только машина взлетит.
Вовка рассмеялся.
— Разве это смешно?
— Пап, да хватит прикалываться! Куда он взлетит? Он же пластмассовый!
— Вижу, что пластмассовый. А знаешь, почему вижу? Потому что крылья болтаются и двигатели вот-вот отскочат.
— А если бы все было аккуратно, то ты решил бы, что перед тобой настоящий самолет? Подумаешь, длина в полметра!
— Ты, брат, не хами, а скажи лучше, что было бы, если бы наша Саша так же делала своих кукол? Тут «подумаешь», там «подумаешь», и уже Джульетта никакая не Джульетта, а тусклая пародия.
— Пап, то Саша, а то я. У нее профессия, а я самолеты строить не собираюсь.
— И поэтому твое хобби — мастерить на них тусклые пародии, так?
— Не так!
— А если не так, то исправляй. Мужчина, сынок, ничего не должен делать спустя рукава. Уж если взялся — изволь выполнить без сучка без задоринки, без претензий. А то у тебя получается: пыль по углам разметал, серединку помыл — и готово. Так, мой дорогой, не пойдет. Если не можешь — не берись, не делай, не обещай. Понятно?
— Понятно, — понурый и поверженный Вовка в обнимку с пластиковым самолетом отправился клеить крылья и двигатели, а мама, сидевшая в кресле, читавшая и не обращавшая, казалось, никакого внимания на их беседу, неожиданно захлопнула книгу, прилегла к отцу на диван, обняла его, ласково потрепала по щеке:
— Мужчина в доме…
— …ценный экземпляр, — засмеявшись, подхватил папа.
— Я серьезно, мальчику без отца нельзя.
— А девочке? — это уже Саша подняла голову от клубков с нитками, которые перебирала, сидя на полу.
— Девочкам тоже нельзя, но им все-таки проще.
«Неправда это! Ничуточки не проще! Ни капельки! А как же Ира?»
— Опять плачет! — У мамы было такое лицо, словно и она готова была дать волю слезам. — Каждый день одно и то же, каждый день! Сколько же это будет продолжаться?!
