Елена Колина - Предпоследняя правда
— Мне нечего рассказать… — улыбнулась Фаина, — у нас все нормально.
— Ах, вот ты как! Про меня спрашиваешь, а про себя скрываешь! — по-детски сказала Фира. Фаина испуганно моргнула, но поджала губы — и не сказала.
С этого разговора началось — не охлаждение, но умалчивание. Прежняя откровенность, когда с горящими глазами, захлебываясь, торопясь, — «представляешь, а у меня…» — ушла.
Кто виноват, кто первый начал? Фаина первая начала. Но Фира тоже первая начала! Фаина привыкла ощущать себя Фириным хозяйством, привыкла подчиняться, но ей все больше приходилось подчиняться, чтобы сохранить дружбу. Фира стала еще более властной, нетерпимой, обидчивой… Но кто говорит, что несбывшиеся надежды улучшают характер?
— Ты решила насчет отпуска? — заторопилась Фаина. — Помнишь, мы говорили, как было бы прекрасно поехать на Байкал.
Решить — для обеих семей — должна была Фира.
— Да, я решила. Я не хочу на Байкал. Мне Байкал как-то не очень. А вы езжайте, — сказала Фира.
Это было как пощечина — наказание мгновенное и очень жестокое, ведь всегда ездили вместе. Отпуск, самую прекрасную часть жизни, полную впечатлений, планировали задолго, потом целый год пересказывали смешные происшествия, повторяли шутки, и воспоминать было прекрасно, едва ли хуже, чем проживать…
Но это было не одно только наказание. Интеллигентные люди всегда могут найти способ не поставить друг друга в неловкое положение, не заговорить о деньгах, и Фира нашла, — прикинув в уме, сколько стоит втроем с Левой долететь до Иркутска, небрежно сказала: «Вы езжайте, а мне Байкал как-то не очень…»
Материальное положение двух семей, конечно, сильно разнилось. Разница в зарплате профессора, заведующего кафедрой, и инженера была огромная. Оклад Кутельмана, заведующего кафедрой, 500 рублей, за руководство аспирантами, за статьи, за оппонирование диссертаций… получалось чуть больше восьмисот рублей, а у Ильи — 130. Много зарабатывала и Фаина, ее зарплата кандидата наук в почтовом ящике — 320 рублей плюс премии, в месяц получалось около четырехсот рублей. А у Фиры — 120 рублей плюс по десятке за тетради и за классное руководство.
Как назвать две семьи с разницей в доходах в пять раз — богатые и бедные? Или — обеспеченные и обычные? Или — одни могут поехать на Байкал, а другие нет?
О деньгах никогда не говорили. О деньгах говорить неприлично — это раз.
Интеллигентные люди о деньгах не только не говорят, но и не думают — это два. Ну и, наконец, когда материальное положение так сильно различается, нельзя предлагать ничего, что друзьям не по средствам, чтобы, не дай бог, не подчеркнуть разницу в возможностях, не создать случайно неловкость. Вот только с Байкалом вышла осечка, — Эмма так хотел увидеть Байкал, так возбужденно говорил «представляете, огромная прозрачная вода!», что не догадался стоимость одного билета до Иркутска умножить на три.
Конечно, эти честные правила работали только относительно. Можно не говорить о деньгах, но как не говорить о том, что покупается за деньги? Не показать, что купила, — а Фаина покупки делала бессмысленно, в один месяц, например, купила финское пальто с норковым воротником и каракулевую шубу. Фира не спрашивала, сколько стоило пальто, сколько стоила шуба.
Но и Фаина не спрашивала, как Фира ухитряется откладывать деньги на кооператив и почему при их скромных доходах Илья всегда был одет лучше других, — у Ильи первого было все самое модное, и джинсы, и кроссовки, и даже кожаный пиджак. Кое-что Фаина и так знала: Фирка три года откладывала деньги на пальто с норочкой, а вместо пальто купила Илье кожаный пиджак, знала, что Фира яростно экономила — на своей одежде, на своем питании. И, конечно, на своем свободном времени, — если продавались куры потрошеные и непотрошеные, Фира покупала непотрошеную.
Прежде они умудрялись сохранять равновесие. Фаина не хвасталась, не гордилась, не проявляла самодовольства, и Фиру разница в материальном положении не трогала. Прежде не трогала, когда все казалось впереди. Но с недавних пор, когда она поняла, что впереди все то же, что ВСЕ ВСЕГДА БУДЕТ ТАК, многое — многое, все — стало раздражать. Ну, зачем, спрашивается, Фаине и пальто, и шуба, и зачем ей две пары зимних сапог, финские и югославские?! Фира никогда об этом с Ильей не говорила и даже перед собой своего ворчливого коммунального недоброжелательства стыдилась, но… она тоже хочет шубу! Мария Моисеевна говорила: «Если Фира хочет, так она хочет», — ее яркая красивая дочка хочет не одного, так другого, и всего страстно. Раньше она хотела, чтобы Илья стал кандидатом, а раз уж он не кандидат, хочет теперь каракулевую шубу. И финские сапоги. Хочет, хочет! У нее уходит молодость, уходит жизнь!
Фира хочет сразу все: чтобы Фаина ее пожалела за разочарование в Илье и чтобы сказала «твой Илья лучше моего Эммы, у тебя все лучше», и еще она ХОЧЕТ обижаться.
Она теперь часто обижалась на Фаину — на какую-то ерунду, не так сказанное слово. А может быть, слишком много они были Кутельманам должны. Комната, диссертация, деньги… это слишком много, перебор, как говорил Илья, играя в преферанс. Когда вынужденно берешь взяток больше, чем заказываешь, это перебор. В преферансе перебор хуже, чем недобор, а в жизни?..
Жилищный вопрос семьи Резников так и не решился. Вернее, жилищный вопрос Резников решился навсегда. Они будут жить в Толстовском доме в коммуналке из девяти комнат всю жизнь.
Прошлым летом, за полгода до разговора о поездке на Байкал, умерла Мария Моисеевна. Почему-то Фира особенно сильно плакала, перебирая мамину обувь. Туфли летние, ботинки, полуботинки, боты, маленькие, как мальчиковые, жалкие, стоптанные. Выбросить невозможно, она помнила, как торжественно покупалась каждая пара, отдать знакомым стыдно, да и кому нужна старая немодная обувь? Фира вынесла на задний двор, аккуратно поставила в ряд, — туфли летние, ботинки, полуботинки, боты. Уходила, оглядываясь, плакала. Через час пришла — обуви маминой нет, кто-то забрал, и опять очень сильно плакала.
Мария Моисеевна умерла, и оказалось, что кроме горя есть еще кое-что… Оказалось, что две комнаты Резников, 42 метра и 7 метров, та, что когда-то отдала ей Фаина, 49 квадратных метров на троих — слишком много, и по правилам они не могут купить кооперативную квартиру.
Получилось, что напрасно Фира все эти годы копила на первый взнос — у Резников были лишние 7 метров, и даже за их собственные деньги им не положено было отдельной квартиры, они были обречены на коммуналку. А если бы Илья стал кандидатом наук, ему были бы положены дополнительно как раз эти «лишние» 7 метров. Фира ничего Илье об этой дополнительной издевательской иронии судьбы не сказала, — он так сильно переживал, как будто умерла не ее мама, а его.
