Дина Рубина - О любви (сборник)
– О, нет! – воскликнул он с неприличной поспешностью. – Я бы попросил вас...
* * *К дому доктора Тихо можно было подойти по-разному – со стороны улицы рава Кука через тихий тупик с рядом молоденьких олив, растущих в каменных кадках, мимо здания, где, собственно, и жил по соседству с доктором умница Кук, пройти в железные распахнутые ворота и, обогнув торец дома с окном библиотеки, очутиться на террасе. Появиться на сцене из-за боковой кулисы.
А можно пройти задворками Яффо, через мусорный узкий проулочек, из которого сразу попадаешь в маленький парк, и тогда весь дом с террасой открываются вам, как из партера, а сходство со сценой дополняют ведущие на террасу каменные ступени.
Я поднялась по ним и оказалась за спиною Якова Моисеевича, который уже заказал два апельсиновых сока и ожидая меня, листал «Гаарец». Его кожаная кепка лежала на соседнем стуле и ветер свободно ошкуривал и полировал небольшую опрятную лысину в довольно густой еще седине, этим неуловимо работая на образ мастерового.
* * *– Ваш красный плащ, – проговорил Яков Моисеевич, складывая газету, – ваш мятежный красный плащ напоминает мне времена харбинской молодости... В таком плаще щеголяла когда-то одна юная особа, к которой все мы были неравнодушны... Она рисовала, пела, сочиняла стихи... Я не решился без вас заказывать штрудл Анны.
– Так закажите сейчас же, – сказала я. – Только на сей раз позвольте мне заплатить.
– Боже упаси! – спокойно возразил он.
* * *После вчерашнего дождя черные космы плакучих сосен свисали еще безнадежней. Солнце уже покидало сад, взбегая по тусклому серебру стволов все выше, к макушкам деревьев...
С каждой минутой между стволами уплотнялся пепел сумерек, и скоро должны были затеплиться фонари в парке и на террасе.
* * *– Что, Яков Моисеевич, не понравились мы ЦЕНТРУ? – спросила я напрямик.
Он помолчал, внимательно распределяя вилочкой облако взбитых сливок по коричневой корочке штруделя.
– Видите ли, откровенно, – мягко начал он, – все, что вы говорили по поводу устарелости «Бюллетеня» звучит и справедливо и убедительно. Да, скорее всего самым разумным было бы перейти на современный метод его издания... Но... понимаете, во всем этом новом процессе ни я, ни Морис как ни пытались, абсолютно не в состоянии представить Алика.
– Чего?!
– Понимаете, все перемены ни в коем случае не должны задеть Алика.
– А кто это? – спросила я, несколько оторопевшая от китайских новостей.
– Ну... как же! Вам его представили...
Я вспомнила бабское бледное лицо, стриженую макушку школьника, мягкие ручки, суетливым и тоже каким-то женским движением, натягивающие на живот вязанный жилет...
Мне захотелось плюнуть и уйти.
– А при чем тут Алик? – грубо спросила я.
– Так он – метранпаж. Собственно, Алик и клеит «Бюллетень». Это – прямая его обязанность.
– Алика – на пенсию. С почетом, – с вкрадчивой злостью проговорила я.
– Он и так получает пенсию, – сдержанно и грустно заметил Яков Моисеевич. – По инвалидности.
* * *Мы оба замолчали. Убейте меня, я не понимала – что хотят от нас с Витей эти чокнутые старики, именующие себя ЦЕНТРОМ. И уже догадывалась – чем завершится очередной наш мираж в пустыне. Стоило поберечь время, раскланяться и заняться своими делами, тем более, что на этот вечер я наметила решение двух застарелых проблем.
Неподалеку, у дверей дома, перекинув ногу на ногу, сидел охранник, пианист из Свердловска Миша Кернер. У него, как обычно, был отсутствующий вид...
Миша обладал редкостным туше, которое невозможно выработать, а нужно с ним родиться. Коньком его был Шопен. Несколько раз он выступал здесь же, по пятницам. Однажды исполнял все 24 прелюдии Шопена. Я была на концерте и, помнится, глядя на черный Мишин фрак и вдохновенные руки, ласкающие клавиатуру, никак не могла избавиться от мысли – где в данный момент он оставил куртку охранника и пистолет, который по закону нигде нельзя оставлять, и не высчитают ли у него из жалованья часы концерта...
* * *Рядом с Мишей стоял замызганный хиппи – в грязной майке и продуваемых джинсах и покачиваясь, бормотал что-то по-английски, пытаясь рассказать Мише свою жизнь. У Миши самого была вполне цветистая судьба, он не хотел задушевных бесед на иностранном языке. Он отворачивался от накуренного марихуаной хиппи и тоскливо говорил по-русски:
– Чувак, иди себе, а? Чувак, смотри, ты замерз совсем... Чувак, холодно, летом поговорим...
– А вы и между собой говорили по-русски? – вдруг спросила я.
– Когда?
– Ну вот, в детстве, в Харбине...
Он оживился.
– Да по-каковски же еще? Деточка, Харбин был русским, культурным городом! У нас в еврейской школе преподавание велось на русском языке по программе русской гимназии. Мы даже ставили спектакли – «Маскарад», например, пьесы Островского, «Бориса Годунова»... В «Годунове» Самозванца играл Мотька Гершензон. Помните, то место: «Ты заменишь мне царскую корону!»... я был суфлером, и подсказал Мотьке – «корову»... «Ты заменишь мне царскую корову!» Родители Мотьки, понимаете, держали молочную ферму... – Яков Моисеевич захихикал со свежим, даже изумленным удовольствием, будто подшутил над Мотькой не шестьдесят лет, а минут двадцать назад... – Да... Мы изучали русскую литературу как следует. Учителями-то все были белые офицеры, их там после революции накопилось – пруд пруди... Русских в Харбине около ста тысяч насчитывалось. А еврейская община – тысяч двадцать пять. И учтите, там же размещалась главная контора КВЖД.
Кстати, знаете, как расшифровывали это название в то время? «Китайцы возят жидов даром»... Да, КВЖД... шла от границы России до станции «Манчжурия», до Владивостока, пересекала реку Сунгари... Вы знаете что-либо об этих краях?
– Не помню, что-то читала...
– Ну! Река Сунгари... могучая, полноводная – несколько километров в ширину. А рыбы сколько! Впадает в Амур... Изгибается дугой, вот так... – он показал вилкой на красной скатерти... – Главный приток – Нони... Так вот, КВЖД пересекала Сунгари. На пересечении возник Харбин. Выгодное географическое положение... Прекраснейший город Китая возник из маленькой рыбацкой деревушки... А для европейцев Китай был рынком, и железная дорога играла в этом решающую роль. Русские добыли концессию на строительство железной дороги и в 1898 году строительство началось... Выглядело это так – по обе стороны от полотна шла полоса отчуждения – по 15 километров. Русские получили экстерриториальные права. Понимаете? Свой суд, свое управление, охрана русская – русская автономия... На правом берегу Сунгари был район, Пристань назывался. Дальше, наверху – Новый город. Там в основном и жили русские... Магазины принадлежали евреям и грекам. Извозчики кричали «Гривенник в Палестину!» – из-за того, что там много евреев жило... У нас говорили «Харбин-папа, Одесса-мама...»
