Ирвин Шоу - Богач, бедняк. Нищий, вор.
Он тихо запел:
Schlaf, Kindlein, schlaf,
Dein Vater hut die Schlaf,
Die Mutter hut die Ziegen,
Wir wollen das Kindlein wiegen.[5]
Родной язык… Далеко же забросила Акселя судьба. А может, недостаточно далеко?
Поставив на стол последний противень с булочками, он подошел к полке и достал жестяную банку с нарисованными на ней черепом и костями. Зачерпнул маленькую ложку порошка, взял наугад булочку, раскатал ее, замесил в тесто порошок, и снова слепил шарик, положил его на противень и сунул в печь. Мое последнее послание этому миру, подумал он.
Подойдя к раковине, он снял с себя рубашку, вымыл лицо, руки, ополоснул грудь. Вытерся куском мешка из-под муки и снова оделся. Потом сел на скамейку и поднес к губам почти пустую бутылку.
Глядя на печь, он мурлыкал себе под нос мотив песни, которую пела его мать на кухне, когда он был еще совсем маленьким.
Точно в положенное время Джордах вытащил противень. Все булочки выглядели одинаково. Он выключил в печи газ, надел пальто и кепку, вышел на улицу и заковылял к реке.
Подойдя к сараю, отомкнул замок и зажег внутри свет. Подхватил лодку и перенес ее на шаткие мостки пристани. Река была неспокойной, волны бежали белыми барашками и, чмокая, ударялись о берег. Аксель спустил лодку на воду, легко спрыгнул с мостков на корму, вставил весла в уключины и оттолкнулся от берега.
Течение тут же подхватило лодку и понесло. Он начал выгребать на середину реки. Волны перехлестывали через борт, а в лицо бил дождь. Вскоре лодка глубоко осела. Он продолжал мерно грести. Река мягко несла его к Нью-Йорку, к заливам, к океану.
На следующий день лодку обнаружили у Медвежьей горы. Тело Акселя Джордаха так и не нашли.
Часть вторая
1
1949 год.
Доминик Джозеф Агостино сидел за маленьким письменным столом в комнатке позади гимнастического зала и читал заметку о себе в спортивной колонке газеты.
Три часа, в зале пусто. Самое прекрасное время дня. Члены клуба, в основном пожилые бизнесмены, стремящиеся похудеть, собирались только в пять.
Доминик родился в Бостоне и в свое время был известен среди боксеров под кличкой Бостонский красавчик. Он никогда не обладал сильным ударом, и, чтобы остаться в живых, ему приходилось плясать по всему рингу. В конце двадцатых и начале тридцатых годов он одержал несколько блестящих побед в легком весе, и спортивный обозреватель, слишком молодой, чтобы помнить Доминика на ринге, не пожалел красок, расписывая его поединки со знаменитыми боксерами тех лет. Дальше в заметке сообщалось, что Доминик сейчас в хорошей форме — хотя и это не совсем соответствовало действительности, — и цитировалось его шутливое замечание о том, что некоторые молодые члены клуба уже «достают» его на тренировках и он подумывает взять себе помощника или надеть маску, чтобы сохранить красоту. Заметка была выдержана в дружелюбном тоне, и Доминик представал перед читателями ветераном золотого века спорта, за многие годы, проведенные на ринге, научившимся подходить к жизни философски. Еще бы — он потерял все до последнего цента, и ему оставалось только философствовать. Об этом он, правда, не сказал автору заметки.
На столе зазвонил телефон. Швейцар сообщил, что какой-то парень хочет видеть мистера Агостино. Доминик велел пропустить его.
Парнишке на вид было лет девятнадцать-двадцать. Линялый голубой свитер, кеды. Блондин с голубыми глазами и детским лицом. В руки въелось машинное масло, хотя было видно, что он постарался отмыться.
— Что тебе надо? — разглядывая его, спросил Доминик.
— Я вчера читал газету.
— Ну и что? — Доминик всегда был приветлив и улыбчив с членами клуба, зато отводил душу на посторонних.
— Там написано, что в вашем возрасте стало трудновато работать с молодыми членами клуба и еще всякое, — сказал парень.
— Ну и что?
— Я подумал, мистер Агостино, может, вам нужен помощник…
— Ты боксер?
— Не совсем. Но мне бы хотелось стать боксером. Я что-то часто дерусь.
— Он улыбнулся. — Почему бы не получать за это деньги?
— Идем. — Доминик отвел парня в раздевалку, дал ему старый спортивный костюм и пару туфель и, пока тот переодевался, внимательно рассматривал его. Длинные ноги, широкие, слегка покатые плечи, мощная шея. Вес фунтов сто пятьдесят — сто пятьдесят пять. Одни мышцы. Никакого жира.
В гимнастическом зале, где в углу лежали маты, Доминик бросил пареньку боксерские перчатки.
— Посмотрим, на что ты способен.
Он нанес несколько довольно увесистых ударов, но парнишка был подвижным, и ему удалось дважды ударить Доминика так, что тот это почувствовал. Без всякого сомнения, парень — боец. Но какой? Этого Доминик пока не знал.
— Ладно, хватит. — Доминик опустил руки. — А теперь слушай. Это не бар, а клуб джентльменов. Они приходят сюда не для того, чтобы получать синяки. Их цель — держать себя в форме и попутно обучаться мужественному искусству самообороны. Стоит тебе начать молотить их, как сейчас меня, и через день ты отсюда вылетишь.
— Понимаю, — сказал парень. — Мне просто хотелось показать, на что я способен.
— Пока не на многое. Но у тебя быстрая реакция, и ты хорошо двигаешься. Где ты работаешь?
— В гараже. Но мне бы хотелось найти такую работу, чтобы руки были чистые.
— Сколько ты там получаешь?
— Пятьдесят долларов в неделю.
— Я буду платить тебе тридцать пять. Но ты можешь поставить раскладушку в массажном кабинете и спать там. Будешь помогать чистить бассейн, пылесосить маты и делать прочую подсобную работу.
— Согласен.
— В таком случае считай, что ты принят. Как тебя зовут?
— Томас Джордах.
— Главное, не впутывайся ни в какие истории, — сказал Доминик.
Довольно долго все шло хорошо. Работал он быстро, был со всеми почтителен и помимо основных обязанностей охотно выполнял мелкие поручения Доминика и членов клуба. Он взял за правило всем улыбаться и быть особенно внимательным к пожилым джентльменам. Дружеская атмосфера в клубе, сдержанность и неброское богатство посетителей нравились ему.
Доминик не интересовался прошлым Тома, а тот не считал нужным рассказывать о месяцах, проведенных им на дорогах, о ночлежках в Цинциннати, Кливленде и Чикаго, о работе на заправочных станциях или о том времени, когда он был посыльным в гостинице в Сиракузах. Там он неплохо зарабатывал, приводя в номера проституток, пока однажды ему не пришлось вырвать нож из рук сутенера, полагавшего, что его девушки дают смазливому парню с детской физиономией слишком большие комиссионные. Томас ничего не рассказал Доминику и про то, как обирал пьяных клиентов и воровал деньги из номеров; он делал это не ради самих денег — к ним он был в общем-то равнодушен, — просто ему нравилось рисковать.
