Катя Миллэй - Океан безмолвия
— Я тоже, когда начинала печь, перепортила массу продуктов, — сообщает она мне, возвращаясь к прежней теме. В это трудно поверить. Мне кажется, она родилась с формой для выпечки и кулинарной лопаткой в руках.
— А когда ты начала?
— В пятнадцать лет. — Она смотрит на свою левую руку, поворачивает ее так и эдак и смотрит. Я решил, что она свое уже сказала, ибо привык к тому, что она выдает лишь самый минимум информации о себе. Обычно ничего определенного — это лучшее, на что можно рассчитывать. Но сейчас она меня удивляет. — У меня возникли проблемы с рукой, пришлось делать физиотерапию. Мне посоветовали тесто месить, чтобы вернуть руке силу. В какой-то момент я прикинула, что, раз уж так много времени провожу, замешивая тесто, можно попробовать и хлеб испечь. — Она издает смешок.
— Наверно, легче сказать, чем сделать.
— Не то слово. — Она непринужденно улыбается, и эта беспечная улыбка никак не вяжется с ее обычной манерой поведения. — Первый раз, кажется, хлеб вообще не поднялся. Получился этакий плоский жесткий диск. Папа все равно попробовал, сказал, что неплохо. Видел бы ты его лицо, когда он пытался жевать. Не знаю, как только зубы не сломал. — Рассказывая мне это, она не перестает улыбаться. Свет приятных воспоминаний озарил ее лицо, и я осознал, что перестал крошить овощи, наблюдая за ней. Я заставил себя продолжить, пока она не заметила. — Я пробовала снова и снова. И всегда не одно, так другое. Настоящий хлеб не получался. Меня это жуть как бесило.
— И в конце концов ты сдалась? — спрашиваю я. Она смотрит на меня так, будто я ее оскорбил.
— Ну уж нет. Чтобы я спасовала перед какой-то булкой хлеба… Сколько ж я муки перевела. Маме пришлось ее мешками покупать. Однажды я так разозлилась, что запулила тесто в потолок. Думала, мама запретит мне появляться на кухне, увидев, как я, стоя на стремянке, скребком счищаю тесто с потолка. Но в конце концов я добилась своего. На это ушло несколько месяцев, но я все-таки испекла приличный хлеб. — Она пожимает плечами, глядя на свою ладонь и сжимая в кулак пальцы. — Заодно и рука окрепла.
Наблюдая за тем, как она разглядывает свою ладонь, я задаюсь вопросом: что она имела в виду, когда сказала, что у нее возникли проблемы с рукой? Если присмотреться, пальцы у нее не совсем прямые, рука иногда дергается, она роняет вещи. Когда такое случается, мы оба делаем вид, что ничего особенного не произошло. На ее руке шрамы — есть едва заметные, есть более яркие. Я знаю их все наперечет. Я так долго смотрю на ее руки, что теперь могу в точности воспроизвести каждый шрам.
— Ты все еще печешь? Хлеб? — спрашиваю я.
— Еще чего, — фыркает она, словно более нелепого вопроса я не мог задать. — Это ж такой геморрой. Возни до фига, а здесь еще такая влажность — атас. Просто мне нужно было знать, что, если захочется, я смогу испечь хлеб. А вообще-то я больше люблю сладкое.
Она выпячивает подбородок, показывая на разделочную доску, что лежит передо мной.
— По-моему, ты от своих овощей места мокрого не оставил.
Смотрю на красный перец, который я измельчил в пыль, пока слушал ее.
— Не моя вина, что ты чудо как хороша — глаз не отвести. — Мне требуется минута, чтобы подтвердить той части мозга, которая еще функционирует, что я действительно это сказал. Не уверен, что «хороша» — подходящее слово. Если и подходящее, то идиотское. Как и я. Кажется, самый лучший выход — притвориться, будто я ничего такого не говорил, и надеюсь, что она пропустила мою фразу мимо ушей, но Солнышко поступает еще лучше.
— Дрю говорит, что я чертовски сексуальна, — выручает она меня, снисходительно пожимая плечами.
— Это тоже есть. — Я улыбаюсь. Не встречаясь с ней взглядом, собираю в кучку то, что осталось от красного перца. Наливаю в сотейник растительное масло, выкладываю овощи на столе. — Переднюю горелку поверни на восемь. — Я показываю на плиту, она выполняет мою просьбу. В эту секунду входная дверь отворяется, мы оба мгновенно затыкаемся.
— Эй, а что тут… — При виде Насти Дрю умолкает на полуслове. Видно, что он потрясен. Только не знаю, чем: тем, что Настя здесь, сидит на моем кухонном столе, как у себя дома, или тем, что она почти неузнаваема для него. На ней белые джинсовые шорты и розовая футболка; косметика с лица давно смыта, само лицо хорошо видно, потому что волосы убраны назад, заплетены в косы. Она выглядит моложе, как всегда, когда она такая. Вдоль пробора тянется рваный шрам, который она постоянно пытается закрыть. Я уже привык к такой Насте, но Дрю, я знаю, ни разу не видел ее похожей на обычную девчонку, а сам я никогда ему об этом не говорил.
Не знаю, предательство ли это по отношению к нему. Если предательство, мне должно быть стыдно, и в какой-то мере меня гложет чувство вины. Но я считаю, что мое поведение оправданно. Хоть и эгоистично. А Дрю пусть дуется, если хочет. Все равно, на мой взгляд, я прав.
Настя соскальзывает со стола. Я думаю, что сейчас она уйдет, оставив меня одного объясняться с Дрю. Но она не уходит. Идет через кухню к навесному шкафу, где хранится посуда, достает еще одну тарелку, в выдвижном ящике берет еще одну пару столовых приборов, ставит все это на стол. Дрю подходит к столу, выдвигает стул, садится. И все это время не сводит с нее глаз. Словно пытается постичь ее истинную суть. Но это опять лишь оптический обман. Мои глаза уже адаптировались, а он пока еще пытается сфокусироваться.
— Не хочешь представить меня своей подружке? — спрашивает Дрю, глядя теперь на меня. В его вопросе больше любопытства, чем злости. И, наверно, он немного шокирован.
— Не моей подружке. — Одной рукой я передаю Насте подставки, которые она должна расставить, другой продолжаю помешивать в сотейнике. На нее я намеренно не смотрю.
— Что ж, в таком случае… — Дрю привлекает к себе Настю, расставляющую подставки, усаживает себе на колени. — …что у нас на ужин?
Глава 26
— Откуда ты знаешь, что Бога нет? — зло бросает Тьерни Лоуэлл Дрю. Жаркий спор длится уже двадцать минут, с тех пор, как прозвенел звонок на пятый урок. Обсуждение рассказа, что мы читали на прошлой неделе, каким-то образом вылилось в ожесточенную перепалку о существовании бога.
— А ты откуда знаешь, что Бог есть? — парирует Дрю. Он даже не пытается убеждать. То ли это лень, то ли просто апатия. Я видел, как он готовится к диспуту. Тьерни для него не соперник. Он просто дразнит ее, потехи ради.
— Я и не говорила, что знаю. Вера к знанию не имеет отношения. Потому она и называется верой, мудила. Отсюда и выражение «прыжок веры».
