Пауло Коэльо - Алеф
Я прошел через весь бесконечный город и вернулся обратно, унося с собой улыбки, взгляды, поцелуи, мешанину слов и проплывавшую за окном тайгу, которую я вряд ли еще увижу и которую постараюсь сохранить в памяти и сердце.
Я сел за стол, ставший центром нашей вселенной, написал на стикере несколько слов и приклеил его на зеркало, где Яо размещал для нас мысли дня.
* * *
Вот что я написал, вернувшись из прогулки по поезду:
Я здесь не чужой, ибо не молился о том, чтобы поскорее вернуться домой целым и невредимым, не тратил время на воспоминания о родном доме, рабочем столе и теплой постели. Я здесь не чужой, ибо все мы странники, все мы задаем одни и те же вопросы, все мы устаем, все мы боимся, все мы бываем эгоистичны и великодушны. Я не чужой здесь, ибо я просил, и мне было дано. Я стучал, и мне отворяли. Я искал и обретал.
Именно так, насколько я помню, говорил шаман. Скоро наш поезд вернется туда, откуда прибыл. Кто-нибудь придет убираться в вагоне и смахнет мой листочек с зеркала. Но я никогда не забуду то, что написал, потому что я никогда и нигде не буду чужим.
* * *
Хиляль почти не выходила из своего купе и как одержимая играла на скрипке. Порой мне казалось, что девушка снова беседует с ангелами, – а порой, что она просто упражняется, оттачивая технику. Когда мы ехали обратно в Иркутск, я вдруг почувствовал, что парил над Байкалом не один. Вместе с моим духом был и ее дух, и оба они видели одно и то же.
Прошлой ночью я вновь попросил ее лечь со мной. Я несколько раз пробовал упражняться с кольцом в одиночестве, но так никуда и не попал, если не считать очередного незапланированного визита к писателю, которым я был во Франции девятнадцатого века. Он (то есть я) как раз заканчивал главу:
Миг отхода ко сну чем-то напоминает смерть. Нас охватывает оцепенение, и невозможно определить, в какой момент мы перестаем быть собой. Сновидения – вторая жизнь. Мне еще не случалось переступать порог, ведущий в этот невидимый мир, без дрожи.
Прошлой ночью она легла со мной, и я положил голову ей на грудь. Мы лежали молча, ведь наши души знали друг друга очень давно и не нуждались в словах. Я наконец сумел представить себе огненное кольцо и перенесся туда, где больше всего хотел оказаться: в маленький городок в окрестностях Кордовы.
Приговор уже оглашен на городской площади. Восемь девушек в белых сорочках до щиколоток дрожат от холода, но очень скоро будут корчиться в адском пламени, зажженном людьми, которые верят, что действуют с благословения небес. Я попросил инквизитора разрешить мне не присутствовать на аутодафе среди клириков. Тот не возражал. Должно быть, он до сих пор гневается на меня за трусость и вообще не хочет меня видеть. Я смешался с толпой, сгорая со стыда и пряча лицо под капюшоном доминиканца.
В городок весь день стекались зеваки, и к вечеру на площади не протолкнуться. Знать в ярких одеяниях занимает места в специальной ложе. Для дам аутодафе – повод щегольнуть нарядами и пышными прическами, продемонстрировав всем свою красоту. Однако горожан привело на площадь не только любопытство; они жаждут мести. Толпа приветствует торжество правосудия, тем более что преступницами оказались изнеженные дочки богачей. Они повинны смерти уже потому, что с рождения вели жизнь, о которой большинству собравшихся не приходится и мечтать. Да сгинет красота. В огонь радость, смех и надежду. В этом мире есть место только таким чувствам, которые подтверждают нам, что мы такие и есть – жалкие, бессильные, потерянные.
Инквизитор служит мессу на латыни. Проповедь о посмертном воздаянии еретикам прерывают крики: родители приговоренных девушек, которых было приказано не пускать на площадь, сумели пробиться сквозь толпу.
Инквизитор замолкает и ждет, пока стражники оттащат возмутителей спокойствия прочь под улюлюканье зевак.
Появляется телега, запряженная волами. Монахи связывают девушкам руки и помогают взойти на телегу. Стражники берут телегу в кольцо, и волы везут живой груз к костру, который вот-вот будет зажжен.
Девушки стоят, опустив головы, и я не могу заглянуть им в глаза и увидеть, что в них, слезы или страх. Одну из девушек так жестоко пытали, что бедняжка едва стоит на ногах, опираясь на плечи подруг. Солдатам все труднее сдерживать толпу: народ беснуется, хохочет, выкрикивает оскорбления. Телега вот-вот проедет мимо меня. Я пытаюсь податься назад, но поздно: плотная толпа, которая напирает сзади, не дает мне даже шелохнуться.
В осужденных летят яйца, картофельные очистки, их обливают пивом и вином. Да не оставит их Господь. Я всей душой надеюсь, что на костре каждая из них найдет в себе силы покаяться в грехах, грехах, которые в будущем обратятся в добродетели, но в этот момент ничего подобного никто из нас не может себе даже представить. Если несчастные захотят исповедаться, монах отпустит им грехи и помолится за них Господу. Тогда их удавят, и огонь пожрет уже мертвые тела.
А если осужденные откажутся признать вину, их отправят на костер живыми.
Я не раз присутствовал на аутодафе и знаю, что родители приговоренных могли подкупить палача. Тогда он плеснет на дрова немного масла, чтобы огонь скорее занялся и жертвы задохнулись до того, как он доберется до их волос, ног, рук, лиц, а потом и тел. Если же родители не сумели всучить денег палачу, их дочери умрут страшной медленной смертью, страдая от непереносимой боли.
Телега оказывается прямо передо мной. Я наклоняю голову, но одна из девушек меня видит. Теперь все они смотрят на меня, и я жду от них проклятий и оскорблений, которых безусловно заслуживаю, ибо я виновнее их всех, я тот, кто предпочел умыть руки, когда одного моего слова было бы достаточно, чтобы все изменить.
Они зовут меня по имени. Удивленные взгляды толпы обращаются на меня. Так он знает этих ведьм? Если бы не облачение доминиканца, меня растерзали бы на месте. Однако через мгновение народ соображает, что я, должно быть, из тех, кто вынес им приговор. Кто-то дружески хлопает меня по плечу, а стоящая рядом женщина замечает: «Вот молодец, ты все правильно сделал».
Девушки снова зовут меня. Устав от собственной трусости, я решаюсь откинуть капюшон и посмотреть им в глаза.
Но свет меркнет, и я не успеваю ничего разглядеть.
Я понимаю, что мог бы попросить Хиляль снова открыть Алеф, но разве мое путешествие было затеяно только ради этого? Разве я вправе использовать влюбленную женщину, чтобы найти ответ на мучающий меня вопрос? Разве только так я смогу вновь обрести свое царство? Я все равно найду ответ, если не сейчас, то позже, со временем. В конце концов, на этом пути – если мне хватит храбрости пройти его до конца – меня ждет встреча с тремя остальными женщинами. Так что я обязательно найду ответ еще в этой жизни.
