Нина Федорова - Семья
В эту минуту вернулся Кан. Казалось, что он был чрезвычайно рад встретить японца, бывшего жильцом в доме. Тот немедленно же начал допрос, засыпая Кана вопросами, а Кан так же быстро сыпал ответы, с полнейшей готовностью. Да, у него есть кое-какая информация о мистере Суне. Уехал? — Да, мистер Сун уехал. — Когда? — Как раз сегодня. — Куда? — В Пекин. Его двоюродная кузина родила первого сына после трех дочерей, и главные родственники, как того требует обычай, должны лично явиться с поздравлениями. — Надолго? — Мистер Сун там же будет праздновать и Новый год, а, согласно обычаю, каждый празднует его по средствам: бедняк — три дня, богатый — три месяца. — Как много денег у мистера Суна? — Кан не знает. — Вернется ли мистер Сун? — Конечно вернется. Отпразднует рождение племянника, отпразднует Новый год — и вернется. — Адрес? — Вот адрес — и с затаенной злобой он дал прежний адрес уже не существующих, убитых японцами родственников мистера Суна. — Вещи? — Да, Кан запаковал кое-что: немного пищи на дорогу, кое-какие сладости в подарок кузине, смену платья. — Другие вещи? — Отосланы. По тому же адресу. — Где Кан сейчас был? — Он был в лавке: он купил чай, хороший сорт. Деньги дал мистер Сун. Чай — подарок от мистера Суна хозяйке пансиона к Новому году. Чаю — фунт. Сдачи не осталось. — И он показал фунт прекрасного чаю с поздравительной новогодней карточкой красного цвета. Японец повертел в руках чай, пощупал, понюхал и передал Матери.
В тот же день все японские жильцы съехали, и в пансионе № 11 стояли пустые комнаты. Весь вечер оставшиеся жильцы и Семья обсуждали случившееся. Они были в столовой все, кроме мадам Климовой, и говорили по-английски. Как ни странно, мадам Климова была на редкость неспособна к иностранным языкам и говорила и понимала только по-русски. Ее сторонились, потому что она высказывала свои категорически прояпонские симпатии.
Мысль, что мистер Сун был тайным лидером партии свободы в Китае; что японцы, жившие в доме № 11, и жили там только потому, чтобы следить за мистером Суном; что они были шпионы-специалисты, и только законы британской концессии удерживали их от того, чтоб убить свою жертву тут же по одному подозрению; что все это шло перед его глазами, а он, профессор, такой дальновидный, догадливый, совершенно ни о чем не догадывался — эта мысль поразила профессора как громом. Найдены были дыры, просверленные в полу чердака, откуда, очевидно, кто-то из китайцев следил за японцами. Найдены были также дыры, просверленные в полу японских комнат, откуда японцы следили за мистером Суном. Понятным сделалось странное расположение мебели в комнате мистера Суна и какой-то навесик из толстой зеленой бумаги над столом, где он писал, также и висящий посреди потолка, вместо лампы, горшок с каким-то вьющимся растением, нежно оплетавшим весь потолок. Профессор почти заболел от мысли, что он проглядел так много обстоятельств, которые бросились бы в глаза и неопытному наблюдателю. И все же, охватив мыслью хитросплетения японо-китайской ситуации в доме № 11, он пришел в восторг.
— Если скрываться, то, конечно, на британской концессии, как наиболее защищенной законом, откуда японцы уже не могут выкрасть человека, и, ясно, в густонаселенном пансионе, где нападение было бы тотчас же замечено. Я проникся большим уважением к уму мистера Суна. Вспомните, японцы появлялись в столовой сразу же по его появлении, но дверь в коридор всегда стояла раскрытой, и он — из того угла, где всегда сидел, увидел бы, если бы кто пытался войти в его комнату. Удивляюсь только, почему он не поделился со мною своими планами, как я делилися с ним всем, о чем думал.
— Только бы он успел скрыться! — воскликнула Лида.
Вдруг мадам Климова впорхнула в столовую. Она только что вернулась и не подозревала о случившемся в доме.
— Успех! Боже, какой успех! — кричала она, всплескивая в восторге руками, и еще более погрязневшие ландыши прыгали у ней на груди. — Все решено. Все подписано. Наконец! Япония восстановит в России монархию, мы отдаем ей за это Сибирь!
— До Байкала? — спросил с иронией Петя.
— Нет, до Урала.
— Позвольте, позвольте, — заволновался профессор. — Кто решил все это?
— Дамы Эмигрантского общества под моим председательством. Мы внесем это предложение в Комитет. Ах, как я лично буду счастлива, когда это
сбудется!
— Позвольте, — с удивлением спросил профессор, — чего вы лично ждете от восстановленного режима? Разве вам так не лучше, то есть жить в Смутное время?
— Что? Что? — задохнулась побагровевшая вдруг мадам Климова. Она не могла даже говорить и в негодовании выбежала из столовой.
— Я еще посчитаюсь с вами! — все же выкрикнула она на ходу.
На следующий день профессора ждало новое волнение. Он получил письмо из Европы, и оно пришло вскрытым японской цензурой. Хотя письмо не имело значения, но факт нарушения закона свободной переписки возмутил его. Это был вызов могуществу Британской империи.
Профессор поспешил в английское консульство, чтобы обратить внимание власти на это нарушение закона. Его принял один из вице-консулов. Когда, полный негодования, с присущим ему красноречием профессор доложил о факте, чиновник весьма свысока ответил, что не верит ни одному слову, ибо японцы не посмели бы этого сделать, и что он лично не имеет времени на выслушивание всякого вздора.
— Сэр, — сказал профессор дрожащим от обиды голосом. — Сэр, — повторил он, вставая, — к несчастью, я не захватил доказательств, то есть конверта. Привыкнув вращаться в обществе джентльменов, я полагал, что мне поверят на слово. Вы получите этот конверт и убедитесь сами. Но, сэр, слышать обвинение во лжи от официального лица в официальном месте, куда я шел, не уверенный, конечно, что найду защиту, но уверенный, что буду, по крайней мере, встречен вежливо — и какой я нашел прием. Простите мне эти слова. По возрасту я мог бы быть вашим отцом, и это заставляет меня быть снисходительным к вам. Я извиняю вас. Но прежде чем я уйду, разрешите мне выразить вам одно пожелание: да не будете вы никогда в моем положении.
Домой он вернулся сильно взволнованный. В столовой он рассказал о случившемся.
— Подумаешь, — воскликнула мадам Климова, — на что это вы так разобиделись. Он не назвал вас лгуном прямо в лицо. Он не вытолкал вас за дверь. Чего же вам еще? Чего вы еще ожидали?
— Было бы лучше, если бы он это сделал. Я бы подумал: вот дикарь в роли вице-консула. Но именно сдержанность в нем показывает, что он — человек культурный. Чиновники консульств ведь все сдают экзамен на вежливость. Он глубоко оскорбил меня, и сделал это самым вежливым тоном. Почему он осмелился? Потому что я — русский, и со мной что ни сделать, пройдет безнаказанно. Значит, ни культура, ни экзамены на вежливость не научают простой человечности. Если культура не делает человека лучшим — зачем она?
