Юрий Покальчук - И сейчас, и всегда
А, кстати, Збышек Янишевский, мой давний друг, тоже пережил войну и сейчас вместе с Изабель живет в Кракове. У них четверо детей. Сейчас уже есть внуки. Были они у нас, да и мы к ним наведываемся. И вы знаете, вот Збышек, тот пошел в литературу! Он писатель, да еще и киносценарист. Пишет повести для юношества, главным образом — приключенческие. Обратите внимание, что у всех нас много детей: у меня трое, а у Пако и Збышека — по четверо. Это не случайность, это потребность, внутренняя потребность жить, продолжать жизнь. После всех смертей.
Я упоминал Массата, командира нашего партизанского отряда во Франции, так мы и с ним поддерживаем связь. Его настоящее имя Тео Виаль, он теперь мэр в городке Вирмени возле Сент-Этьенна. Мы с Пако гостили у него несколько лет назад.
Под Барселоной пропал Евген Полищук. Видели, как он упал, весь в крови. Мы отступали. Так и не похоронили товарища. Но Полищук, которого всегда берегла судьба, остался жив и на этот раз. Раненый, попал в плен, там его подлечили, а потом снова расстреляли! Но при расстреле была секунда какого-то замешательства, кажется, налетели наши самолеты... И впопыхах расстрелянных не зарыли. Полищук, легко раненный, упал вместе со всеми, а потом отполз в кусты. Так и Спасся. оброс бородой, бродил, изображая немого, двигался на юг. Потом, где-то уже в сороковом году, пристроился на корабль, шедший в Марокко. А там обратился в советское посольство, рассказал о себе и уже перед самой войной оказался в Советском Союзе. Домой не попал, потому что пошел сразу на фронт, как раз началась война. После войны еще лечился несколько лет и уже в пятидесятых вернулся сюда, жил во Львове, почетный пенсионер. Виделись мы довольно часто... А умер он несколько лет назад совсем седым дедом. Вот вам история, да?
Знаете, что скажу вам напоследок! Не пишите обо мне. Все-таки людям важно — не кто, а как. Станете писать о моей жизни, ничего у вас не получится так, как вы, по вашим же словам, задумали. Не выйдет. Потому что влезть в мою шкуру не сможете, не почувствуете ничего так, как чувствовал я, не будете так любить, так умирать.
Вы напишите о себе. Не удивляйтесь, лучше послушайте. Напишите о том, как любили бы вы, если у вас есть сила и жажда любить, как умирали бы в испанской войне, если у вас есть мужество, как пережили бы годы скитаний и невзгод, годы унижения и обиды, если у вас есть вера в человека, в будущее. Тогда, может, у вас что-то и выйдет. История нашей жизни — для вас только толчок, только чистое полотно, готовый, в подрамнике, холст, на котором виднеются смутные очертания возможной картины. Нарисуйте ее своими красками, своими чувствами, своим талантом. Если вам это дано. И тогда возможна правда. Большая, чем в пересказе действительных событий, которые уже и так вошли в длинную летопись, сложенную многочисленными участниками и свидетелями. Вы же и читали немало, да и здесь много записывали, неплохо представляете, как привелось воевать интербригадовцам в этих войнах.
А теперь вживитесь в каждого из нас, войдите в ту нашу жизнь. И пусть не наши, а ваши собственные слова скажут о том, как мы жили,
XXV
Они входили на территорию лагеря неторопливым, усталым шагом друг за другом, все с оружием, в гражданской одежде, на лицах читалось чувство явного облегчения, но в их глазах ощущалась какая-то одинаковая застылость, так что приветственные выкрики партизан, уже ждавших их прихода, быстро затихли. Их было двенадцать, большей частью молодежь до двадцати, только трое постарше. Андрий узнал их. Толстый Ян руководил подпольем в Сент-Этьенне; белорус Петро Вучко, его заместитель; Максим, далеко за сорок, шахтер-украинец, тоже знакомый с времен подполья. Дальше шел Антуан, худой, изможденный, темные мешки под глазами на узком остром лице. Всегда аккуратно причесанный, его коротенький чуб сейчас был растрепан. Шли Михайло Зеленюк — Жорж, Чеслав Леек — Матье. Пришло пополнение из подполья Сент-Этьенна.
Андрий стоял рядом с Массатом возле штаба, под который был оборудован бывший домик горных пастухов. Рядом двумя широкими полукружьями раскинулись партизанские палатки.
— Почему их двенадцать? — громко сказал Массат. — Их должно быть четырнадцать. И прибытие предполагалось завтра. Что там такое стряслось в Сент-Этьенне?
Андрий слышал это, как и все партизаны, которые, высыпав из палаток, молча ждали, пока Толстый Ян подойдет к Массату и доложит ему, как положено, о прибытии нового пополнения, а затем передаст указание руководства подполья.
Толстый Ян действительно отрапортовал Массату по всей форме, и тут командир едва заметным жестом прервал его и пригласил в штаб. Всех двенадцать.
Они сидели, неудобно устроившись на командирской койке, на лавках, кому где удалось, несколько человек стояли. Андрий нашел взглядом Антуана, который тоже не сводил с него глаз, как только оказался в лагере. Антуан все время смотрел только на него, ни разу не глянув в сторону Пако, который сейчас, наверное, стоял, побледневший от тревоги и нетерпения, у самого штаба вместе с товарищами, ожидая, что же сообщит им командир после встречи с вновь прибывшими.
— Слушаю, — сказал Массат, едва они вошли в штаб и расселись. — Что случилось?
— Погибла Мадлен... — сказал Толстый Ян, тяжело выдохнув слова, и воздух в штабе загустел. Антуан опустил глаза. Тяжкое молчание пробил своей следующей фразой тот же Толстый Ян. — ...Мадлен, Женевьева и еще двое товарищей — Леброн и Тандье.
Не верилось, не хотелось думать, не хотелось слышать!.. 14 августа 1944 года, прекрасный летний день, зеленый и солнечный, война заканчивается. Советская Армия продолжает свое победное наступление уже на территории Западной Украины, еще немного — и фашисты будут выброшены за пределы Советского Союза. Неделю назад открыт наконец второй фронт, англичане и американцы высадились на французском побережье в Нормандии, движение Сопротивления развернулось на всей территории страны, не сегодня завтра фашистские войска окажутся и за пределами Франции. Скоро победа.
Почему же сейчас? Почему Мадлен? Почему Женевьева?.. Нет, это невозможно, невозможно — быть такой юной, такой любимой, так радоваться жизни — и не жить! Женевьева приходила в лагерь две недели назад. Она цвела уже взрослой девичьей красотой, и партизаны всегда радовались ее появлению, просто рады были ее увидеть, хотя непременный Пако всегда при ней, не отпускал и на секунду. Массат давал ему свободу, когда появлялась Женевьева. Хорошо помогать чужому счастью, даже немного нарушив дисциплину. Исключение, говорил Массат. Но в Сент-Этьенн на связь Пако так больше и не пошел. «Опасно было бы его посылать, — говорил Массат Андрию. — Ты же понимаешь, он может свалять дурака, подведет Мадлен, а рисковать ею мы не имеем права ни за какую, цену...»
Нет цены, чтобы оправдать такой риск, и в Сент-Этьенн ходил Андрий. Точный, осторожный, он всегда оставался теперь в этом доме, только в другой комнате, и долгие ночи проходили в разговорах с Мадлен. Он вопреки ожиданию все больше оживал и привязывался к ней, к ее страстному телу, к ее губам и рукам, к ее манере говорить.
Холод опустился сейчас на Андрия, суровый зимний холод, хотя на улице стояла жара. О нем и Мадлен знал еще Антуан. Больше никто. Кроме Пако. Но о Пако знали все.
Окаменело лицо Массата, заходили на скулах желваки. Все любили Мадлен. Но как любили все Женевьеву и Пако! Они были детьми партизанского отряда, детьми подполья, его радостью и надеждой, символом всех ожиданий, символом жизни, символом будущего. Каждый, кто видел их вместе, думал и о своем, о том, что у него было, и что есть, и что будет. О тех, кого оставил. Или начинал думать, что кто-то появится и в его жизни и он станет любить ее, свою будущую любимую, ничуть не меньше, чем Пако Женевьеву. Молодежь завидовала ему. Но тем, кого любят, не так завидуют, как радуются за них.
— ...Подполье готовилось к переходу в партизанский отряд. Тревожили сведения, что гестапо пронюхало о многих членах подполья. Все, кто мог попасть под подозрение, должны были немедленно уйти. В последние дни окончательно выяснилось, что готовится массовый арест всех подозрительных, и подпольщики собирались двинуться в лес на несколько дней раньше.
...У нас было оружие и радиопередатчик. Передатчик на квартире Жана Тандье. Оружие в подвале у Леброна. Мы собирались выйти сегодня, а прийти завтра. Нас предупредили позавчера вечером, что квартира Тандье на подозрении, может быть обыск. Мадлен предложила перепрятать передатчик у себя. Известно было, что она вне подозрений. Леброн пришел к Тандье вечером с большим чемоданом, там было оружие — два автомата и три пистолета. Очевидно, они упаковали туда еще и передатчик и совсем поздно вечером, когда прохожих на улицах почти не стало, отправились к Мадлен. За ними следили. Через полчаса дом Мадлен был окружен. В ответ на требование полиции открыть дверь раздалась автоматная очередь...
