Кетиль Бьёрнстад - Дама из долины
Похоже, что она хочет напомнить мне об этом.
Похоже, что она никогда этого не забудет.
Она начинает играть прелюдии Валена. Сначала я злюсь. Или В. Гуде действовал у меня за спиной, или он ничего не знал о намерении Маргрете Ирене. Никто не может упрекнуть импресарио в том, что тот не помнит концертных программ всех своих артистов. Особенно молодых.
Но моя злость быстро проходит. Маргрете Ирене играет для меня. Я слышу, что она многому научилась. Она выражает чувства, о наличии которых у нее я даже не подозревал. Далеко на Севере, в концертном зале Киркенеса она играет мой дебютный концерт. Мне не нужно слушать до конца, чтобы понять, что она играет хорошо, удивительно хорошо, наверное, даже лучше, чем я. Но я не могу беспристрастно судить ее, потому что эта музыка заставляет меня вспомнить о последних месяцах и неделях нашей с Марианне жизни. Именно эти произведения я репетировал, пока Марианне потихоньку готовила свое самоубийство. Именно эти звуки раздавались в доме Скууга, пока Марианне сидела в кабинете на втором этаже и думала бог знает о чем. Но почему Маргрете Ирене играет сейчас Валена, Прокофьева, Шопена, Бетховена и Баха? Ведь речь идет о моем мире? Или я стал параноиком? А может, все очень просто, может, это ее способ отомстить мне за то, что она оказалась отвергнутой? За то, что у нее не было возможности показать, на что она способна, за то, что она была уязвлена в своих амбициях? Как, должно быть, ей было больно!
Но музыка не может быть инструментом мести, взволнованно думаю я, в то время как Маргрете Ирене поднимает эту самую музыку над этой искаженной перспективой. Может быть, мы совершенно случайно почти одновременно выбрали именно этих композиторов? Однако Маргрете Ирене проанализировала их, вникла в них глубже и передала их сложность лучше, чем я. Я слышу контрапункты яснее, вживание в образ сильнее. Да она плевать на меня хотела! — думаю я. Но почему тогда она выбрала именно эту программу? Только потому, что Сельма Люнге и ее друзья составили для меня замечательную программу?
После антракта Маргрете Ирене превосходит самое себя. Ее мастерство растет с каждым звуком. Такого исполнения опуса Бетховена я никогда не слышал. Она безупречно балансирует между чувствами и трезвостью. Энергичная, никому не известная девушка из Бишлета превратилась в музыканта мирового уровня. Так же безупречна она и в исполнении фуги. И когда она заканчивает концерт Бахом, зал уже целиком в ее власти.
Я не верю собственным ушам. Слушаю вместе с Сигрюн. Она сидит рядом со мной. Почти с горечью я думаю, что она могла бы услышать эту музыку, если бы послушалась сестру и приехала на мой дебют в Осло.
Но теперь это уже не имеет значения.
Концерт окончен. Публика встает и разражается восторженными криками. Я тоже встаю и кричу, стараясь перекричать Гуннара Хёега. Сигрюн не кричит. Но я вижу, что она взволнована. Что она устала. Что она плачет. Что почти не владеет собой. Мне не хочется, чтобы она перестала владеть собой. Мне хочется, чтобы она была сильной. Сильнее, чем я. Мне хочется обнять ее и прогнать прочь все ее тяжелые мысли. Но я не решаюсь — в зале слишком много ее коллег, да и Гуннар Хёег тоже сидит рядом с ней.
Маргрете Ирене выходит на сцену, чтобы сыграть на бис, и делает знак, чтобы все сели. Она к этому уже как будто привыкла, думаю я. Ей нравится находиться на сцене.
— Разрешите сыграть вам красивую композицию, написанную моим любимым другом, который сегодня присутствует в зале. Она называется «Река».
И она играет «Реку»! И никто, кроме Габриеля Холста, не мог дать ей эту мелодию и гармонию. Должно быть, она встречалась с ним в Осло. Она играет эту мелодию так проникновенно, так безупречно, как не сыграл бы и я сам. И все-таки иначе. Более сердито, агрессивно, сознательно разрушая чересчур красивую главную тему. Она импровизирует, и вот тогда я замечаю, что она находится как бы вне произведения, что все прекрасно продумано, но не прочувствованно. Впрочем, это неважно. Она играет «Реку». И я не знаю, как к этому отнестись — как к признанию или как к уничтожению.
Наконец аплодисменты стихают, и Гуннар настаивает, чтобы мы втроем пошли и поздоровались с этой «пианисткой от бога», как он называет Маргрете Ирене. Сигрюн понимает мою нерешительность и берет меня за руку.
— Ты пойдешь? — спрашивает она.
— Конечно, — отвечаю я.
Маргрете Ирене ждет нас в слишком светлой комнате. Белая кожа, почти черный костюм, при виде меня она бросается мне на шею. Мы оба взволнованы этим свиданием. Я не видел ее с тех пор, как мы с Марианне поженились в Вене.
— Прости меня, — говорит она. — Но я не могла поступить по-другому. Ты очень на меня сердишься?
— Ты была великолепна, — отвечаю я.
— Не надо так говорить.
— А почему ты разучила «Реку»?
Маргрете Ирене смеется:
— Габриель Холст. Короткий курс джаза. А теперь познакомься с моим мужем. Хайно Бубах. Мы поженились этой осенью. Он мой импресарио.
Она представляет мне темноволосого хорошо одетого мужчину лет тридцати с небольшим. Я еще в зале обратил на него внимание. К счастью, это не Карлос, с которым она была в Вене, или кто-то подобный ему. Он вежливо здоровается со мной.
Пока мы с нею разговариваем, я все время чувствую на себе взгляд Сигрюн. Она стережет меня. Даже когда Маргрете Ирене говорит с другими, она смотрит на меня.
— Вот на ком тебе следовало жениться, — шепчет она мне на ухо, когда мы неожиданно на минуту остаемся одни.
— Мы были тогда слишком юными, — шепотом отвечаю я.
— Юными для чего?
— А бог его знает.
— Тогда женись на той голубоглазой, — громко и обиженно говорит она.
— Может, пойдем в отель и выпьем по бокалу вина? — предлагает Маргрете Ирене и нерешительно на меня смотрит.
— Если хочешь, можешь остаться и переночевать в моей квартире, — предлагает мне Сигрюн, не спуская с меня глаз. — А я должна вернуться в Скугфосс. Завтра утром у меня там прием пациентов.
— Это вас называют Дамой из Долины, да? — Маргрете Ирене с любопытством смотрит на Сигрюн.
— Откуда вы это знаете? — удивляется Сигрюн.
— От Ребекки Фрост, — виновато отвечает Маргрете Ирене. — Мы с нею виделись в Осло, когда я была там проездом из Вены сюда.
— Словом, это означает, что вы в курсе всего, что происходит в наших краях, — сухо замечает Сигрюн.
— Когда-то мы составляли Союз молодых пианистов, — объясняю я.
— Да-да, — Маргрете Ирене оживляется. — Мы мечтали вместе завоевать весь мир!
— Но этого не случилось, — вставляю я.
— Я знаю, что тебе пришлось пережить, — тихо говорит мне Маргрете Ирене. — Вот я и подумала, что мы могли бы посидеть и…
— Не получится, — твердо говорю я, понимая, что Хайно Бубах не оставит нас в покое. Меня не привлекает мысль предаваться воспоминаниям с Маргрете Ирене в присутствии ее мужа. — К тому же завтра утром я даю концерт ученикам, — лгу я.
Маргрете Ирене отворачивается от меня и смотрит теперь на Сигрюн.
— Я видела вашу сестру в Вене, когда они с Акселем поженились. Вы с нею очень похожи. Она была такая красивая.
Сигрюн краснеет.
— Мы с нею были очень разными, — коротко бросает она.
И мы расходимся, уверив друг друга, что вскоре встретимся снова. Может быть, я приеду в Вену. Или она — в Осло, когда я буду играть концерт Рахманинова с Филармоническим оркестром. Хайно Бубах прерывает наш разговор и обнимает жену за плечи.
Мы снова остаемся втроем — Сигрюн, Гуннар и я.
При ярком, льющемся с потолка свете я вижу, что Гуннар болен серьезнее, чем я думал. Сигрюн что-то шепчет ему на ухо и заботливо, почти любовно обнимает его.
Он обнимает и меня. Точнее, кладет руки мне на плечи. Словно благословляет.
У меня возникает чувство, что я вижу его в последний раз.
По дороге в Скугфосс Сигрюн плачет.
Она рассказывает мне, что болезнь Гуннара дала рецидив. Это ужасно. Он — близкий друг и ее, и Эйрика.
А друзья важны, когда люди живут в таком захолустье.
К тому же они с Эйриком оба в долгу перед ним.
Лыжня
Проходит неделя. Все эти дни я много занимаюсь и вдруг понимаю, что мне необходимо глотнуть свежего воздуха.
Меня мучает то, что мы с Сигрюн не сказали друг другу.
Я был о себе слишком высокого мнения, решил, что могу направлять события, что наши отношения с Сигрюн будут развиваться так, что уже ни у кого из нас не будет возможности повернуть вспять. Но они затормозились. И я ничего не могу с этим поделать. Рука, которой я надеялся открыть дверь в мир Сигрюн, превратилась в символ расстояния между нами: до этой точки и ни шагу дальше. И мы уже давно не играли вместе. Она все валит на зиму. Зима холодна и сурова.
