Кирилл Туровский - Каждый сам себе дурак
Короче, наживотнились на славу.
Из последних сил они облизали друг друга, заговорщицки улыбнулись и повалились на кровать как выпотрошенные куклы.
Я вырубил свет и брякнулся спать на диване. Все заснуть долго не мог. И тревожно прислушивался, не раздадутся ли опять вопли и призывы к спасению несчастного человечества. Но, видимо, на сегодня программа максимум была выполнена. Я только еще раз услышал: «Кошкин-кошкин-кошкин… Чпоки-чпоки-чпоки-чмок… Ути-пути-нау…».
И они захрапели.
Наверное, им снились южные черноморские ветра, крымские вина, Ласточкино гнездо, киевское «Динамо», виноград и украинские паспорта.
А мне?
В мире ведь много загадочного: Terra incognita… Так им не пришло в голову меня прикончить, чтоб заниматься гадостями уже без свидетелей… В мире много загадочного: Per aspera ad astra… Любым способом уехать в Южную Америку… В мире много загадочного: Dum spiro spero… Канатоходцы бредут… шаг влево, шаг вправо — падаешь в темень… Все радуются…
Тебе не уехать никуда и никогда.
* * *
С утра я угостил друзей кофе и отправил с Курского вокзала на юг за счастьем. Валите, катитесь. Они обещали писать. По крайней мере они куда-то путешествовали. Не то что я.
Кстати, накануне мне вырвали зуб мудрости, и я понял, почему его так называют. Казалось, что мозги улетучиваются прямо на глазах. Теперь я уже почти конченый дурак.
Не знаю, что мне взбрело в ослабленную голову, но я там же на Курскаче запрыгнул в электричку и поехал куда глаза глядят. Люди, как всегда, были озлобленные, огорченные и настороженные. Многие заливались алкашкой, многие, будучи в курсах относительно своих товарищей, берегли свое нехитрое шмотье.
Рядом со мной оказались две весьма колоритных и органичных особи. Пили, как и остальные, алкашку из горла и переругивались. Спустя некоторое время я понял, что они ярые сторонники различных политических лагерей. Точнее, двух самых распространенных форм государственного свинства — социализма и демократии, противоположных по внешнему фасаду, но одинаковых по внутренней сути.
Пили и гнали. Пили и спорили. Такое вот жизненное кредо.
— Путин — герой! Медведев — герой! — восклицал первый, выпив очередную порцию синьки и вцепившись в кусок ветчинки.
И рассказывал типа свобода какая и демократические преобразования, мол, какие. Как человек, коли умница, может накрасть монет и ловко ощущать свое демократическое превосходство над другими. Хотя по виду этого быдла совершенно нельзя было скумекать, что он уже вспрыгнул на своего золотого барана. Но, видать, все надеется.
Второй, понятно, был категорически не согласен. Крыл его всяко-разно. Мол, какое славное коммунистическое прошлое его раньше по мозгам шторило, как он интеллектуально на заводе по две смены вкалывал и в очередях остатки суток выстаивал.
Словом, пытались расшить друг дружку белыми нитками. И оба на меня поглядывали, ожидая, что я встряну в их бестолковый спор. Я в окно посматривал, но эти типы все одно меня достали и лезть стали в открытую.
— А… — процедил я мрачно и сказал то, что думал до этого, уже вслух. — Коммунизм, демократия — почти одинаковые, почти ничем не отличающиеся по сути разновидности государственного свинства. Под разными углами зрения, так сказать. Лжизнь есть Лжизнь. Сволочь она устроится всегда и везде, хоть при рабовладельческом строе. А быдло вроде вас будет и через тысячу лет пойло глушить и жаловаться или восторгаться. В зависимости от настройняка…
Они даже почти не окрысились, как легко можно было б предположить, и давай дальше расспрашивать. Но потом все же завелись и давай вопить каждый за свое.
— Это что же выходит, ты считаешь, что коммунисты ничего и не сделали? А электрификация? А война? А космос? Тебе что, совершенно наплевать на наше героическое прошлое?
— Единственное, что коммунисты замутили путевого, так это взорвали церкви и храмешники…
Ну уж на это, понятно, демократыш взвился. И тоже давай гнать. И разговаривали со мной, как с придурком и социально опасным типом.
Как всегда, разговаривать было бесполезно. Разевать рот бессмысленно, ведь ты уже знаешь, что напоют в ответ. Можно запросто смоделировать речь хоть ста пятидесяти миллионов шариковых в России, хоть шесть миллиардов шариковых во всем мире. От этого не изменится ничего.
Все внешнее. Все наносное и внешнее. Особенно человеческие качества и чувства. Лишь только копни — и так завоняет, что мало не покажется. Это «чужие», животные, они просто притворяются, чтобы подпустить вас поближе. Еще чуть-чуть, и глаза нальются кровью окончательно, из-под ботинок полезут когти, а сзади, разрывая материю, хвосты. Раздвинутся вширь челюсти, и закапает ядовитая слюна…
Бр-р-р-р! С большим трудом пришел в себя. Шторит меня уже так, что я себя с трудом контролирую. Так и до холмика или «пятнашки» недалеко.
А где я? И куда это я еду? Эх, черт побери! Действительно, я окончательно сбренькался. Если даже всех сейчас везут за самым откровеннейшим счастьем — не верю.
Вскочил да и бросился к дверям.
Возможно, в определенный момент жизнь просто и ненавязчиво выбрасывает тебя на обочину. Ты лежишь там еще долгие годы, а мимо проносятся люди-машины. Ты смотришь и уже мертвый на девяносто девять процентов долгие годы ждешь. Когда кто-нибудь хоть немного повернет руль и из жалости проедет по краю обочины — по тебе.
* * *
Жратва. Питье. Секс. Больше ничего не нужно. Даже если всех посадят на электрический стул. Даже если весна больше не придет. Социализм или демократия — без разницы. Главное, лижи всех направо-налево и спасай свой шкурятничек.
Мысли копошатся и, не успевая оформиться в голове, лопаются. Действительно, раз уж никак по жизненке не получается свалить в Южную Америку, то хоть в Северный Город махнуть. Ну, как Свифт и Селин затирали. Да и Могила не против.
И надо же такому случиться. Именно тогда, когда я уже почти готов был смотаться, приехал Латин. И знаете откуда? Тоже из Северного Города. Тот самый Латин, который исчез в самом начале моего рассказика.
Короче, звонок в дверь. На пороге Латин и еще один незнакомый мне парень. Родион, как он представился, по-учкавшись. Под окном тачка — все та же латиновская «Тойота Селика» черно-синяя. Удивительно, как она еще ездит?
После того как мы тогда разлетелись, Латин и взаправду отвалил на восток, в Уральский Город. К той самой девчонке, которой он возил монеты, конфеты, любовь и полный пакет вранья. А после этого уже в Северный Город переместился.
— И почему ты на Урале не остался?
— Даже не знаю. Не вышло. Я же дома сидеть не могу, все шляться тянет. Да и мои запросы…
— У тебя? Какие запросы?
— Ну, мне нужна такая девушка, чтобы с ней хотя бы потенциальная возможность была того, что весь мир перевернуть можно.
— Ну-ну.
Потом он, ясное дело, все прозаичней раскатал. Разругался в хламешник он с девкой той, да и в Северный Город махнул, где уже был оказывается уехавший из Западного Города Олег. Его вот этот самый парень Родион на северный транзитняк поставил. Сам Родион мотался из Большого Города через Северный до Литвы. Но что-то разлетелось у них там. Сначала Олег как-то накосорезил, а затем и Латин кого-то не того киданул и, прослышав, что я в Большом Городе, помчался сюда в зыбкой надежде, что я ему помогу по жизненке. Родик же за компанию с ним домой поехал. А сейчас зашел познакомиться, он где-то на Кутузовском жил.
— Тяжело стало, — грустно признался Латин. — Времена поменялись. Теперь уже каждая сволочь отдуплилась, как баксята срубать, хрен подлезешь. Все кормушки расписаны на глушняк. Кстати, сюда ехали, такой случай интересный произошел на трассе. Какие-то придурки на «вольвешнике» гоняться с нами намылились, суки. Там улюлюкают что-то, факи показывают, девки ржут. И парень, рулевой, всякие оскорбления мне кричит. Ладно, обогнали, умчались они. Едем дальше. Через некоторое время вижу толпа в стороне от дороги. Тоже остановились.
А там авария, и этот самый парень из «Вольво» весь в кропи валяется. Другим вообще ничего, а этот в лепешку. Они с трассы слетели и врезались в памятник разбившимся водителям. Символично, да? И вот парень хрипит еще, дергается, девка его рыдает, все «Скорую помощь» ждут. Мы встали сзади и печально рассматриваем, как он коньки скидывает. А он меня узнал и от злобы задергался, что вот с ним такая беда, а я жив. Ну, я ему тоже пару жестов показал и несколько слов пробормотал губами, как он мне до этого. И если б у него силы были, то он на меня бы бросился. А я ему губами — кончайся типа живей. Он захрипел еще пуще, обделался. И все — гриндец. На куче дерьма он и въехал в рай. И последнее, что он увидел — моя довольная рожа. И ехали мы затем потихоньку и Родькиных «Chemical brothers» слушали. Жить так захотелось…
