Майгулль Аксельссон - Я, которой не было
Мэри торопливо улыбается и вновь наклоняется к клавиатуре.
Ты летаешь. И мучишься оттого, что не умеешь летать.
Подняв голову, она уже знает, что слова вернулись. Она смогла бы заговорить. Но не говорит ничего, а только, нагнувшись, целует Торстена в правую бровь.
Впереди боковая дорога. Уменьшаю обороты, сбрасываю газ, щурюсь в зеркало заднего вида, пытаясь разглядеть, что намерен делать Святоша. Увы — он тоже сбрасывает скорость, но потом включает поворотник и сворачивает вправо. Мигнув мне всеми фарами на прощанье.
Ага. Отвязался. Свернул.
Вдруг ощущаю разочарование. А что я себе вообразила? Что он поедет со мной до самого моего красного домика? Что он выскочит, спотыкаясь, из машины, подняв распятие, и отпустит мне грехи от имени Господа или от лица жителей Несшё? Смешно.
Правда состоит в том, что я попыталась обмануть себя и что мне это почти удалось. Я вовсе не боялась, что Святоша станет преследовать меня до самого Хестерума. Я на это надеялась. И совсем не случайно прицепилась к тому слову: где-то глубоко в подкорке я сознавала, что делаю. Святоша вдохнул жизнь в былую надежду. Мне хотелось верить, будто он знает, что такое прощение.
А следовало бы понимать: это невозможно. Что такое прощение, не знает никто, вообще никто на свете.
Наконец Торстен встает. На миг ему снова восемнадцать, он стоит перед Мэри чуть ссутулясь, черная челка упала на глаза, щеки до сих пор в оспинах — отметинах от юношеских угрей.
— Ладно, — говорит он. — Пойду, пожалуй.
Мэри кивает.
— Увидимся еще?
Мэри сперва кивает, потом качает головой. Да. Нет. Она не знает. Может, они случайно столкнутся на Дротнинггатан прекрасным майским днем через год-другой. Может, разок пообедают вместе. Может, когда-нибудь весь Бильярдный клуб «Будущее» или по крайней мере то, что останется от Бильярдного клуба «Будущее», соберется на чьих-то похоронах.
— Нам было бы хорошо с тобой, — говорит Торстен.
Мэри делает гримаску. Он верит, и пусть. Раз ему так хочется.
Рука об руку они спускаются по лестнице, шаги эхом отдаются в пустом доме. Кто-то где-то затаил дыхание и слушает.
Надев куртку, Торстен проводит рукой по щеке Мэри.
— Позвоню.
Небрежный поцелуй. Он открывает дверь. На крыльце стоит парень с фотокамерой. Чуть ниже — другой мужчина уже поставил ногу на ступеньку. Хокан Бергман вернулся. Он не сдается.
— Опаньки, — говорит он. — Смотрите, кто пришел!
Фотограф поднимает камеру. Торстен пятится и захлопывает дверь.
Йончёпинг. Наконец-то.
Дорога такая же, как была, проезжая часть не стала шире, доходных домов не сделалось ни больше ни меньше. На всех окнах маленькие уютные светильники. Где пластмассовые, где под абажуром, где — в сверкающих стекляшках.
Вдруг соображаю, что в Хестеруме будет совсем темно. Нужен фонарик, иначе я попросту не дойду от машины до дома. Сворачиваю на заправку.
— Какого черта, — произносит Торстен. — Кто это там?
На полочке в передней лежит газета. Мэри указывает на нее.
— «Экспрессен»?
В дверь звонят, за матовым стеклом мелькает тень. Хокан Бергман уже поднялся на крыльцо.
— Черт. Чего им нужно?
Мэри показывает пальцем на закрытую дверь в комнату Сверкера.
— Интервью? С ним?
Она отвечает новым жестом — показывает пальцем на себя и всплескивает руками.
— И с тобой? Но ты ведь говорить не можешь?
Мэри кивает, это неправда, но раскрываться не стоит. Еще не время. Она кладет руку на ручку двери и смотрит на Торстена.
— Думаешь, мне все-таки уйти?
Еще кивок. Торстен медлит. В дверь опять звонят.
— Ладно. Береги себя.
Поддернув рукава куртки, он засовывает обе руки глубоко в карманы. Снова медлит.
— Это ведь унизительно.
Мэри чуть улыбается. Вот как?
— Ушла бы лучше в отставку. От всего этого дерьма подальше.
Мэри чуть улыбается. Неужели помогло бы?
Зачем она прогнала Торстена?
Я бы — ни за что. Обвила бы его, как анаконда, и не выпустила, впилась бы ему в горло, опутала бы по рукам и ногам и держала бы так крепко, что он никогда бы не смог меня покинуть.
Мэри была с ним рядом, ну а я довольствовалась снами и мечтами. И все-таки до последнего питала надежду. Когда меня ввели в зал суда, в платке, надвинутом на глаза, я уговорила себя, что слышу запах Торстена, ощущаю его присутствие в зале. И поэтому оглянулась, усевшись и открыв лицо, и внимательно вглядывалась в битком набитый зал за моей спиной. Кто-то поднял руку и небрежно махнул, но оказалось — девица из нашей газеты. Еще кто-то осторожно кивнул: однокашник с журналистики. Но Торстен не махал мне и не кивал. Я сама себя обманывала. Его там не было. Там не было никого из Бильярдного клуба «Будущее». Даже Сисселы.
Я отвернулась, сложила руки, как прилежная школьница, и устремила глаза на судью. Приготовилась услышать, как будет доказана моя вина и назначена мера наказания. Больше я не буду оглядываться. Никогда в жизни.
Руки чуть дрожат, пока я запихиваю батарейки в фонарик — проверяю.
Ничего, горит.
О'кей. Теперь включить зажигание, и вперед. Но руки не слушаются, они по-прежнему лежат на коленях. Пальцы все крутят фонарик, включат-выключат, включат-выключат, точно пытаясь отсрочить то, что грядет.
Я боюсь.
Приходится это признать.
Боюсь дома в лесу.
Боюсь темноты.
Боюсь одиночества.
Боюсь Мод и Магнуса по ту сторону озера.
Может, остаться в Йончёпинге и заночевать в гостинице? Заглядываю в кошелек, там только пятисотка и несколько двадцаток. Не хватит. А ни банковской, ни кредитной карты у меня пока нет.
Значит, либо ночевать в машине, либо в своем доме. Одно из двух.
Но руки не слушаются, лежат как лежали.
Мэри захлопывает дверь, едва Торстен вышел, а потом поспешно запирается на замок.
Снаружи доносится громкий выкрик — но без ответа. Через секунду в дверь снова звонят.
— Мэри, — говорит снаружи Хокан Бергман. — Мэри! Я знаю, что ты там. Открой. Ты сама понимаешь — лучше бы тебе показаться.
Мэри издает смешок. Неужели?
В дверях кухни вдруг возникает Аннабель — рукава джемпера закатаны, она вытирает руки полотенцем.
— Что происходит?
Мэри, схватив газету с полки под зеркалом, тычет в нее пальцем. Получается неплохо, кажется, она сумеет промолчать всю оставшуюся жизнь.
— «Экспрессен»?
Мэри не нравится этот внезапный блеск в глазах Аннабель. Возбуждение. Несомненно. Неужели барышня грезит о славе? Неужели она — выражаясь на редакционном сленге — СМИ-озабоченная?
— Что им нужно?
Сказать ей, что ли? Мэри, поколебавшись, решает хранить молчание. Тычет в сторону двери Сверкера.
— Хотят со Сверкером поговорить?
Мэри кивает.
— А он что?
Мэри качает головой. Аннабель наморщила лобик и вдруг стала похожа на строгую куклу.
— А вы его самого-то спрашивали?
Мэри поднимает руку. Вот этого не надо! Но Аннабель уже отвернулась и идет к двери Сверкера, она даже успевает постучать, прежде чем Мэри хватает ее за плечо.
— Пустите, — Аннабель снова стучит. — Не трогайте меня.
Ответа нет. В дверь опять звонят, но в комнате Сверкера — тишина. Наверное, он спит. Аннабель стоит, склонив голову набок. Ждет. Мэри стоит у нее за спиной, сама не зная — не то оттолкнуть девчонку, не то снова положить руку ей на плечо. Аннабель разворачивается.
— Я намерена с ними поговорить.
Мэри качает головой. Аннабель отпихивает ее.
— Не вам решать за Сверкера. Я ведь знаю, как у вас с ним.
Ничего ты не знаешь, дура чертова! Ничего!
Эта мысль — ярко-красная и жгучая медуза, она тянется щупальцами к Аннабель, и спустя наносекунду Мэри уже почти влепляет ей пощечину. Но в следующий миг удерживается, это означало бы подарить Хокану Бергману еще одну новость, а не хотелось бы. И вот Мэри стоит, уронив руки, и смотрит, как Аннабель идет к входной двери. Девчонка торопливо проводит рукой по волосам и тянется к ручке двери, расправив плечи и изобразив легкую улыбку.
— Добрый день.
Высокий девчачий голос звучит теперь приглушенно и чувственно.
— Чем я могу вам помочь?
Хокан Бергман отвечает не сразу, видимо, от изумления, что дверь все-таки открыли, он не сразу соображает, что сказать. Но в следующий миг это проходит.
— И тебе добрый, — говорит он. — Звать меня Хокан Бергман… А что, папа дома?
Аннабель издает смешок.
— Сверкер? Он мне не папа. У них нет детей.
Хокан Бергман напускает на себя тон, от которого его жену затрясло бы. Игривого дядюшки.
— Ну да, конечно… Как же я не понял! Ты слишком хорошенькая.
Аннабель фыркает.
— Я помощница из патронажной службы.
— Чья?
Аннабель снова фыркает.
