Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2011)
Они никогда не говорили об этом, время от времени давая выход эмоциям в торопливом, эгоцентричном, жестком, почти животном сексе, лишенном ласк и поцелуев. Вся прелюдия сводилась тогда к обмену выразительными взглядами, взыскательными и пристальными, без тени нежности, с одной лишь требовательностью. Впопыхах они раздевались, не помогая друг другу, а потом он резко и болезненно даже для себя входил в нее, в основном сзади, при этом они оба становились на колени, или он наваливался на нее сверху, был торопливым и грубым, старался закончить все как можно быстрее. Он хватал ее за талию или за ягодицы, крепко прижимая к себе, как будто лишая возможности вырваться, держал так крепко, что часто оставлял синяки на коже, а она молча поддавалась, испытывая от этого возбуждение, усиленное осознанием непристойности, почти запрещенности того, что они делают. Если они занимались любовью в танцклассе, он подводил ее к зеркалу, заставляя широко расставить ноги, либо поднять одну ногу вверх, чтоб было видно, как он входит в нее. Тогда он хватал ее руками за груди и больно сжимал их, ожидая, пока она вскрикнет.
В такие моменты им почти удавалось достичь былого согласия и гармонии. И это помогало, на какое-то время им обоим становилось легче. Но ненадолго — потом снова щелкал невидимый выключатель, и теперь это невысказанное раздражение уже не удавалось оставить среди зеркал танцкласса. Они начали избегать друг друга и старались проводить свободное время вне дома.
То есть они и раньше мало бывали дома, оставив Софийку маме Зенона, которая охотно взяла на себя все бытовые хлопоты. Но раньше они старались бывать везде вместе, ходили на выставки, конкурсы бальных танцев, концерты, литературные презентации. Знакомые привыкли к этому и теперь иногда спрашивали, что случилось, когда Алла появлялась в обществе без Зенона, а он без нее. Правда, спрашивать быстро перестали. Возможно, потому, что она была одной из последних, кто узнал о романе Зенона с Христей, с мужем которой у Аллы тоже был короткий роман за несколько лет перед этим, о чем Зенон знал.
Но теперь все было по-другому. Хотя Зенон еще ничего ей не сказал, она чувствовала, что теперь все по-другому. И дело даже не в Христе и не в том, что к Христе Зенон относился по-другому, чем к своим предыдущим любовницам, а в том, что в их отношениях уже все было совсем не так, как раньше. Хотя внешне мало что изменилось — они даже занимались любовью почти с той же регулярностью, что и несколько лет назад. И до сих пор интересовались жизнью друг друга и не чувствовали отчужденности, как многие пары с их стажем. Просто что-то было не так, как будто это что-то перешло из танцев в жизнь, что-то незаметное и непонятное, но Алла чувствовала, что именно это будет иметь решающее значение. И она очень боялась момента, когда Зенон расскажет ей про Христю, и утешала себя тем, что этот страх означает их шанс снова все наладить, ведь пока ей страшно, не все еще потеряно.
В тот вечер Аллу пригласили на показ новой коллекции лучшего модельера их города, где должны были танцевать шестеро ее подопечных, объединившихся в ансамбль “Крокус”. Это было важно, потому что модельер обладала хорошими связями, и если показ пройдет удачно, то в перспективе можно ожидать интересного сотрудничества. Возможно, и для самой Аллы как хореографа. Но неожиданно для себя она осталась дома. Мысль о том, что нужно надевать вечернее платье, делать прическу и целый вечер выслушивать светскую чепуху, угнетала. Алла с удовольствием присоединилась к маме Зенона и Софийке, сыграла с ними партию в лото, потом нагрели воды и помыли длинные Софийкины волосы. Вечером должны были показывать прямую трансляцию чемпионата мира по фигурному катанию. Вдруг Алла поняла, что все это намного важнее для нее, чем скучный светский раут, что она не понимает, как раньше ей могли нравиться все эти сборища, на которые ходят одни и те же, в основном неприятные тебе, хотя и “нужные”, люди, что ей намного нужнее быть здесь, с дочерью, и что ей больно видеть, как бабушка и внучка прекрасно обходятся без нее, не чувствуют необходимости в ее присутствии, вполне самодостаточны и довольны жизнью.
С тех пор — и так продолжалось почти год — Алла проводила дома практически все вечера, каждый раз получая огромное наслаждение от всех этих простых вещей: совместный ужин, тыквенные семечки, печеные яблоки, чай с крыжовенным вареньем, неторопливые разговоры, фигурное катание по телевизору. Она начала вязать свитера, но делала это не так методично, сверяясь с журнальными выкройками, как ее свекровь, а фантазируя, на ходу выдумывая орнамент и фасон. И, как ни странно, ей хорошо это удавалось, срабатывала интуиция, умение делать все легко и с удовольствием.
Зенон сначала удивлялся новому увлечению жены, посмеивался над ее “одомашниванием”, продолжал исчезать по вечерам, выдумывая для Аллы презентации, которые нигде не проводились, выставки, которые никто не открывал, концерты, которых не было. У нее не было желания разоблачать его, но часто это происходило невольно, когда ученики рассказывали ей о тех или иных событиях. Ей не нужно было проверять — она знала, когда он говорит неправду, угадывала по тому, как сужались его зрачки и становились холодными кончики ушей. Она знала его настолько хорошо, что ей даже не нужно было касаться кончиков его ушей, чтобы ощутить, что они холодные. Она молча кивала каждый раз, когда он уходил из дому вечером. А он иногда, наверное, испытывая угрызения совести, расспрашивал ее, почему она вдруг стала так много бывать дома и не чувствует ли она себя изолированной от мира. Однажды она созналась ему в своем страхе, что Софийка вырастет и не будет нуждаться в ней, что ей будет хватать одной только бабушки. Тогда они впервые за долгое время поговорили по-настоящему, и с тех пор он начал ревновать. Он ничего не говорил, но она чувствовала это, кожей спины ощущала каждый его внимательный взгляд, когда его мать и жена оживленно обсуждали вчерашний вечер за завтраком, когда спорили, кто из финалистов чемпионата лучше выполнил тройной аксель, когда примеряли новые свитера, шапочки и перчатки, когда ходили на прогулки с Софийкой и она приносила домой целые горсти каштанов и желудей, рассказывая о каждом из них “мамину историю”. Алла выдумывала на ходу целые сказки про то, как каждый из этих каштанов и желудей падал на землю, а перед тем висел на ветке и наблюдал за жизнью внизу, как смешно выглядели прохожие, на которых он смотрел, и какие отношения были у него с соседними каштанами и желудями. Иногда к этим историям добавлялись даже смешные стишки, которые девочка увлеченно скандировала, тогда как стишки из написанных им детских книг Софийка читать отказывалась, равнодушно отбрасывая книжки прочь. А когда мама или бабушка настаивали, чтобы сделать ему приятное, начинала плакать. А как-то раз все его книги, принадлежащие Софийке, куда-то исчезли, и через несколько дней он увидел кусок бумаги со знакомым рисунком возле помойки у подъезда.
По какому-то банальному романному совпадению обстоятельств в тот день в обшарпанном кинотеатре напротив, где она не была со времени их с Зеноном знакомства, показывали снова ту самую дурацкую мелодраму, после которой они впервые ходили вместе пить кофе. По стеклу ползла очень толстая муха, вялая и заторможенная от несезонного пробуждения, муха часто останавливалась, как будто раздумывая, что теперь с собой делать и куда ползти дальше. Алле показалось, будто ее тоже вдруг вырвали из чего-то теплого и приятного, где она привыкла находиться и где ей было хорошо, вырвали, чтобы вернуть назад, на место, которое она уже слабо помнит, но где ей было холодно и неуютно. Так бывает, когда выходишь из нагретого человеческим дыханием темного кинозала после хорошего фильма и твоя расслабленность и задумчивость тупо натыкается на стену пронизывающего вечернего холода и косого дождя. Кажется, что ошибочно попал не в те двери, и хочется вернуться назад, но сзади напирают растерянные лица других зрителей, которым тоже неуютно и тоже некуда спрятаться от острых дождевых капель.
Алла надела старое пальто, в котором не ходила уже больше шести лет, и вышла на улицу. Муха за стеклом замерла, глядя вслед женщине, которая уже не вернется к своей любимой желтой чашке с остатками остывшего кофе.
(Окончание следует.)
Перевели с украинского З. Баблоян и О. Синюгина
Баблоян Завен Робертович родился в 1971 году в Москве. Переводчик с английского (психоанализ и философия) и украинского (современная проза) языков. Живет в Харькове.
Синюгина Ольга Александровна родилась в 1976 году в Курске. Окончила Харьковский университет, филолог, редактор. Переводит с украинского (современная женская проза). Живет в Харькове.
