Любовь Каверина - Он строит, она строит, я строю
«Утки все парами…» А что, разве утки тройками не плавают? Плавают. Выстраиваются в ряд и лапками по воде перебирают. По бокам две пестрые, в оранжевых шапочках, а в середине — серенькая. Ни дать, ни взять — я с двумя Ларисами вышагиваем по проспекту Карла Маркса.
— Девчонки, видели: девица прошла. В брюках и платье.
— Умора! В Париж ее, на выставку мод.
— Ой, не могу, шавочка мимо нас бежала, деловитая такая, вдруг как шарахнется, прямо всеми четырьмя лапами скок в сторону!
— А старуха, заметили? Так на нас глазами зыркнула!
— Чуть ли не клюкой замахнулась!
— А у самой в авоське бутылка со святой сорокоградусной водичкой.
— Спорим, я сейчас у этого длинного спрошу, который час!
— Подумаешь, а слабо спросить: женат он или нет?
— Конечно, не женат. Вы на его уши взгляните — розовые, аж просвечивают.
— А мне нравится, когда ноги длинные, на них хорошо брюки дудочкой сидят.
— Уши брюками не прикроешь.
До чего дурацкий смех на нас напал. Я как пьяная иду. Аж качает. Все не могу поверить, что две самых взрослых и красивых девчонки в классе разрешают мне себя проводить до дома.
— Далеко вы живете?
— Почти у самой Авроры.
— Зато, знаешь, как тут у нас законно, одни хорошисты живут. Не то, что у вас — одни двоечники. Кроме тебя, конечно.
Уф, не отвыкла еще съеживаться, когда черной пешкой обзывают
— Вон те три окна видишь? Мои. Вон, видишь справа, моя бабуня торчит, меня высматривает и причитает: «Ой, моя Ларка припозднилась». А в том, двухэтажном — Ларусенька живет.
— Почему тебя «Ларусенька» зовут?
— Ее так мамочка зовет.
— Почему «мамочка»?
— Много будешь знать — скоро состаришься.
— А почему у тебя, Ларуся, дом не ленинградский?
— Как это?
— Ну, маленький в землю врос. Будто из Калинина сбежал.
— Ага. Я только сейчас после твоих слов заметила, что у Ларуськи окошечки в тротуар вползают.
— Подумаешь, окошечки «вползают»… нормальный двухэтажный дом. Между прочим, наш дом скоро сносить будут. Всю набережную очистят для постройки новой гостиницы.
— А вас куда?
— Нам новую квартиру дадут.
— Отдельную?! Вам одним?!
— А что такого? Мы и так в отдельной живем.
— Лара, и у вас отдельная квартира?
— Не-а. Зато у нас целых две комнаты. И потом, наш дом тоже будут ломать. И Веркин, и Риткин, и Нинкин…
— Странно, такие дома, с толстыми стенами и ломать… все ради одной какой-то гостиницы? Ведь человек — это кусочек дома? Перестроить дом — и человек станет не таким, как прежде.
— Подумаешь. В новом доме он будет новым человеком.
— Но ведь «старый человек» — это мы сегодняшние. Стоим у этого подъезда, дурачимся, чертим носками ботинок по ступеням, И вдруг нас сегодняшних уничтожить?
— Не выдумывай. Что хорошего, когда ты ребенок? Тебе ничего нельзя.
— Зато взрослыми будем жить в новых современных домах. Взрослыми быть куда интереснее.
— Точно. Кто потом вспомнит про это закопченное старье?
— Разрушить прошлое человека — это все равно, что выломать ему ногу или руку.
— Ну, ты даешь, причем тут руки-ноги?
— Ага. Странно ты как-то говоришь. Будто сама слова придумываешь.
— Знаешь что: я сегодня у мамы спрошусь, и ты приходи ко мне завтра делать уроки. Вместе, сама знаешь, веселее.
— Вот-вот, сходи к Ларусе. Ее мамочка сначала примет тебя с распростертыми объятиями, а потом будет говорить про тебя всякие гадости. Приходи лучше ко мне. У меня бабуня — человек.
— Какая же ты Ларка непорядочная.
— Ого, каких словечек набралась. Ладно, некогда мне тут с вами стоять, вон бабуня машет.
— Пока!
Как резко все изменилось. Кто-то раз, крутанул ручку — и я среди совсем других домов. Другого города. И я другая… Только что была никому не нужна, и вдруг из-за меня две самых лучших девчонки ссорятся. Как будто во мне поменялось магнитное поле: вместо того, чтобы отталкивать — притягиваю
Что, сердитолобые дома Ларисок? Что уставились на меня?!! Думаете, чужая? Хотите своим суровым видом прогнать меня? Не выйдет. Я пришла сюда защитить вас. Вот сделаю вас частью своего тела, и никто не посмеет разломать вас. Никто не посмеет разрушить наше детство.
— Ларусь, что твоя мама сказала, когда ты про меня спросила?
— Ничего. Сказала: приводи свою новую подружку.
— Забавные у вас все-таки окошечки — будто прищуренные.
— Обыкновенные. Такие мыть легче.
— И первый этаж… Кажется, что нет границы между домом и улицей: шагнешь — дома, вышагнешь — улица.
— Зато из окна хорошо следить за всеми.
— Зачем за всеми следить?
— Знаешь, какой народ опасный. Разувайся вот здесь на сундуке и не трогай собаку. Она очень старенькая.
— Лар, неужели у вас, и правда, нет соседей?! Прямо какой-то Калинин в Ленинграде! Счастливчики!
— Не трогай Белку. Она линяет. Терпеть не могу болоночью шерсть по всей квартире.
— Лар, а чьи это вывернутые шкуры на стенках? Зайцев?
— Да. Они сушатся.
— Твой папа охотник?
— Да. Не трогай ружье.
— Лар, и рога настоящие, оленьи? Я такие в Калинине у дедушки с бабушкой видела.
— Идем на кухню руки мыть. Не бойся, отца дома нет.
— А где он?
— Он сейчас в отставке. Редко дома бывает.
Странно Ларуся про своего отца говорит. Он, наверно, старый и сердитый. Приходит с охоты в огромных болотных сапожищах, садится на сундук и потрошит зверей. А мама, наверно, кругленькая, маленькая, целый день на кухне хлопочет: чистит, моет, по полочкам расставляет.
— Вымылась? Идем скорее в спальню, я тебе кое-что покажу, пока мамы нет.
Не похоже, что Ларуся хочет мне что-то показать. Скорее она для себя роется во всех ящичках трюмо. Будто свой собственный дом обыскивает.
— Смотри, какие духи маме на работе подарили. А это воротничок бисерный. Старинный. Еще от бабушки-полячки остался. И этот гобелен на стене тоже от нее.
— Лар, а разве ты полячка?
— По маме — да. Все поляки — гордые и злые. И очень любят красивые вещи.
— Лар,…
— Ну-ка, живо в залу! Раскладывай тетради, будто уроки делаешь. Дневник спрячь в портфель! Да не копайся ты!
Куда такая спешка? Пожар, что ли?
— Слышишь, как тихонечко ключ щелкнул? Это она специально, чтобы подловить. Делай вид, что пишешь.
— А-а, девочки. Уроки учите? Умницы. Давайте-ка я посмотрю, что вы в дневниках принесли.
Я так и думала, что у Ларуси мама такая аккуратненькая с ямочками на щеках. Ой, не только на щеках. На подбородке — раз, на локтях — два, даже на руках ямочки! Как много! К ним даже ее платье подходит — старомодное шелковое. В таких раньше в театр ходили.
— Ай-ай-ай, как ты, девочка, неровно пишешь. И дневник у тебя не заполнен. Твоей маме, наверно, некогда тебя контролировать? Кем она работает? Ах, врач, ну, тогда конечно. Я вам сейчас суп разогрею Ты, девочка, суп с фрикадельками любишь? Правильно. Суп обязательно нужно есть. Иначе желудок испортишь.
— Не вставай. Делай вид, что пишешь. Ей через трюмо в прихожей все из кухни видно. Ты второе уравнение знаешь, как делать? Х отнять или прибавить? Я и сама знаю, что прибавить, просто так спрашиваю. В два часа она опять на работу уйдет, я тебе еще кое-что покажу.
— Де-евочки! Обедать!
Ого, как Ларуся за обедом ломается. Меня бы за такое давно из-за стола выкинули. А ее мама хоть бы что. Сама масло на хлеб намазывает, сама чуть ли не в рот кладет.
— Твои родители, девочка, в больнице работают? Ах, в институте? Тогда конечно… Ты почаще приходи к Ларусе уроки делать. А то она у нас с ленцой.
— Спасибо.
— Нет, нет, посуду не убирайте, я сама. Вы лучше за уроки скорее садитесь.
Не понятно, почему Ларуся взрослее меня, если ее мама все за нее делает?
— Слушай, а в третьем уравнении минус? Ага, минус на плюс — минус. С чего это ты ей свой дневник разрешила смотреть? Видела, как она его перерыла? И сразу: «Неаккуратно пишешь». Какое ей дело? У тебя свои родители есть, и перед ней ты не обязана отчитываться.
Разве так о маме можно говорить? Так только о вредной учительнице говорят, все время подозревая в ней подвох.
— Твоя мама, и правда, врач? Счастливая ты. А я знаешь, кем буду — хирургом. У меня дядя в Военно-медицинской академии работает. Он мне даже учебник по анатомии подарил. Я все до двенадцатой страницы выучила. Правда-правда, кости даже по латыни знаю. Вот мама уйдет, я тебе учебник покажу. Он у меня в прихожей за вешалкой спрятан.
Слышишь, замком щелкнула. Пошли. Вот гляди — «Анатомия». Я себе до лета задание дала: сто страниц по ней выучить. Не справлюсь — опущу голову в таз с водой. Пока не задохнусь.
Ого! Вот это да! Задохнуться в воде из-за какой-то анатомии. Прямо средневековая пытка! И зачем такие ужасы? Представляю себе: не решила алгебру — раз головой в ведро! Ксения на кухню выскакивает — а там чьи-то ноги из ведра торчат. Шум, крик до самого Русского Дизеля!…
