KnigaRead.com/

Колум Маккэнн - Танцовщик

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Колум Маккэнн, "Танцовщик" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

как-то он был у врача, и тот поразился, что Виктор все еще жив, не говоря уж здоров, ему полагалось бы помереть не один год назад, а Виктор сказал ему: «Жизнь человека, если это хорошая жизнь, старше его самого», и доктору так понравились эти слова, что он украсил ими стену своей приемной на Парк-авеню, а Виктору выдал две сотни чистых бланков для рецептов и денег с него не взял

и вскоре Виктор выходит из уборной, а Руди — из своей спальни и как ни в чем не бывало скользит по гостиной, облаченный в прекрасную белую рубашку с удлиненным воротником, тесные белые джинсы и туфли из змеиной кожи, для Виктора у него не находится даже улыбки, но того это не заботит, он знает, теперь может произойти что угодно, все глаза следят за продвижением Руди, он выглядит как человек, только что постигший саму идею счастья, откидывает рывком головы волосы, которые упали ему на глаза, и комнату вдруг наполняет ощущение магнетизма. Руди кажется связанным с каждым, а Виктор остается одним из немногих, не участвующих в представлении, взамен он довольствуется мгновением покоя, наблюдая, как Руди собирает вокруг себя людей и произносит пылкую речь о балете как эксперименте, в котором все твои побудительные мотивы нацелены на созидание приключения, а конец каждого приключения есть новый побудительный мотив к дальнейшему созиданию. «Если танцовщик хорош, — говорит Руди, — он должен оседлывать время! Должен перетаскивать старое в новое!» — в ответ слушатели кивают и соглашаются, очарованные словами Руди, его выговором, ошибками произношения. Виктор уже много раз видел это: умение Руди овладевать толпой даже вне сцены, способность раскачиваться от бессмыслицы к глубине и обратно к бессмыслице, «Боже милостивый, он не только прекрасен, он еще и умен!», Виктору нравится наблюдать за лицами людей, когда Руди расходится в полную силу, это одни из немногих успокоительных мгновений в жизни Виктора, он смотрит, как изменяется Руди, — и, разумеется, тот не моргнув глазом тут же разбивает, швыряя в камин, шесть бокалов подряд, а после садится за концертный рояль и играет этюд Шопена, и комната затихает и тянется к нему, а он, доиграв, кричит: «Не аплодировать!» — ибо каждому ведомо: Руди нуждается в похвалах, но и ненавидит их, для него жизнь — непрестанная череда неудач, а продолжать ее можно, лишь веруя, что ты еще не сделал лучшего, на что способен, ведь сказал же Руди когда-то: «Не столько я люблю трудности, сколько трудности любят меня»

Виктор видел однажды в Париже, как массажист Руди, Эмилио, разминал его в гримерной перед «Корсаром», — Руди лежал на массажном столе, идеально вылепленное тело, крепкое, белое, все в перевитых мышцах, увидев такое, начинаешь невольно посматривать на свое, но удивило Виктора не столько телосложение Руди, сколько то, что перед массажным столом стояла особая подставка, а на ней книга, которую Руди читал, подписанная автором: «Рудольфу с наилучшими пожеланиями, Сэм», книга Сэмюэла Беккета, — Руди наизусть знал большие куски из нее и позже, той же ночью, на званом обеде в австрийском посольстве, встал и процитировал — идеально, слово в слово — длинный пассаж о камушках в кармане и камушках во рту, сорвав шумные аплодисменты, а еще позже, возвращаясь домой, скорым шагом направился к Сене, рассказывая на ходу, как он уверовал в то, что в искусстве не должно быть цельности, никогда, что его бальзамирует совершенство, но в нем должна присутствовать и какая-то прореха, разрыв, — таков персидский ковер с неверно завязанным узелком, — потому что это и делает жизнь интересной: «Ничто не совершенно, даже ты, Виктор», а дойдя до реки, Руди сгреб горсть камушков, забрался, позаимствовав у Виктора пальто, на парапет и стоял, с трудом сохраняя равновесие, снова произнося ту же речь, широко разведя руки, и Виктор гадал, что случится, если Руди свалится в воду, если сама Сена станет танцевать с ним

Виктор радуется, понимая, что прием приобрел наконец плавность хода, как машина после старательной смазки, все едят и пьют, квартира гудит от разговоров, Руди исполняет роль идеального хозяина, обходя столы, болтая с гостями, предлагая тост за тостом за своих товарищей танцовщиков и танцовщиц, за Марту, за Марго, «За сам танец!» — и Виктор понимает, что обязан поддерживать набранные приемом обороты, и потому скачками пересекает комнату, вытаскивает из конверта пластинку «Темптейшнс», устанавливает ее на проигрыватель, отекает иглу, подкручивает ручки тембра и громкости, а затем влетает в кухню и рявкает слугам: «Чтобы там через пять минут ни единой тарелки не было! Очистить все долбаные столы! Принести Руди выпить! Принести выпить мне! Всем до единого!» — и из гостиной выплескивается музыка, пиджаки набрасываются на спинки стульев, ступни выскальзывают из туфель, пуговицы рубашек расстегиваются, сдержанность гостей испаряется (не без помощи спиртного). рядом с проигрывателем трясет телесами толстяк в мягкой шляпе. Мик Джаггер крутится на рояльном табурете, чтобы получше все разглядеть. Фонтейн хохочет, запрокинув голову. Тед Кеннеди срывает галстук, появляется Энди Уорхол в ярко-красных штанах, из своей квартиры наверху спускается Джон Леннон под ручку с Йоко Оно, и Виктор чувствует, как ночь насыщается электричеством, тела покрывает испарина, бокалы переходят из рук в руки, мужчины многозначительно облизывают кончики сигар, и вскоре воздух наполняется ведомыми шепотом разговорами о сексе («Ну слава богу!»), как будто квартиру заполонили внезапно шпанские мушки, не знакомые прежде люди доверительно прижимаются друг к другу, женщины украдкой щекочут одна у другой кожу изнутри предплечий, мужчины трутся плечами. Виктора пронзает ощущение собственной силы, он наблюдает за Руди, перепархивающим от одной группы гостей к другой, заряжая всех эротичностью, мужчин, женщин, не имеет значения, видя в происходящем гимнастическую разминку перед часами, которые ждут впереди

полтора года назад, во время отдыха Руди в Париже, Виктор наблюдал — в клубе под названием «Ле Трап», в комнате наверху, освещенной лишь красными лампочками, — как он отсасывает у шести французов, у одного за другим, выпивая в перерывах между ними по стопочке водки, а затем, услышав, что Виктор обогнал его на двух человек: «Такая изысканная французская кухня! Упоительно нежная!» — Руди затащил туда же первых трех человек, какие ему подвернулись, выстроил вдоль стены, «Настоящая расстрельная команда!», и набросился на них точно так же, как танцевал, воплощением изящества и неистовства, его сексуальная слава уже почти сравнялась тогда с балетной. Руди был известен еще и тем, что всегда норовил перепихнуться по-быстрому в паузах между выходами на сцену, а однажды в Лондоне выскочил во время антракта из театра, накинув поверх сценического костюма плащ и сменив обувь, и побежал по улице к общественному сортиру, заскочил в одну из кабинок, где и был арестован за приставания к полицейскому. — «Но меня нельзя брать под арест, у меня через десять минут выступление», на что полицейский ответил с ухмылкой: «Ты уже выступил», антракт растянулся на сорок пять с гаком минут, и в конце концов менеджер Руди, Гиллиан, нашла его и наорала на полицейского — дескать, вся Англия ждет! — и устроенное ею представление рассмешило фараона, он снял с Руди наручники, и тот понесся по улице, проскочил сквозь служебный вход в театр и выпорхнул на сцену, воспламененный случившимся, и станцевал блестяще, в газетах писали, что это было одно из лучших его исполнений, а выходя на бисы, увидел того полицейского, он стоял у задней стены зала, улыбаясь и пофыркивая, а Гиллиан нежно поглаживала лацканы его мундира

а между тем ночь все пуще проникается похотью, и Руди кивает через всю гостиную Виктору, и Виктор отвечает ему кивком, их тайный язык, и вот Руди начинает обходить гостей, рассыпаясь перед ними в неумеренных, щедрых благодарностях, шепча что-то на ухо одним, помогая другим завершить заключение сделки, пожимая руки, снуя вперед-назад, целуя Леннона в щеку, а Йоко в губы, шлепая Уорхола по заду, заверяя Фонтейн, что души в ней не чает, чмокая руку Грэхем, — «До свидания, до свидания, до свидания», — говоря, что у него назначена на ночь встреча в «Русской чайной», простите, пора бежать, «Извините меня, пожалуйста», вранье, конечно, но рассчитанное точно, бражники начинают разбредаться, а Виктор между тем наводит порядок за сценой, выдает каждому из наемных слуг по тридцатке на чай — «Купите себе что-нибудь красивенькое, мальчики и девочки!» — гости разбредаются кто куда, на другие вечеринки, в ночные клубы, даже в «Русскую чайную», надеясь еще раз упиться созерцанием Руди, не получится, поскольку у него и Виктора совсем другое на уме, они спускаются по лестнице, свистят, подзывая такси, — холод промозглой ночи мигом пробирает их до костей — и вскоре попадают на новую территорию, покидая такси на углу Двадцать восьмой и Бродвея, где попирают ногами оттиснутое в тротуаре слово БАНЯ, Руди поправляет поля своей изрядно поношенной черной кожаной шляпы, Виктор четыре раза стучит в дверь, словно тайный знак подает, а после кричит «Приветствую!» открывшему дверь молодому человеку, они пускают монеты скользить по стойке, получают полотенца, проходят по тускло освещенному коридору с обшитыми сосновой доской стенами и попадают в раздевалку, разоблачаются, их уже обтекает здешний шум, шлепки босых ног, звон падающих капель, шипение пара, далекие крики и смех, голые, в одних полотенцах вокруг чресл и с привязанными к лодыжкам ключиками от одежных шкафчиков, Руди с Виктором направляются в сердце «Эверарда»[39], тоже, хоть и на свой манер, балетного театра: здесь занимаются любимым делом величайшие из заднепроходцев города — мужчины в серьгах, мужчины на шпильках, мужчины с подведенными глазами, мужчины в одежде, выглядящей так, точно они сию минуту сбежали со съемок «Унесенных ветром», мужчины, еще не снявшие маек, которые носили во Вьетнаме, мужчины в летных очках, мужчины, обмазавшиеся маслом, мужчины, похожие на женщин, мужчины, желающие быть женщинами, одни с набухшими членами, другие со стоящими, третьи, бедолаги, с обвисшими, кто-то приседает над бьющими прямо из пола струями воды, чтобы на скорую руку поставить себе клизму, из душевых доносится визг, и все ублажают друг дружку, сэндвичи плоти, — у фонтана, в кабинках душевой, в сауне, в котельной, в чулане, где уборщики хранят орудия своего труда, в уборных и купальнях, ублажают кулаками, ступнями, пальцами, не говоря уж о языках, ублажают, порой объединяясь для этого в компании, — истинный праздник блаженства, такой, точно Виктор и Руди бросили в воду таблетку похотливости, аллилуйя, да здравствует таблетка! спускайся к нам! присоединяйся! каким бы ты ни был! низкорослым и толстым! долговязым и тощим! богатым или бедным! коротким или длинным! (предпочтительно длинным!) приди в «Вечный Стояк»! и Виктор замечает мужика, пропитанного адреналином и амфетаминами, из одежды на нем — одна боксерская перчатка, ладонь другой руки наполнена лубрикантом, он вопит: «Налетай — подешевело, налетай — подешевело! Бью только левой!» — а вон там другой тихо сидит в углу, лишь наблюдает, обручальное кольцо на пальце, это козел совсем другого пошиба, женатиков Виктор терпеть не может, ему противно двуличное бесстыдство, которое прет из них перед тем, как они возвращаются домой, к женам, ну да и ладно, кому они нужны? кто их хочет? тут и без них есть кем заняться, и он, повернувшись к Руди, говорит: «Все твои!» — потому как они никогда не охотятся вместе, только раздельно, разные оконечности спектра, и миг спустя Руди удаляется по коридору в другую часть бань, а Виктор приступает к обходу своей территории, выясняет обстановку, всматривается в лица, первые десять минут он неизменно отдает ритуальным наблюдениям, сосредоточенным и серьезным, поскольку никогда не знает точно, с чего начать, это ознакомление с ситуацией — он понимает, что не следует действовать с бухты-барахты, — и омывает лицо сочащейся из крана водой, а затем прорезает пар, полотенце так и остается на бедрах, опытный стрелок, опускающий веки, чтобы сказать: «Нет, тебя не хочу и не захочу никогда, окажись ты даже вторым и последним мужчиной на свете», или, не отводя взгляда: «Возможно», или расширяя глаза: «Да да да», внимание Виктора привлекает попа под душем, спинная ложбинка, изгиб грудины, он продолжает прогулку, пока не чувствует, как оживает его тело, закипает кровь, растет желание, теперь его облекает пар, да да да да, он кивает рослому бородатому блондину, стоящему в двери одной из комнат, синеглазому, серьезному, и через несколько мгновений они спрягаются под красными лампочками, игнорируя прискорбное отсутствие матраса на полу, для опоры довольно и стены, скольжение кожи, шлепок желания. Виктор позволяет ему вести, дыхание блондина обжигает кожу, он отводит руку назад, щекочет яйца своего любовника, как-то по-крестьянски они этим занимаются, думает он, тому, кто делает выбор, не следует изображать попрошайку, и, когда блондин кончает, Виктор выпрямляется: «Gracias!» — и вновь отправляется на поиски, решив, что остаток ночи он проведет на водительском месте, эта позиция нравится ему больше всего, максимальная свобода движений. «Gracias! Gracias! Gracias!», огромная приливная волна соитий, безжалостных и беспощадных, юноша, зрелый мужик, снова юноша, да еще с самыми, это точно, красивыми лопатками, какие когда-либо видел Виктор, он обожает лопатки, любит пробегаться языком по верху спинной ложбинки, щекотать губами шею содрогающегося и стонущего партнера или проходиться зубами сверху вниз по его спине. Виктор не знает устали, да надеется, что и не узнает, — его немногочисленные «нормальные» друзья, особенно женатые, не верят, что он и вправду может протрахаться целый день и продолжить на следующий, полагают, что Виктор врет, говоря, что мужчин он отымел больше, чем выпил чашек чая: «Чай, друг мой, сильно переоценивают», и он продолжает переходить от тела к телу, пока наконец не решает устроить маленький перерыв, дать себе небольшую передышку, и направляется в собственно баню, довольный, счастливый, охота временно прервана, он спускается, окутанный паром, в уютную воду и мокнет в ней, пока вокруг продолжаются гимнастические упражнения, — когда-то, давным-давно, бани принадлежали итальянцам и ирландцам, но с конца шестидесятых, со славного конца шестидесятых, в которые плоть обрела популярность, бани принадлежат Викторам этого мира, победа осталась за ними, хоть забавы их и рискованны, легавые время от времени устраивают здесь облаву, Виктору случалось проводить ночи в тюрьме, и вот уж где отстаивались традиционные банные ценности, такое дружество! такая учтивость! такие тюремные перепихи! — погруженный в успокоительное тепло Виктор гадает, как там Руди, однако знает, беспокоиться не о чем, для людей Руди что липучка для мух, он способен удерживать их висящими в воздухе, въедаться в память, и в предстоящие годы они еще будут шепотом рассказывать об этом: «Что же, я внес свой вклад в холодную войну, да, меня отхарил сам Рудольф Нуриев! Я, доложу вам, был серпом, а он молотом!» — и рассказы эти будут присваиваться и переприсваиваться: величина его члена, стук сердца, ощущение, оставляемое его пальцами, аромат, оставляемый языком, пот на его бедрах и, может быть, даже звуки, с какими разбивались в груди их сердца, когда он уходил

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*